Зиновий Юрьев - Брат мой, ящер
— Я не столь глуп, чтобы дать вам однозначное и простое решение: бросать или продолжать. Дело, может быть, в том, что в массе своей люди просто не готовы стать лучше. Они еще слишком зависимы от древних звериных инстинктов. Ведь культура и нравственность на космических часах, если всю историю Земли принять за сутки, появилась, наверное, несколько минут назад, а может, даже секунд. А мы хотим…
— Вот мы и пытаемся показать людям, что элементарная нравственность, собранная в заповедях, может с нашей помощью привести к исцелению. Что в этом может тебя отпугивать?
— Меня лично ничего не отпугивает. Но я предпочитаю строить свою жизнь не благодаря морковке, которую держат перед моим носом, соблазняя меня ею, не глядя на кнут и на пряник перед собой, а по собственному глубоко личному убеждению. Как вы думаете, эта лаборантка Стрельцова, которая рассылает во все концы жалобы на вас, не желает себе добра? Конечно, желает. Мало того, она глубоко уверена, что человек она высоконравственный, верующий, а исцеления не произошло, потому что целительница, эта масонка или даже жидомасонка Кипнис сознательно травит честную русскую женщину. По-своему, если хотите, она честный человек, потому что искренне уверена в своей правоте и вашей злонамеренности. Она, в сущности, так же не способна здраво оценить себя и ситуацию в целом, как те молодые люди в Уганде, что разрушают школы и больницы в борьбе за народное счастье и национальное процветание. Да что там Уганда, разве все то же не случалось у нас?
— Но свет не состоит, к счастью, из одних Стрельцовых, — не очень уверенно возразила Ирина Сергеевна. — Вот вы видели реакцию Захара Андреевича…
— Почему только Захара Андреевича? А милая Софья Андреевна, которую просто узнать невозможно? А сам наш Пышкало? И приятель вашей дочери, о котором вы рассказывали? Конечно, конечно это огромное счастье вытащить кого-то из лап болезни и на шажок или два приблизить к нравственности. Вопрос в том, что в мире очень много людей, живущих не корой больших полушарий, а своим спинным мозгом. Сколько тех и других, точно не знает никто. Вопрос, впрочем, не в их пропорции. Вопрос совсем в другом.
— В чем же, Миша? — спросила Маша.
— В том, чего больше от вашей борьбы за нравственность — пользы или вреда. Я, если быть честным, потому пока и отказываюсь принять на себя это высокое целительство, которое вы обе, мои милые и достойные друзья, так щедро и настойчиво предлагаете мне, что ответа на этот вопрос не знаю.
— Что же все-таки нам делать? — спросила Ирина Сергеевна. — Нам поручили благороднейшую миссию, и просто отказаться от нее, прикрываясь тем, что всякое оружие может быть обоюдоострым, по-моему, просто трусость. Или эгоизм человека, который больше всего ценит свое спокойствие. Захару Андреевичу быть эгоистом просто — он же не принимал на себя миссию целительства, как мы.
— Не спорю. Но есть еще одна сторона, о которой я пока не говорил.
— То есть?
— Как я понимаю, идея всей этой… назовем ее акцией — в том, чтобы она оказала воздействие на возможно большое количество людей. Чтобы божьи заповеди помогли людям стать чище и ближе к богу, что бы под этим словом ни подразумевалось. Мы же вылечили десяток или два людей, которые и сами по себе были людьми неплохими. Так?
— К сожалению, так, — вздохнула Ирина Сергеевна. — Именно так я и представляла этот… поход за нравственность.
— Если быть циником, следовало бы напомнить вам, что все кампании, в том числе и самые благородные, в конце концов оборачиваются чем-то прямо противоположным первоначальным целям. История не просто пестрит такими примерами, она прямо утыкана ими, как дикобраз иглами. Скажу вам, как я представлял в самом начале ваш поход. Я думал о каком-то движении, которое, как цепная реакция, захватывала бы все больше и больше людей: сотни, тысячи, потом десятки тысяч. Может быть, миллионы. Но чем больше я думал, тем четче осознавал, что такая цепная реакция невозможна.
— Но почему, Мишенька, почему? — спросила Ирина Сергеевна и нервно сплела перед собой пальцы.
