Сергей Галихин - Эра Водолея, или Каждый имеет право знать [СИ]
— Стел-лоч-ка, — пропел Чуев, когда женщины подошли к столу. — Как же я по тебе соскучился.
— Иду, мой хороший, — ласково ответила та, что была постарше. — Иду.
Костя понял, что вторая — это Машенька. Машенька была весьма хороша, только красной шапочки не хватало и лукошка с пирожками для бабушки. Чуев поднялся навстречу к Стелле. Костя посмотрел на него и тоже встал. Дядя Юра поцеловал Стеллу в щечку, а затем и Машеньку.
— Давно тебя не было видно, — сказала Машенька.
— Лечился. Познакомьтесь. Мой товарищ по лечению — Константин.
— Какой красавчик, — улыбнулась Стелла. — Стелла.
— Маша.
— Номера готовы? — спросил Чуев.
— Конечно, готовы, — улыбнулась Стелла.
— Так чего же мы стоим? — удивился дядя Юра и повернулся к Маше: — Машенька, очень тяжелый случай, — кивнул он на Костю. — У человека отшибло всю память. Тридцать лет прожил и ничего не помнит. Ты уж постарайся…
Дядя Юра не договорил. Он лишь улыбнулся и, обняв Стеллу за талию, пошел к лестнице, ведущей на второй этаж.
— Счет мне, — крикнул дядя Юра с лестницы и поцеловал Стеллу в шею. Машенька кивнула головой и посмотрела на Костю.
— Ну что, — улыбнулась Машенька, — пошли восстанавливать память?
Машенька взяла Костю за руку и повела на второй этаж. В зале народ веселился от души. Оркестр весь вечер выдавал заводные мотивчики.
Комнатка, в которую Машенька привела Зубкова, была оклеена дешевыми, но не противными обоями и имела размер три на пять метров. Посреди комнаты стояла кровать. Плафон с одной лампочкой, висящий под потолком, давал слабое освещение. Рядом с входной дверью были двери в туалет и ванную, а напротив небольшое окно, плотно занавешенное шторой. Зубков подошел к окну, чуть отодвинул штору и, взглянув на улицу, отошел от него и сел на кровать. Кровать без скрипа туго прогнулась под ним. Машенька закрыла дверь на щеколду, обошла вокруг кровати, распустив волосы, села Косте на колени, качнув своей молодой, упругой грудью к его носу. Костя посмотрел ей в глаза и, взяв руками за попку, притянул к себе поближе. Внутри у него что-то зашевелилось, появилось приятное головокружение. Машенька расстегнула пуговицу его рубашки. Затем вторую…
— Как зовут твоего приятеля? — спросила Машенька, продолжая неторопливо расстегивать пуговицы на Костиной рубашке.
— Ты же его знаешь, — ответил Костя, чуть сжимая пальцами упругие ягодицы.
— Да нет, — усмехнулась Машенька, — я про половой член.
— А-а… — понял Костя. — Его зовут член. Или, если официально, пенис.
— Пенис?.. — задумалась Машенька и, посмотрев в потолок, перестала расстегивать пуговицы. — Как же ты с ним разговариваешь?..
— Что? — опять не понял Зубков. — А что, с ним нужно разговаривать?
— Ну… некоторые разговаривают. Дают имена…
— Какие, например?
— Ну, там… Железный Феликс, Шалунишка, — не спеша перечисляла Машенька, напрягая память, — Келдыш, Солдат, Малыш, Кегля, Тушканчик, Бориска, Живчик.
— Хм-хм. Ну… Феликс — еще куда ни шло, а вот насчет железного… это он тебе приврал.
— Я и сама знаю, — сказала Машенька. — Две минуты — и на боковую.
— Ну а у тебя как ее зовут? Дразнилка?
— Киска, — улыбнулась Машенька, кокетливо склонив голову набок.
— И о чем же вы с ней беседуете?
— Так… о разном… я ее люблю… глажу…
— Гладишь? — поднял брови Костя. — Вообще-то это называется мастурбацией, а не беседой. Хотя… — вздохнул он, — какой собеседник попадется. В этом обществе мастурбация и дискуссия, судя по всему, обозначают одно и то же.
— Как это? — удивилась Машенька.
— Движение есть, а дети не рождаются.
— Как в буддизме, — сказала Машенька и нежно поцеловала Костю в нижнюю губу. — Главное — процесс.
— Че-го? — от услышанного Костя перестал мять Машенькины ягодицы и чуть не открыл рот.
— Я сейчас тебе все объясню, — прошептала Машенька и мягко повалила Костю на кровать.
В зале уронили что-то тяжелое, и грохот смешался со звоном стеклянных осколков. За стеной послышалось рычание. Зубков успел разобрать голос Чуева. Со следующей секунды он перестал воспринимать окружающий мир, кроме того, что было в этой маленькой комнатке.
