Богдан Петецкий - Люди со звезды Фери

Шевельнулся в кресле. Глаза его стали чуточку менее настороженными.

— Мне нужен кто-нибудь на базе, на спутнике. Полетишь со мной? — спросил я неожиданно для самого себя.

Какое-то время он разглядывал меня так, словно хотел поинтересоваться, не сошел ли я с ума. Потом его лицо задрожало. Подбородок чуть выдвинулся вперед. Он стиснул губы.

— Я? — выдохнул он.

Я кивнул.

— Мало тебе… одного?

Теперь я чуть не дернулся. Но и сейчас я ничего не чувствовал. Он не мог вызвать во мне вражду. Или оскорбить.

— Не хочешь? — спросил я, словно ничего не произошло.

— Нет.

Это «нет» прозвучало как удар двери. Я согласно кивнул в знак того, что понял.

— Ты не улетишь отсюда, правда? — сказал я. — Никогда и никуда.

— О чем ты говоришь?

— А ты не догадываешься? — я сделал удивленное лицо. — Ни один из вас не покинет эту планету. Так ведь?

Он глубоко вздохнул. Помолчал какое-то время и вздохнул снова. Он явно расслабился. Так, словно скинул с себя плотно набитый рюкзак.

— О чем это ты… — пробормотал он.

— Ты ожидал чего-то другого?

Он помотал головой. И старательно разглядывал поверхность стола, словно обнаружил на ней свое собственное доисторическое изображение. Наконец, распрямился, уселся поудобнее, сложил руки на груди и посмотрел на меня.

— Может, ты хочешь туда пройтись? — предложил он.

— Попозже, — ответил я. — Верю, что отыскал бы более приятное занятие. Но ты, вроде, должен понимать, почему мне необходимо знать.

Долгое время стояло молчание. Солнце сильно припекало. В воздухе было так тихо, как никогда не бывает на Земле. В тот момент я понял, чего здесь не хватает. Насекомых. Какой-нибудь комар возле уха, надоедливая муха могли бы добиться, чтобы я расклеился окончательно.

Я не отводил глаз от его лица. Он снова опустил голову. Трудно сказать, чтобы им это не шло на пользу. Тот, например, кто сидит вот так, почти обнаженным, со сплетенными на груди руками, выглядит словно изваяние «отдыхающей силы».

Он пожал плечами. Не меняя позы, ответил вполголоса:

— Трудно об этом говорить. Особенно, с тобой…

Мне стало не по себе. Сами они об этом не говорили. Кто-то как-то брякнул, что из материалов, которые остались в их распоряжении, при соответственном программировании собственной продукции, можно построить даже корабль. Тогда они об этом промолчали. Но это не значит, что перестали думать. Пущенное в ход воображение работало. Наконец, кто-то заметил, что если сделать выемку внутри лабораторной башни, то там получилась бы идеальная монтажная шахта. Так все началось.

Он посмотрел на меня. Его лицо помрачнело. Прошло не так мало времени, прежде чем я понял, что это румянец.

— Тебе все равно не понять, — быстро заговорил он. — Тут… дело в возможности. Не для нас, — тут же предупредил он. — И не даже не для… следующего поколения. Но когда-нибудь… — он запнулся.

— Возможность? — тихо повторил я.

— Ты считаешь, что мы имеем право не давать такой возможности тем, кто придет после нас? То есть, для всех тех, для кого эта планета будет Землей? С ее историей, культурой и…последствиями? Для тебя это звучит наивно, но…

— Нет, — перебил я. — Продолжай.

— В чем в наибольшей степени проявилась динамика нашей расы? В преодолении пространства. В открытии пути к звездам. И в том, что мы научились идти по этому пути.

Он сказал «мы». «Наша раса». Не знаю, почему, но мне это доставило удовольствие.

— Мы хотим оставить им указатель. Скажем, модель. Когда-нибудь они построят настоящие корабли. Может быть, из-за этого им удастся легче? Может, мы сохраним для них несколько страничек нашей истории? Из тех, которые не для чтения детишек?

Я не спускал с него глаз.

— Нет, — сказал я. — И ты об этом знаешь не хуже меня. Они должны пережить свое. К тому же… вам не пришло в голову, что средние поколения, когда о вас уже никто не будет помнить, найдут для этого объяснения в меру собственных понятий? Что вместо основ астронавтики вы заложите просто… миф?

— Ну и что? — спросил он. — Мало у нас было мифов? О внеземном происхождении человека? О существах, прибывающих с неба на огненных облаках? О самых разных богах, бродящих среди смертных? Это-то как раз не очень людям мешало. Кто знает, может, если бы не эти мифы, мы бы только сейчас подготавливали первого человека к полету на Луну?

