Геннадий Емельянов - Пришельцы
- Ты бы шел к нам Федор Федорович, - предложил Ненашев теплым голосом, - садись рядком, поговорим ладком, а?
- Что есть бог?
- У него, видать, какие-то неполадки в системе, - объяснил опять присутствующим Гриша Суходолов. - Он встать не может. Я так мозгую: он новый способ материализации в заданной точке пространства осваивает. Я про это читал в одной английской книжке.
- Коньячку не пригубишь, Федор Федорович? - вежливо спросил Ненашев. - Есть у меня коньячок, пять звездочек, понимаешь?
В горнице послышалось шевеление, раздались шаги, тяжелые, заскрипели половицы. Было такое впечатление, что по квартире передвигается слон или, скажем, монумент, какие стоят в городских парках. Эта поступь особо насторожила следователя Ольшанского, и он прекратил всякое движение, глаза его, широко раскрытые, обильно слезились.
Федор Федорович, высокий и тонкий, в курточке серебряного цвета, с черной камилавкой на голове, передвигался, не сгибая ног, он сел, устало надломившись, на предложенный стул возле окна и принял из рук председателя рюмочку в форме бочки, выпил не торопясь, со смаком даже, очки его отразили на стены черно-фиолетовый блик. Федор Федорович устало вытянул ноги в странных ботинках с толстенными подошвами и погладил бледной рукой живот, сказал коротко:
- Гре-ет!
- Коньяк, он греет! - весело отозвался Ненашев. - И бодрит еще. Вот ты спрашиваешь: что есть бог? Мне нравится, что ты в корень глядишь. А у вас не было бога, вы разве не верили?
- Не знаю.
- Верили. Наверняка верили! А наше общество по линии бога на данном историческом этапе сильно шатается. У вас, наверно, нет общества в нашем понимании этого слова. Всякий у вас обладает возможностью иметь все. Значит, наука достигла больших вершин. Значит, блага берутся просто и без усилий. Это интересно: отпала нужда в государстве, как форме единения. Так я мыслю, Федор Федорович? - Председатель налил коньяку по малой себе и пришельцу. - Ты следишь за ходом моих рассуждений?
- Слежу. Но я мало что знаю, это вам может показаться ложью, но это так.
Следователь Ольшанский еще не растормозился, пребывал еще в свежезамороженном состоянии.
- Вот ты интересуешься, что есть бог? Попробую растолковать суть в том виде, как я ее понимаю. Не обессудь, теоретик я слабый и образование мое негуманитарное, но с богом у меня старые счеты. Итак, приступаю,
Слово о боге, сказанное председателем колхоза "Промысловик" специально для пришельца.
Против бога я восстал будучи сопляком, и восстал неосознанно. В нашей избе бог присутствовал в переднем углу, как ему и полагается присутствовать. Иконка была небольшая и смутная, а под иконкой, значит, горела лампадка. Я против бога-то сперва, если честно, ничего не имел, мне не нравился запах лампадки - он был гнилой и горький. Я задувал огонь систематически, бабушка моя Аксинья его зажигала, а поскольку спички (серянки по-старому) считались предметом обихода недешевым, мне перепадали тумаки: бабушка моя Аксинья была по натуре невоздержанная и дралась голиком, полотенцем, ухватом, поленом, мокрой тряпкой, словом, тем" что подвертывалось под руку. Синяков я сносил несчетно, а лампадку все одно задувал, - у меня от религиозного дыма болела голова. Учинив надо мной расправу, старуха с маху падала перед иконой на колени, крестилась щепотью, торопясь по домашности, и говорила:
- Прости ты его, лиходея, Христос наш сладчайший! Винилась она перед богом без трепета, формально, можно подчеркнуть. Бог у нас, конечно, присутствовал каждодневно, днем и ночью, но не правил, на него, по современным понятиям, была мода: у других-то он есть, значит, и у нас должен быть, иначе ведь осудят. Ну, это все между прочим. Ты, Федор. Федорович, вижу, собираешься вопрос задать? Вопросы лотом, в письменном, так сказать, жиде, ты на ус наматывай, а я порассуждаю, пока мысль торопится. Да. Как же бог на Земле нашей постоянную прописку получил?
