Евгений Гуляковский - Мир в латах (сборник)
Вода в озере, как всегда, выглядела совершенно прозрачной и, как всегда, отражала какой-то другой, не существующий на самом деле берег. Он молил, чтобы она оставалась такой, пока он не напьется. И озеро вняло его мольбам. В нем не отразилось ничего, когда его морда с трехметровой высоты обрыва слепо ткнулась в поверхность воды. Роман лакал жадно, захлебываясь и повизгивая от наслаждения. Ему хотелось выпить все озеро. Напившись, он ощупал голову передней парой своих шести лап, голова показалась ему почти нормальной. “У меня должно остаться хотя бы лицо”, — сказал он кому-то незримо присутствующему рядом с каждым из нас, оценивающему наши возможности и предел, на который мы способны.
Очевидно, этот невидимый судья так не считал, потому что носа Роман не обнаружил вообще, а узкая трубчатая пасть с мелкими треугольными зубьями, похожими на полотно пилы, вряд ли принадлежала человеческому лицу…
Отвалившись от воды, он ощутил чудовищный голод. Роман уже осознал, что стал чудовищем, и понял теперь, каким бывает голод чудовищ. Он представил себе горы мяса, груды трепетной добычи, пробиравшейся сквозь лес, и его чуть не вырвало от отвращения.
Тогда он подумал о соках, струящихся в жилах растений, и это было уже гораздо лучше.
Он нащупал кончиком хвоста великолепно пахнущие, сочные стебли каких-то растений и набросился на них с неописуемой жадностью.
Роман пасся на лугу весь остаток ночи, стараясь думать лишь о том, какое неизведанное ранее наслаждение может доставлять чудовищу его пища. Он обнаружил, что его трубчатая пасть великолепно приспособлена для перемалывания растительных стеблей. Его организм устроен не так неразумно, как показалось вначале. К утру, когда чувство голода значительно поутихло, ему стало легче мириться со своей новой судьбой.
Наевшись, он завалился спать прямо на лугу, возле озера, нимало не заботясь об окружающих опасностях. Его бронированная шкура должна была служить неплохой защитой, к тому же он чувствовал в своих мышцах силу, способную сокрушить любого врага. Его желания и ощущения чрезвычайно упростились, а человеческих воспоминаний он тщательно избегал, поскольку они мешали пищеварению. Сон также упростился, стал теплым, бездумным и приятным. Растений на лугу было много., о чем еще беспокоиться? Остальное его не касалось.
Чудовище обязано вести простую инстинктивную жизнь. Этим он, по крайней мере, отомстит тем, кто проделал с ним такую мерзкую штуку. Впрочем, неизвестно еще, так ли уж плохо с ним поступили. Человеку гораздо трудней добывать себе пищу.
Перед тем, как заснуть, он восхитился глубиной собственных мыслей. Перед закатом, когда жара спала, Роман проснулся и отправился на водопой.
У дерева он нашел ключ, вода оказалась горькой, как слезы, и все же, не в силах преодолеть лень, он напился из него. Ничего больше не болело, ничего его не тревожило. Вот только вода напоминала о чем-то неприятном.
Что-то в нем тем временем зрело. Что-то происходило в глубинах его огромного существа. Кровь чуть быстрей струилась по жилам, чуть осмысленней и трагичней стал взгляд огромных воловьих глаз, так хорошо приспособленных для того, чтобы отыскивать ночью кустики вкусной травы и видеть то, что творится за лугом, в соседнем лесу… “Если ты перестал быть человеком — это еще не значит, что мир изменился. Могла измениться лишь твоя точка зрения на него”, — сказал в глубине Романа знакомый голос. В первый момент мысль показалась ему красивой, но слишком сложной для восприятия, и тогда он спросил у голоса, позволяя вовлечь себя в беседу, последствия которой было трудно предвидеть:
“Ну и что ты хочешь этим сказать?” “Только то, что если ты стал равнодушной, тупой и неторопливой скотиной, это вовсе не означает, что она перестала надеяться. Перестала ждать от тебя помощи!” “Меня для нее больше нет, понимаете, нет!” “А кроме себя самого, ты уже ничего больше не можешь воспринимать?”
“Оставь меня в покое. Помолчи”, — попросил Роман устало.
“Хорошо. Я помолчу, — согласился голос. — Жри свою траву”.
Это Романа задело, он надеялся, что его долго будут переубеждать, и он сможет блеснуть недавно приобретенным остроумием. Обиженный, он улегся среди мокрой травы, но сон впервые не коснулся его глаз. Сознание оставалось кристально ясным, и где-то вне его, над всем этим миром родился необычный, едва слышный для него звук — словно огромные часы тикали, отсчитывая секунды.
Роман тяжело вздохнул, встал и прошелся по лугу без всякой цели. Остановился под деревом. У его корней поблескивал знакомый предмет. Рукоятка меча без лезвия. Он попытался поднять ее. Лапа загребла целый ворох земли и травы, словно ковш экскаватора. Тогда он тщательно просеял землю между когтей, и рукоятка, отделенная от мусора, осталась лежать в его негибкой лапе, снабженной круглыми кожными наростами. Она показалась ему совсем крошечной, обломком детского меча. Но что-то, поразившее его в самое сердце, заставило повернуть рукоятку к солнцу и отодвинуть от морды на такое расстояние, чтобы оба его новых зорких глаза смогли рассмотреть на ней каждую трещинку, каждую деталь рисунка… Невиданные бронзовые животные переплелись в едином порыве схватки, наверно, это были львы чужого мира… У них было по шести могучих когтистых лап, шишковатая голова с вытянутой мордой, покрытая мелкой чешуей кожа, а длинные, гибкие хвосты сжимали рукоятки мечей…
— Львы не жрут траву, — растерянно пробормотал Роман, не веря уже ни одному слову своего нового утробного голоса. — Велика должна быть слава тех, чьи изображения вырезают на рукоятках оружия.
Словно какая-то глухая преграда лопнула в голове Романа, и в нее вползли вздохи и шорохи леса, шепот воды на озере, отчаянный крик жертвы, настигаемой в лесу неизвестным хищником, удары оружия и свист стрел вот уже вторую неделю бьющихся в неравном бою россов, предпочитающих умереть, чтобы кровью смыть нанесенное их племени оскорбление.
Конечно, он может продолжать жевать траву, но оскорбление нанесено не только племени россов. Оно нанесено тому, чье изображение рисуют на рукоятках оружия…
Он не знал, откуда вползают в него эти слова и мысли, разжигающие его ярость и забытую боль. Он лишь открыл глаза и слушал, и узнавал, как много несправедливости в мире, где он бездумно жевал свою жвачку.
Роман почувствовал, как все его шесть лап наливаются силой. Они были созданы не для того, чтобы ползать по лугу, они предназначались для стремительного бега сквозь заросли, для лазания по скалам, для того, чтобы враги хрипели в стальных, беспощадных объятиях.
И тогда он понесся вперед. Земля вздрагивала от его прыжков, и на ее поверхности оставались глубоки© рваные царапины, а Роман все наращивал скорость, не зная еще предельных возможностей своего нового тела. Стена леса постепенно превратилась в серую ленту, ветер засвистел в ушах льва нездешнего, чужого мира…
Пробивая головой сплошные непроходимые заросли, переламывая, как спички, деревья, Роман несся вперед. Но даже теперь, в этом стремительном беге, он не мог остановить процесс, набиравший разгон в его сознании. Процесс понимания. Процесс поиска истины.
Элию похитили, но эликсир он купил еще раньше, именно он и никто другой… И вот теперь он превращен в зверя, обладающего чудовищной силой. Для чего и кем? Сам по себе эликсир мог разве что отравить его. Но вмешались какие-то могущественные силы. Что они от него хотели? Что им было нужно? Освобождение Элии? Наверняка существовали для этого более простые способы. Вряд ли вообще их может интересовать подобная мелочь. Значит, за его превращением скрыт иной, непонятный пока смысл.
Кто они, эти силы? Старец у дерева? Само дерево? Вещее озеро? Скала солнца? Или все это разом? Вся планета целиком со всеми ее озерами, реками, деревьями, духами гор… Тогда цель должна быть такой же огромной, как и усилия, затраченные на ее достижение.
И Элия, и сам он со своим новым телом — всего лишь эпизод в борьбе неведомых титанических сил. Игрушка в их руках. А его страдания? Его сомнения? Его разум и воля? Учли ли они их или тоже сбросили со счетов, как не имеющие значения мелочи?
Что если он решит не подчиниться? Но как можно не подчиниться, если нет никакого приказа? Если их цели совпадают с его желаниями? Чего же они хотят? Уничтожения летунгов? Он тут же отбросил это предположение. У тех, кто сделал его зверем, наверняка существовали для этого более простые и действенные способы.
Возможно, он лишь крохотное звено в огромной цепи причин и следствий, протянутой сквозь века. Тогда тем более невозможно понять смысл тому, кто видит лишь маленькую частицу истины. И все же он пытался…
С его сознанием что-то сделали, что-то такое, чего он не может понять до сих пор. Часть его личности как бы изъяли, а взамен вложили нечто другое. Маленький механический человечек, составленный из двух особей. Особи идеально подходили друг другу в этой сложной конструкции. Иначе они просто не смогли бы взаимодействовать… Окончательный вызов им он бросил в подземелье. Сейчас во всей этой фантасмагории лишь память об Элии представлялась ему чем-то реальным и надежным, прочным островом в туманном океане.
