Владислав Стрелков - Случайный билет в детство
– Это когда такое было-то?
– Было-было, – усмехнулся друг, – так что вместе пойдем.
Родители были дома. Порадовал их своими успехами и я быстро пообедав, выскочил во двор. Олег уже ждал меня, мерял шагами ширину дороги у крыльца.
До четвертого дома топать далековато. Он находился на самом краю микрорайона, и идти к нему пришлось постоянно в гору, хоть и очень пологую. Пройдя мимо школы, Савин пошутил:
– Какое-то восхождение к Вершине.
Через пятнадцать минут мы подошли к четвертому дому. Эта пятиэтажка была восьмиподъездная, в отличие от остальных домов в микрорайоне. Из какого-то окна, в районе третьего этажа, слышалась отборная брань.
– Во загибает, – прислушался Олег, – и где тут Вершину искать?
– И спросить не у кого, – оглянулся я.
Напротив дома кроме играющих детей никого не было. Поймав пробегающего мимо мелкого мальчишку, спросили:
– Вершинина знаешь?
– Знаю, – кивнул тот важно.
– А где живет?
Пацан показал на третий этаж, с которого неслись звуки матерного скандала.
– Вон его окна. – И вывернувшись из рук, ускакал к песочнице.
– М-да, – пробормотал Олег, – можно было догадаться…
Во всех домах нашего микрорайона планировка была однотипная, поэтому определить номер квартиры труда не составило.
– Здесь меня подожди, – сказал я Савину, – чего вдвоём туда переться?
– Угу, – кивнул Олег и сел на лавку.
В подъезде невыносимо пахло краской. Советская химия – самая вонючая химия в мире! Стараясь не касаться стен и перил, и дышать через раз, поднялся на третий этаж. Нужная дверь была жутко обшарпанной и выглядела дико среди других, аккуратно оббитых дерматином. В районе замка множественные трещины и вмятины, как будто дверь много раз отжимали топором или монтировкой. Звонок отсутствовал, точней, вместо него торчали только провода. Постучался. Подождал немного, слушая доносившийся через дверь скандал. Этажом ниже громко хлопнули дверью, и двое быстро сбежали по лестнице. Я ещё раз постучал, затем повторил, но сильней. Оглохли, что ли, они там от своего мата?
Только я собрался в последний раз долбануть по двери, как она сама распахнулась. Из квартиры на меня пахнуло жуткой смесью курева, потных тел и перегара, отчего я отшатнулся на шаг назад. Запах краски показался мне гораздо приятней. Кто-то в глубине комнат продолжал выстраивать матерные рулады.
Во, даёт! – подумал, слушая как в матерную композицию вплетаются словечки из «фени». А внутри-то какой бардак! М-да, тут уборки давно не проводили. Вдоль стены стояли разнокалиберные бутылки. Это сколько они выпили-то! Мне даже стало немного жаль Вершину. Попал парень под закон яблока, и не того, что на Ньютона свалилось, а того, что рядом с деревом упало. С такими родителями дорога жизни определяется автоматически.
Из-за двери, держась за ручку, вышла женщина в халате с растрепанными волосами. Она, пьяно покачиваясь, смотрела на меня, щуря то один, то второй глаз. Видно, в глазах троилось, и женщина пыталась сосчитать количество визитеров. Наконец она вперила в меня правый глаз и спросила хрипло:
– Чё надо?
– Игорь… дома? – через кашель выговорил я. Ну и дурман тут. У самого скоро в глазах троиться начнёт.
– Нет его, шляется где-то. – Женщина скривилась и покачала головой. – А где, не знаю.
Дверь захлопнулась, обдав напоследок жуткой вонью. И как они не угорят там? Я быстро сбежал вниз, хотелось вдохнуть свежего воздуха, а то голова уже кружиться начала. На площадке первого этажа услышал какую-то возню, доносившуюся с улицы. Выскочив из подъезда, обнаружил, что три пацана окружили Савина и молотят его куда попало.
– Ё-п!
С ходу пробил кулаком ближнему, чуть выше поясницы. Второму, самому высокому, ударил в бок, сильно, не жалея. Терпеть ненавижу – когда всей толпой на одного. Теперь вон на асфальте от боли корячатся. Последнего пацана перехватил за руку и, загнув болевым, посадил на асфальт рядом с остальными. Сидят, морщатся и зубами от боли скрипят. Белобрысый, что получил удар в поясницу, попытался приподняться и получил хлесткий удар в лоб.
– Сидеть! – рявкнул я всей троице и спросил у Савина:
– Что за сыр-бор?
– Да вот, понимаешь, – ответил Олег, потирая челюсть, – сижу я на лавке, тебя жду, тут выходят двое из подъезда и сразу плюют в меня.
– Не понял… как это плюют?