Глава 2
Загадка с тремя неизвестными
Недалеко от стен Кремля, напротив Большого Каменного моста, закрытый белой материей, стоял памятник последнему императору. Справа от памятника за ночь выросла временная трибуна. Открытие памятника должно было состояться через полчаса. Журналисты толпились возле трибуны с самого утра. Десять минут назад начали подтягиваться официальные лица. Префекты, супрефекты, министр культуры, президент Академии изящных искусств, он же и автор памятника. Все ждали приезда мэра. Ходили даже слухи, что на открытие памятника обещал приехать президент. Освящать памятник должен был сам патриарх. Толпа зевак и идейных зрителей каждые полчаса увеличивалась вдвое. Телевизионщики устанавливали и настраивали телекамеры, кинохроникеры — киношную аппаратуру, фотокорреспонденты занимали удобные для съемки места. Газетчики кучковались по интересам, курили и просто трепались.
«…Я видел эскизы памятника. Кошмар». — «Не кошмар, а ужас». — «Ужас будет, когда с покойника простынку сымут. Ты посмотри, какие размеры». — «А почему его в Москве поставили, а не в Питере?» — «Потому что в Питере уже есть один император». — «О чем ты говоришь… какой император… просто автор дружит с московским мэром, а не с питерским». — «Да. Такого монстра только по знакомству можно поставить. Говорят, ночью шутники к нему табличку присобачили». — «Точно. Написали, что это Змей Горыныч. У того тоже было три головы». — «Какие три головы, они назвали этот памятник Бармалей. Предполагается водить к нему непослушных детей». — «Нет уж, пусть лучше непослушные растут, чем заики». — «Господа, не святотатствуйте. Забыли, что императора причислили к лику святых?» — «Это чем же он так свят?» — «Великомученик-с. Смерть принял от нехристей». — «Эти нехристи тридцать миллионов расстреляли. Что же одного его-то канонизировали…»
Где-то вдалеке завыли сирены. Все пришло в движение. Объективы кино-, видео- и фотокамер развернулись в сторону приближавшегося кортежа. Дорогой «Мерседес» подкатил к памятнику и остановился. Охрана вышла из машин сопровождения и аккуратно оттеснила толпу. К задней двери «Мерседеса» раскатали красную ковровую дорожку. Кто-то из свиты мэра открыл дверь. Зубков уже видел местного мэра, но до сих пор не переставал поражаться сходству: невысокого роста толстячок вынырнул из машины. Он был лыс и улыбчив. Казалось, все его лицо превратилось в улыбку. Толпа взорвалась гулом приветствия. Мэр помахал всем присутствующим поднятыми вверх руками, повернулся вокруг себя, одаривая каждого улыбкой. Навстречу ему шел скульптор. Он был почти такого же роста и той же комплекции, разве что волос на его голове было больше. Они обнялись, пожали друг другу руки, в обнимку прошли по ковровой дорожке и поднялись на трибуну. Толпа ликовала. Стоя на трибуне, мэр поднял вверх руки со сжатыми кулаками, потом хлопнул над головой в ладоши и, продолжая потрясать ими, сцепил их в замок. Скульптор стоял рядом и улыбался, довольный происходящим.
— Костя, — прошептал кто-то на ухо.
Зубков обернулся и увидел Игоря. Вид у него был помятый и какой-то пришибленный. Кроме того, Зубков заметил, что Игорь часто смотрел по сторонам.
— Привет, — улыбнулся Костя. — Ты чего… Игорь перебил его.
— У меня неприятности. Можно у тебя переночевать?
— Не вопрос, — ответил Костя. — А что случилось? У Зубкова появились плохие предчувствия.
— Ты уверен? За мной могут прийти. Тогда и тебе достанется.
— Когда придут, тогда и поделим, — ответил Костя. — Что случилось?
— Вечером расскажу. Спасибо.
Игорь чуть хлопнул Костю по плечу, и нырнув в толпу, растворился в ней. «Что еще могло случиться?» — подумал Костя.
Милиция оттеснила зрителей с дороги и поставила ограждения. Через минуту показался кортеж патриарха. Его «Мерседес» не уступал роскошью президентскому. Разве что был на несколько сантиметров короче. И машин охраны было на две меньше.
Патриарх величаво вышел из машины, окинул всех присутствующих взглядом и, опираясь на посох, не торопясь пошел к трибуне. За ним шла свита. Мэр и скульптор припали к его руке и получили благословение.
Первым заговорил директор Исторического музея. Он рассказал о всей важности открытия памятника, о том, что нельзя забывать прошлое, потому что тогда не будет будущего. Рассказал об огромном культурном значении этого произведения искусства. Правда, при этом он забыл упомянуть, что первоначально памятник делали герою Первой мировой войны, полковнику русской армии Кронбергу и хотели поставить его в Германии, где теперь жили его потомки. Но потомки почему-то не оценили гениальности творения скульптора и воспротивились. Потом у памятника сменили голову и хотели поставить его в Париже как памятник эмиграции, но во Франции, кроме самих эмигрантов, точнее — их потомков, эту потрясающую идею тоже почему-то никто не одобрил. А когда встал вопрос о канонизации императора, скульптор в очередной раз сменил голову и предложил памятник столице. Мэр принял эту идею с восторгом, как принимал все идеи президента Академии изящных искусств.