Он замолчал. Глубоко вздохнул и облизнул губы языком. Он был прав. О таких вещах говорить не стоит. Звучат они смешно и глупо. Но, наверно же, он не думал, что я тоже окажусь смешным и глупым, слушая, как он говорит мне одно, а думает о своем.

— Есть еще одна вещь… — заметил я негромко.

Его глаза блеснули. Он бросил на меня короткий взгляд и опустил голову. Прошло, наверно, с минуту, прежде чем до меня вновь донесся его тихий голос:

— Об этом ты тоже хочешь говорить? — спросил он.

Да. Я хотел об этом говорить. Ничто не интересовало меня сейчас в большей степени. Но я не мог. В любом случае, не должен был. Я покачал головой.

Это можно назвать по-разному. Дело не в словах. Тоска. Ностальгия. Дети строят из кресел автомобили и отправляются на них в большой мир. У взрослых есть карты Земли и Системы, любимые песенки, от которых наворачиваются слеза на глаза, головизионные сеансы, старые письма. А у взрослых вне Земли? Вне Солнечной системы? У тех, кто никогда в нее не вернется?

Им не хватало стимула, сигнала, пробуждающего воображение. Они хотели иметь ракету, глядеть на ее панцирь, на корпус, предназначенный для преодоления плотных слоев атмосферы, касаться его, бродить по кабинам. Затем, чтобы с помощью этого возвращаться на Землю. И не имеет значения, что дюзы корабля навсегда останутся холодными и немыми. Они и в самом деле будут летать на нем на Землю.

А мы боялись, что…

Хватит об этом. Что-то я должен сказать. Но ничего не приходит в голову. Я ощущаю пустоту в себе, мысли неожиданно потеряли опору. Мне не отделаться от впечатления, что все это — несущественно, что я тут делаю, что говорю, а прежде всего, что предшествовало ситуации, в которой я оказался.

Мы тут говорили, что им нельзя не давать шанса следующим поколениям. Что они не могут махнуть рукой на их историю, если это даже правда, даже если теория эта когда-либо себя оправдывает, речь, по сути дела, шла о другом.

Об этом я и хотел сейчас говорить. Об этом и только об этом. Какое мне дело до теорий. До будущих поколений копий и их забот. Всех этих преданий, мифов и тому подобной ерунды. Что мне, по сути, за дело до их тоски? Кроме того, что она пробуждает во мне самом. Сейчас только это имеет значение. И если для меня существует какая-либо возможность, помочь способен только он. Они.

Разве я не ожидал, что когда-нибудь дойду и до этого? Разве не на это надеялся, глядя на экраны, расставленные вдоль полукруглых стен базы на мертвом спутнике?

Как бы там ни было, я должен молчать.

Я встал, потянулся и движением головы указал на башню лаборатории.

— Хотел бы заглянуть туда… теперь, — произнес я с неприязнью.

Он поднялся, проворчал что-то невразумительное и пошел впереди.

Все, сколько их было, работали на дне выемки. Никто не прервал выполняемых в то время операций, когда я поднялся по лесам и начал разглядывать корпус. Може присоединился ко мне с некоторым запозданием и как бы с неохотой. Его они тоже «не заметили».

Я осмотрел все в деталях. Полистал чертежи и ознакомился с технологией. Похвалил метод монтажа и особенно отметил отделку кабин.

Не иначе вел бы себя инспектор, прибывший с базы на верфь на спутнике. Я принял к сведению, что ни один из них не был пилотом.

Он отвечал охотно. Через какое-то время зажегся и начал говорить об особенностях рассеяния дюз такого сечения. Указывал на простоту маневрирования. Должно быть, заметил мое удивление, так как неожиданно замолчал. Простоял какое-то время, словно собираясь шлепнуть себя ладонью по лбу, потом слегка качнул головой и улыбнулся. Но улыбка эта была не из веселых.

Я пробыл там еще с десяток минут, во время которых ни один из работающих внизу не уделил мне хотя бы кратковременного внимания, и направился к выходу. В первое мгновение я перестал видеть. Когда глаза освоились с белым сиянием Фери, я вошел прямо вперед. Миновал склад, главное здание, стол, словно готовый к возвращению земледельцев, и подошел к воротам. Только тогда остановился и подождал, пока он подойдет поближе.

— Возвращаюсь, — сказал я.

Он согласился движением головы.

— Это хорошо, — произнес он безразлично. — В точности перескажи им то, что видел. А когда вернешься…

Я замер. В том, что я говорил, в выражении моего лица не могло быть ничего, что дало бы ему право на такую интерпретацию. Или же..?

— Я возвращаюсь к себе, — произнес я с нажимом. — А утром буду снова здесь. Привезу несколько автоматов.