Павел (Песах) Амнуэль - Институт альтернативной истории
Между прочим, подземные евреи в системе Барнард 342 — самые жестоковыйные евреи во Вселенной, можете мне поверить. Я прожил среди них около месяца своего личного времени (час по времени института), и мне так и не удалось убедить их в том, что во Вселенной есть еще что-то, кроме песка, гранита, мрамора, известняка, молибдена, александрита и еще тысячи пород. В конце концов, на меня стали коситься, когда я заявил, что Творец способен сотворить не одни камни, но еще и пустоту впридачу. По мнению местных евреев, Творец не мог сотворить пустоту, поскольку был пустотой сам. «Что значит — не мог?» — возмутился я, и наша дискуссия перешла к обсуждению, аналогичному поискам истины в проблеме: «мог ли Творец создать камень, который он сам не смог бы поднять?» Подобные дискуссии перед дарованием заповедей были ни к чему.
Мы шли и шли в пустыне, если можно назвать пустыней гранитно-мраморные наслоения, перемежаемые известняковыми плитами. Народ устал, народ потерял цель, народ возроптал, а ведь я его еще и провоцировал сам нелепыми рассуждениями о пустоте. И народ собрался свергнуть своего лидера, чтобы предаться поклонению Золотому тельцу (мы, действительно, приближались к мощной залежи золотоносной руды).
Я оставил своих евреев отдыхать в русле подземной песчаной реки, а сам полез на мраморную гору, если можно назвать горой перепад плотности между мрамором и гранитом.
Вы обратили внимание — я до сих пор ни слова не сказал о том, как выглядят евреи, живущие под землей в системе Барнард 342? Так вот, они никак не выглядят. Камень в камне — нужен специалист-геолог, чтобы это описать. А я историк, как вам известно. Поэтому ограничусь описанием того, что сохранила моя память.
Я поднимался, чтобы получить для своего народа заповеди, но на этот раз был вовсе не уверен в результате. Рассчитывать на доктора Фраймана я не мог — мы решили сделать эксперимент «чистым» и надеяться только на Творца. А если Творца нет, то заповедей я не получу, и придется испытателю Шехтелю спасать меня от гнева толпы.
На случай, если Творец, как обычно, проявит себя, раскалив докрасна мрамор или гранит, я должен был набраться смелости и прямо спросить у него, кто создал весь этот сонм миров с бесчисленным числом избранных народов, каждый из которых называл себя «евреями». Возможно, Он и не ответит, но научный подход к проблеме требовал хотя бы попытаться.
Прошу заметить еще одно обстоятельство: поскольку дело происходило под землей, то ни о какой смене дня и ночи не могло быть и речи. Евреи на Барнарде 342 не знали, что такое Солнце, не имели представления о смене времен года, и это, кстати, не говорит об их умственной ущербности. Мы же не считаем себя неполноценными только по той причине, что не можем определить на ощупь, сколько электронных оболочек в атомах, составляющих кристаллическую решетку алмаза. Как говорится, каждому еврею — свое.
Так вот, я поднялся на вершину (точнее — на место, где спад давления прекратился) в тот момент, когда надо мной воссияло Солнце. Это не образное сравнение, по-моему, так оно и было: сверху возник огненный шар, и я почувствовал, что мои каменные бока вот-вот начнут плавиться и стекать по склону. «Началось», — подумал я и приготовился получить заповеди из первых рук.
Звук хорошо распространяется в камне, и потому голос прозвучал подобно удару грома:
— Вот заповеди мои для народа, избранного мной! Вот слова мои, обращенные к народу моему! Я Господь Бог ваш, и нет других богов, я один!
Пока звучали слова введения, я внимательно всматривался в раскаленный шар, сиявший надо мной. Во-первых, я обнаружил, что голос раздается со всех сторон сразу. Во-вторых, как ни странно, голос не сопровождался никакими колебаниями в каменной породе и, следовательно, звучал, скорее всего, во мне самом. Естественно: Творец говорил со мной лично, и евреи, ждавшие меня внизу, не должны были слышать наших секретов.
— Кто ты? — подумал я с такой силой, что мои каменные мозги едва не выдавились из моего каменного черепа. — Если ты действительно Бог, докажи это. Если нет, скажи, из какой ты звездной системы!