– А вот так, подошли и плюнули. – И Олег показал как – зычно харкнув в сторону, затем рассказал, как было дальше – после того, как оба плюнули, Савин зарядил одному по челюсти, а второму в грудь. Тут кто-то сзади налетел, сильно по спине ударив…
– Ладно, – прерываю Савина, – сейчас разберемся.
Присел и схватил одного из «верблюдов», самого высокого, по-особому – большим пальцем за подбородок, а средним под глазом. Другой пацан, что сидел рядом, попытался встать. Дал ему кулаком в лоб, отправляя в легкий нокдаун. Савин стоял рядом и контролировал третьего, не давая тому подняться.
– Чего на пацана плевали? – спросил я белобрысого и потянул его на себя. «Верблюд» справа опять попытался встать, я хлопнул его ладонью по щеке, возвращая обратно, и рявкнул белобрысому:
– Говори! Глаз вырву! – и чуть сжал пальцы, отчего тот всхлипнул.
– Это поганая лавка, – заканючил белобрысый, – кто на неё сядет, на того плюют…
– Ух ты! – изумился Савин. – Это кто такое выдумал?
Уж не знаю, почему эту лавку признали запретной. Что на ней такого произошло, чтобы в любого, севшего на неё, все местные пацаны плевали. Но я понял – кто это придумал. Естественно, Вершина. Порядки тут наводит, аналогично зоновским, что от отца узнал.
Существует в зоне такая каста – опущенные, их ещё «петухами» называют. Низший слой зоновского общества. Все их вещи, предметы обихода обозначены особыми метками, чтобы другие не опоганились. Опущенные сидят, спят и едят в отведенном им месте. Не дай бог какому-нибудь зеку, даже по незнанию, коснуться любой вещи «петуха», то автоматически он будет считаться опущенным, и никого подробности не волнуют – случайно коснулся, не случайно…
Меня взяла злость на эту уголовную действительность, на Вершину, устроившего это тут, на этих идиотов, следовавших этому дебильному решению. Захотелось избить придурков. Скрипнул от злости зубами, и белобрысый опять дернулся, но из такого захвата не вывернуться. Подтянул его ещё ближе и зашипел прямо в лицо:
– А если твоя мама сюда сядет, то ты в неё тоже плюнешь? Чего молчишь, урод? – и опять рявкнул остальным:
– Сидеть! Верблюды хреновы!
Савин легко стукнул полбу крайнего, усаживая обратно.
– Прекратите хулиганить! – заверещали из окна первого этажа. – Сейчас милицию вызову!
Обернулся и увидел, что из окна первого этажа смотрит женщина с волосами, накрученными на крупные бигуди.
– Вызывайте, – отвечаю этой бугристой голове. – Чего же молчали, когда тут трое одного метелили, а?
Голова скрылась, а я спросил у Олега:
– Ты их знаешь?
– Этот из восьмого «б», – показал он на белобрысого, – а эти из седьмого «д». Как звать – не знаю.
– Кто из них в тебя плюнул?
– Эти двое, а этот только бил, – Савин показал на сидящего перед собой, затем ткнул пальцем в белобрысого, – но вот этот первый харкнул.
Посмотрел высокому в глаза, тот сразу тихо заскулил, предчувствуя будущую экзекуцию. Поздно, голубчик, раньше думать надо было. Усмехнулся пришедшей мысли…
– Ну и что с ними делать, а? – спросил Олега, напустив металла в голос.
– А по рожам надавать…
– Нет, – перебиваю, – мы поступим по-другому…
Ухватил сразу двоих пацанов за их верхние губы и потянул вверх. Олег сразу сообразил, что я задумал, и тоже схватил третьего за губу. Они приглушенно завопили, но противиться боли не могли, встали, как миленькие. Развернув «верблюдов», мы усадили их, почти одновременно, на «поганую» лавку.
– Вот, – удовлетворенно сказал я, – теперь плюйте друг на друга, пока слюна не кончится.
Как только мы пацанов отпустили, они вскочили с лавки как с раскаленной сковороды, и бежать…
Но я перехватил белобрысого за руку и загнул болевым.
– Погоди, вопрос есть, – сказал я ему, – где тусуется Вершина?
– Обычно в скверике у беседки, – заскулил высокий, – отпусти, больно.
– Потерпишь. Так обычно, или где-то ещё? – и я прижал кисть сильней.
– Ай… ещё он в будке бывает. Ай!
– Что за будка? Где именно?
– Старая будка, рядом с домом отдыха. Да отпусти же, больно…
– Я знаю где, – сказал Савин. – Пойдем, Серег, отпусти этого верблюда́.
Я отпустил белобрысого, наградив его напоследок пинком под зад.
Длинный «верблюд» отбежал подальше и что-то грозно заорал, но мне было плевать на его пустые угрозы. Ничего он мне не сделает, только и будет издалека воздух от большой обиды сотрясать.