— Насколько я помню школьный курс физики, цепная реакция пойдет в уране только в том случае, если он обогащен, то есть чем он чище и чем меньше в нем примесей, которые такую цепную реакцию глушат, тем легче идет реакция. Теперь представим, что целительство ваше начинает распространяться, все большее и большое количество людей получают в свои руки дар целительства. Боюсь, что слишком много людей не сможет легко и в одночасье стать благородными и толерантными людьми. Что в слишком многих случаях людям будет казаться, что они следуют заповедям, когда на самом деле сердца их по-прежнему полны завистью, злобой, ложью. И когда никакого эффекта от исцеления не будет, они с гневом обратят все свое разочарование, а может быть, и ненависть, на тех, кто обещал им исцеление. Далее, слишком много людей не смогут противостоять соблазну и потребует вознаграждение за свои труды. И опять с тем же результатом.
И, конечно же, найдутся люди, которые провал этого движения, кампании, похода — называйте как хотите — поторопятся использовать в своих целях. Среди них в первую очередь будут те, кто по своим нравственным качествам и не претендовали на исцеление, то есть негодяи. А негодяи, к сожалению, почему-то всегда активнее честных и благородных людей.
— Знаете, Мишенька, — печально улыбнулась Ирина Сергеевна, — я бы с огромным удовольствием удавила вас…
— Почему? — испуганно спросила Маша, переводя взгляд с Ирины Сергеевны на Мишу и обратно.
— Потому что в том, что говорит Миша, к сожалению, большая доля истины. А во-вторых, сама моя реакция на правду показывает, что я тоже в большой степени управляюсь не корой больших полушарий, а спинным мозгом наших предков-рептилий.
— Есть еще одна сторона, мои милые и любимые целительницы. Нетерпение — удел слабых. Конечно, было бы здорово, если недельки за две вы бы переделали род людской и были бы скромно объявлены мессиями с воздаянием всех мессианских почестей. В конце концов, большевикам тоже казалось, во всяком случае в начале революции, что еще одно усилие, еще чуть-чуть, пустить, как тогда изящно выражались, в расход еще миллион-другой буржуев — и долгожданная утопия, о которой так долго говорили большевики, станет реальностью. Ну, пустили в расход, пожалуй, намного больше, но вместо утопии получили ГУЛАГ. Впрочем, и ГУЛАГ можно назвать утопией. Важно, главное, чтобы, опасаясь самому попасть в ГУЛАГ, никто не решался возражать. Тогда и черное можно объявить белым, и белое — черным. И все будут кричать ура.
Вот почему я думаю, что продолжать ваше целительство можно и нужно, но не надо думать, что мы переворачиваем мир. Боюсь, нам его не перевернуть. Если наш род людской и движется куда-то — куда именно, наверное, не знает никто, — то довольно медленно. Может, это и хорошо. И с этим приходится смиряться. Мы вообще недооцениваем важность смирения. Наши далекие пращуры, которые тратили тысячелетия, чтобы научиться получше обтачивать зубило из кремня, никуда ведь не торопились. Они жили без прошлого и будущего, просто жили. Наше зудящее нетерпение исправить род людской — это, думается, одно из проклятий нашей коры больших полушарий. Да и сама наша цивилизация и культура — это как раз и пример обоюдоострого оружия, о котором мы сегодня говорим. Они ведь не только создали шедевры культуры, они создали и колючую проволоку для ГУЛАГА и газовые печи для Освенцима…
— Миша, как вы думаете, этот Иван Иванович, о котором я вам рассказывала и который наделил нас этим сверхъестественным даром целительства, кто он?
— Я не знаю. Я бы просто пожал плечами, если бы сам не наблюдал эти чудесные исцеления. Одна Софья Аркадьевна может сделать из самого заядлого скептика-атеиста человека, верящего в чудеса. А чудо, собственно, и есть бог, потому что оно вне нашего понимания. Вы только посмотрите на нее, да ее просто узнать невозможно. А кто такой ваш Иван Иванович? Не знаю. Если есть чудеса, значит, есть ангелы и архангелы, почему бы ему тогда не быть одним из них? Я не знаю…
— Я тоже не знаю. Иногда я думаю даже, что он сам бог, хотя это, наверное, не так. Не знаю, не знаю, я чувствую лишь, что ни за что не хотела бы предать его и его доверие… Давайте думать и смотреть. Будем помогать тем, кто, как нам кажется, готов принять нашу помощь. Пусть медленный, но это тоже путь вперед.
— Ирина Сергеевна, если я вас сегодня огорчил, не сердитесь на меня. Я вас люблю от всей души. Хотя бы за одну Машу, которую вы мне подарили.
— Меня? Подарили? — возмутилась Маша.
— Не сердись, Машенька, и не делай вид, что ты обижена. Я же тебя вижу насквозь. Ты просто рада-радеханька, что разговор наш, похоже, не обидел Ирину Сергеевну.
— Миша, а тебе не кажется, что человеку, которому ты признаешься в любви, может быть неприятно, если его уж так насквозь видят?