Мне показалось, что голос на мгновение запнулся, но затем продолжил грохотать с еще больше яростью:
— Сказано: я Господь Бог ваш, о жестоковыйные! Не веря в меня, насылаете вы напасти на себя и своих потомков. Я, только я…
Ну, и так далее. Только он, естественно. Так я и поверил. Больше всего мне захотелось сейчас, чтобы Шехтель вытащил меня из этого каменного мешка, а директор Рувинский удосужился выслушать идею, неожиданно возникшую в моем сознании. Голос грохотал, а когда, наконец, смолк, я обнаружил, что опираюсь на каменную скрижаль, значительно более плотную, чем гранит. Солнце погасло, жар исчез, Бог отправился в другую звездную систему дарить заповеди другим евреям.
Я с трудом протащил скрижаль сквозь базальтовые наслоения и предстал перед своим народом усталый, но довольный содеянным.
— Вот! — провозгласил я. — Вот заповеди, которые вы должны соблюдать!
О соблюдении, впрочем, пока речь не шла. Сначала нужно было прочитать. Этим народ и занялся.
А я вернулся в Институт, потому что Шехтель включил, наконец, спасательную систему.
Посол
Оказывается, в истории нашего государства есть белые пятна. Оказывается, они есть в истории почти каждого развитого государства планеты. Оригинальная мысль, не правда ли? Особенно после опубликования на прошлой неделе секретных документов Шабака об операции, проведенной на территориях в 1996 году. Блестящая была операция, согласен, я в свое время расскажу о ней в «Истории Израиля», поскольку есть кое-какие соображения, не очень стыкующиеся с официальной версией. Но сейчас не о том речь. Я имею в виду те белые пятна в истории, о которых никто пока не подозревает.
Я имею в виду институт темпоральных дипломатов.
Мы познакомились случайно. Я сидел на террасе в кафе «Опера», смотрел, как в бухте катаются на летающих досках дети, перепрыгивая через буруны, и думал о вечном. А он сидел за соседним столиком и читал «Маарив». Моложавый мужчина с коротко постриженной седой бородой, в которую причудливым образом казались вплетены пряди черных волос.
— Эх, — сказал он неожиданно, прервав чтение и швырнув газетный дискет на столик вместе с ментоскопом. — Все то же самое…
Мои мысли о вечном рухнули в настоящее, и я спросил по привычке докапываться до сути:
— Ты о вчерашней потасовке в кнессете?
— Потасовка? Нет, я о перевороте в Намибии.
— Так это не у нас, — сказал я разочарованно.
— А ты, Песах, — повернулся он ко мне всем корпусом, — интересуешься только внутренними делами? Ты считаешь, что история Израиля заканчивается на его границах?
— Ты меня знаешь? — удивился я, перебирая в памяти знакомые лица и не находя среди них то, что видел перед собой.
— На прошлой неделе потратил ночь, читая твои «Очерки». Восстанавливал, так сказать, картину. Твоя стереофотография — на коробке дискета.
— А… — сказал я и неожиданно для себя предложил ему выпить пива и заодно представиться: он меня знает по имени, а я его — нет.
— Арье Гусман, — сказал он, пересаживаясь за мой столик. — В России был Львом Абрамовичем.
— Недавно репатриировались? — спросил я по-русски, поразившись идеальному литературному ивриту собеседника.
— Я сабра, родился в Тель-Авиве в девятьсот девяносто четвертом, — ответил Арье на чистом русском. — Родители мои были из Большой алии.
— Отлично говорите по-русски, — сказал я. — Обычно дети репатриантов забывают родной язык, даже толком его не выучив.
— У меня была хорошая практика, — усмехнулся Арье. — Пять лучших лет жизни я работал послом в России.
— Сотрудником посольства? — уточнил я, поскольку послов по фамилии Гусман в Москве отродясь не было.
— Послом, — повторил он. — Чрезвычайным и полномочным. Вручал верительные грамоты самому…
Он неожиданно замолчал и уставился на молодого балбеса, взлетевшего над буруном на своей летающей доске, перевернувшегося вокруг головы в верхней точке траектории и приземлившегося на проезжей части бульвара перед бампером резко затормозившего лимузина. Последовавшая сцена к истории Израиля отношения не имеет, но Арье следил за скандалом со страстью футбольного болельщика, и мне пришлось подождать несколько минут.
— Здесь много отвлекающих факторов, — сказал Арье, когда движение на бульваре восстановилось. — Я живу на Алленби, приглашаю к себе. Вам как историку это будет интересно.
Квартира как квартира. Единственное, что бросилось мне в глаза — висящая в холле репродукция картины прошлого века «Ленин читает газету „Правда“. Уверен, что девяносто девять израильтян из ста не узнали бы ни картины, ни вождя. Я — другое дело, в свое время в Еврейском университете проходил курс „Искусство времен социалистического реализма“. Что и не преминул продемонстрировать, спросив:
