Алексей Олейников - Левая рука Бога
Ничего не сделать, можно только плакать. Но плакать Катя не хотела.
– Не дождетесь, – сказала она соснам, шумящим над головой, стриженой траве, каштанам.
В голове крутилось и не исчезало Хельгино:
Господи, сделай меня ромашкой,Белой звездой на зеленом поле,Чтоб щекотали меня букашки,Чтобы сжимал ветер в ладони.
Катя пошла по траве, плюя на все таблички, села под каштаном. Прижалась спиной к серой гладкой коре, набрала трескучий ворох сухих листьев.
Были бы это деньги, каждый лист – по алтыну, этого парка хватило бы на всю счастливую жизнь Жанки, и маленького, и ее мамы. Скольких бы накормили все парки мира, скольким бы помогли каштаны и дубы, березы и клены.
Она распихала смятые листья в карманы – просто так, без смысла, смысла вообще ни в чем нет. Уронила руки в траву, уткнула голову в колени.
Господи, сделай меня паутинкой,Трелью ночной, соловьиной, звонкой,Тенью, зерном, росой, кувшинкой,Только не оставляй ребенком.
Пальцы ее в траве коснулись чего-то. Разбрасывают всякую фигню, посидеть в чистоте нельзя. Она подняла сверкающий красным лаком прямоугольник, на котором изгибался золотой дракон с изумрудными глазами. Частная казна «Лунчуань».
Какой-то растяпа платежку посеял.
Вместо имени владельца была вдавленная черта, прочерк, отсутствие имени. Катя провела по ней большим пальцем.
Во рту у нее пересохло, сердце вдруг забилось сильно-сильно.
Это значило, что платежка на предъявителя.
«Какая разница, – улыбнулась Катя. – Без подтверждения ключа и отзыва от личного умника ни в лавке, ни в казнохране ее не примут. Это же не «золотая серия», без подтверждения личности».
Она перевернула карту.
Иероглиф «юй». Беспредельная.
«Бред, – подумала Катя. – Такого не бывает. Я с ума сошла. Каштан на голову упал, мозжечок отбил».
Она поднялась, пошла напрямик, через розы, не обращая внимания на бабку, проходившую мимо.
– Совсем обнаглели, – восклицала бабка. – Ни стыда, ни совести, куда ж ты прешь, рыжая? Не видишь, что посажено?
Рыжая-бесстыжая кивала головой, не отрывая глаз от красного прямоугольника. Он сверкал ярче солнца, все вокруг казалось неважным, блеклым, ненастоящим, кроме него. Катя шла, шла по дороге, миновала пешеходный переход, только по разрешительному писку светоказа, шла и вертела платежку, перечитывала название казны, считала чешуйки на боку у дракона, гладила его глаза-изумруды, чуть выступающие из поверхности.
На ходу она сняла карту на умник, забила изображение в поисковик. Пролистала выпавшее по запросу печатное объявление.
«Частная казна «Лунчуань» выпускает ограниченный ряд беспредельных платежек «золотого ряда». Платежки предназначены для особо важных заказчиков и будут доступны в трех видах: золотой дракон на красном заднике, серебряный дракон на синем и бронзовый дракон на зеленом…»
Тень накрыла ее. Катя подняла глаза и увидела громаду «Самобранки» – четырехверховую громаду продуктовой лавки на улице Гатина, вот куда она забрела. На входе подмигивал зелеными огоньками ряд казнохранов, посетители заходили и выходили с тележками и сумками, вот пацан катился на самокате вслед за отцом, нагруженным покупками, вот провезли ревущую малышку, у которой из вафельного рожка только что вывалился шарик мороженого. Ее мама шла злая, энергично, от бедра толкая тяжелую тележку, и на ходу отчитывала дочку.
Дочь орала, капая остатками мороженого на пол, тележка дребезжала.
Бардак, дурдом, Суджук.
До нее никому не было дела. Катя подошла к угловому казнохрану.
«Главное, не озираться, – твердо сказала она себе. – Спина прямая, рука расслабленная, взгляд тупой. Я девочка-припевочка, из разряда, мой папа из ПОРБ, мама из…»
Откуда мама, она не смогла придумать, ткнула платежкой в щель приемника – были бы у него зубы, выбила бы.
Казнохран проглотил карту. Помигал. Подумал.
«Нет, конечно же, нет, – подумала Катя. – Таких карт не бывает, он же должен запросить ключ…»
Экран мигнул. «Введите ключ».
– Ну да, чудес не бывает, – грустно улыбнулась Катя. Можно было уходить, казнохран проглотит платежку, и потом ее передадут в «Лунчуань». Наверное, раздолбаю, который ее посеял, уже давно выдали новую.
Указатель мигал в окошке, потом казнохран спросил:
«Вам нужно больше времени?»
– Да, – зло сказала Катя. – Мне нужно больше. Намного больше.
Она четко выбила на знакоряде – 2020. Год ее рождения. Какая, к черту, разница? Размечталась, дура, вот сунет платежку, а там три тысячи алтын. Четыре. Десять!
Казнохран пискнул.
«Добрый день. Вы хотите проверить счет, снять деньги или осуществить другие дела?»
Локотькова, как во сне, коснулась раздела «счет». Несколько раз прочитала двойную строчку, сверху: десять миллионов рублей, ниже, в пересчете – десять тысяч алтын.
Хлопнула по кнопке отмены, выхватила платежку и бросилась прочь.
Глава двадцать девятая
А все опять Цветков.
Он подбил его сбежать из медблока. Лагутенко уже пожалел об этом. Вечно Гену на авантюры тянет. Вот и сейчас, откуда он узнал про эту вентиляционную шахту? Как выяснил, что магнитный замок на двери сбоит и дверь, если постараться, можно аккуратно отжать?
– Он не сбоит, так надо, – объяснил Цветков. – Шурик, техник наш, сюда курить ходит. Сам же знаешь, по правилам ему надо пилить на лифте четыре этажа вверх и еще от здания отшагать сто метров, чтобы дымок пустить. Поседеешь, пока дотопаешь. Ну вот Шурик и замкнул замок. Система думает, что он закрыт, а он открыт.
– А зачем замкнул? Мог же так ходить, по своему пропуску.
– Ага, – Цветков раскурил гильзу, окутался прозрачным синеватым дымом. – Чтобы потом его Сенокосов за кадык взял – а что это вы, техник Порываев, в вентшахту шастаете, как на страницу любимой женщины в «Облаках»? Шурик, он не дурак.
Правда, от нашего полкана тоже табачищем в последнее время несет. Нервничает, видать, закурил.
Они сидели на технической площадке, – аршин на аршин, упираясь друг в друга.
Где-то глубоко под ними вращались лопасти вентиляторов, а сверху сочился рассеянный солнечный свет. Андрей подумал, что было бы здорово подняться еще выше. Он настоящее солнце видел месяца три назад.
– Валить нам надо отсюда, – сказал Цветков.
Лагутенко вздрогнул.
– Зачем валить? Куда? Не, я не хочу… Чего я дома забыл?
– Да и мне особо не хочется, – вздохнул Цветков. – Тепло тут, деньги платят и по роже не бьют. Что, скажу тебе, большая редкость в нашей действительности.
– Ты болтай меньше, и все будет в норме, – Лагутенко затянулся цветковской гильзой, закашлялся. Заряд был убойный, где только Цветик их достает?
Голова на мгновение закружилась, но тут же наполнилась особенной хрустальной ясностью.
– Я тут думал. Вспоминал последнее, что случилось, ну, Сенокосов нас расспрашивал, помнишь?
– Намного лучше, чем хотелось бы.
– Ну вот, я все вспоминал про черноту, не хотел, само в голове варилось, – Лагутенко передал гильзу Цветкову. – Во время последнего лова… В общем, она реально живая. Ты все верно сказал, никто из них не знает. Когда установку включают, она оживает и… как будто всматривается.
– Так это с первого раза понятно, что тебя так торкнуло?
– Потому что она меня попробовала, – Андрей сцепил ладони, сжал их между коленями, закачался. – Как будто ей надоело смотреть. Когда я закидывал «Невод», все сначала как обычно было – сформировал образ, послал пробный импульс, получил отклик, хороший отклик, Цветик, баллов на семь потянет. И начал потихоньку лепить тульпу…
– Кого ловил?
Лагутенко отчетливо порозовел.
– Русалку.
– Кого?!
– Ну, «русалка на ветвях сидит»… Знаешь, оказывается, они без хвоста были, а нормальные девушки, я в твоей мифологической энциклопедии прочел. Да иди ты!
Цветков неприлично ржал.
– Прости, Андрюха, больше не буду, – утер заслезившийся глаз Цветков. – Представляю себе рожу Гелия, если бы ты ему русалку выдал. В белом платьице, волосы длинные, очи томные, на пол капает. Ох, «там чудеса, там леший бродит». Жениться тебе надо, барин. С хвостами – это ундины, а славянские русалки – утопленницы.
– Да знаю я…
– Ну и на кой она тебе? Соскучился по женскому обществу?
– Так ничего и не вышло! – воскликнул Лагутенко. – Я ее лепил, а она сопротивлялась. Как будто у нее своя форма есть, воля своя! А потом чернота как поперла, тут меня и накрыло.
– А что ты там про пятерых нес? Которые создадут одного?
Лагутенко помрачнел.
– Это уже не помню.
– Сон мне приснился, – сказал Цветков. – Сижу я здесь, на Колдун-горе, повыше административного. На камешке. Цветы, васильки вокруг, зелень, прочая петрушка. И все с этой горы мне видно – Суджук видно, Геленджик, Сочи, Краснодар вижу с его жлобскими таксистами, Ростов, значит. А дальше Воронеж, Москва, Вологду вижу, представляешь, сто лет в ней не был, с самого детства, а вижу – как тебя сейчас. Памятник Батюшкову этот дурацкий, блестящий, как яйца у кота. До Архангельска глазом достаю, ну сон же. В другую сторону поворачиваюсь – там Урал, и дальше, дальше все разворачивается, до самого синего океана. А потом все это, Андрюша, заливает нефтью.