- Насчет прописки ты это зря, Иваныч, не поймет он, - встрял в разговор главбух Суходолов. - Засоряешь ты речь свою, а ему - думать.
- Ладно, поймет, если захочет. Итак, как же бог утвердился? Я себе этот исторический момент представляю так. Ночь темная и тревожная. У костра наши бесштанные предки мясо впросырь жуют (пельмень как таковой был изобретен много позже), и тут, представляете, молния кровавого цвета, да через все небо, понимаешь, да гром потом оглашенный. Беда! Самый старый и самый, значит, уважаемый в небо рукой тычет и молвит что-то вроде такого: "Зачем второго мамонта убили, разве одного мало? ОН ТАМ сердится." "Что же нам свершить, отец!? - шепчет народ. - Как ЕГО ублажить, как ЕГО добрым сделать?" "Мяса ему дайте, все одно протухнет; при тугом брюхе про врагов забывают". "Ты велик, отец, ты мудр - дадим ему мяса, пусть ест!"
Бога, этаким образом, породил страх, его породило еще и невежество. У бога и человека сразу возникли меркантильные отношения: я тебе, допустим, мясца, ты мне - удачу. И с самого начала человек обманывал бога - подбрасывал на жертвенный алтарь товар второго, а то и третьего сорта, потому что бог в своих милостях был весьма непостоянен. Так расцвела пышным светом ВЕЛИКАЯ ВСЕЛЕНСКАЯ ЛОЖЬ.
И что же дальше?
Бог стал в устах лукавых универсальным инструментом: богом пугали, во имя божье отнимали хлеб насущный, с богом на устах резали невинных, жгли города, у бога требовали справедливости с одинаковой страстью и преступник, и простак и святой, и ханжа. Есть, однако, здесь Федор Федорович, и положительный момент: бог - это ведь и мораль - не убий, не укради, не солги и так далее, и так далее. Мораль всегда чиста по сути своей, нечисты поступки.
Я беру явление огулом. Были праведники, которые следовали заповедям слепо и неистово, но таких всегда было мало, большинство же держалось правила: на бога надейся, но сам не плошай.
Еще один аспект проблемы. Я в молодости лекции читал о том, что бога нет. Кто их тогда не читал, такие лекции! Грамотешки у нас было маловато, зато дерзости - предостаточно. Но я отвлекся. Еще, значит, один аспект: религия - догма, а всякая догма не терпит инакомыслия, церковь преследовала еретиков с неослабной жестокостью, и кто теперь подсчитает, на сколько лет, десятилетий, а может и веков, затормозилось развитие цивилизации? Вот так, если коротко.
Я еще застал времена, когда церкви рушили. Напрасно мы их рушили, в церквях-то жила душа народного ремесла, да разве мы тогда про то думали! Случай помню. Мы, комсомольцы, к храму-то с топорами да лопатами, а нам мужики говорят: "Погодите зверствовать, тамака, на маковке самой, Варфоломей Лыткин стоит, руки крыльями вытянул. Вознестись хочет в назидание вам, он неделю постился да поклоны земные бил - привилегию себе испрашивал. "Какая-такая еще привилегия?" Отвечают: "Варфоломей, он престарелый и в жертву себя предназначил. Если бог есть, Варфоломей с маковки взденется и своим ходом пролетит до самого гумна, за поскотиной которое, если, значит, нет бога, то он свалится камнем. Тама высоко - шею обязательно сломает. Он ить как рассудил: с богом-то девяносто лет промахал, без бога и дня жить нечего".
Мы стоим, рты поразинули: что делать - ведь рухнет дед, смерть примет, а в итоге мы виноватые. Ребята за веревкой побежали, за лестницами и такое прочее. Двери в церкви кованые, замок на них величиной с гуся доброго, пока бьем, да ломаем, этот фанатик унылый нам как раз на головы и упадет. А он стоит, язви его, в проеме звонницы, борода белая на ветру веет, руки крестом держит, красная рубаха на нем, плисовая. "Дед! - кричим. - Ты маленько погоди возноситься-то, пусть ветер уймется, не то сдует тебя в реку прямиком - замочишься и простынешь". Молчит, выпучился. Бабы, конечно, стенают на разные голоса, мужики на ведро самогонки поспорили: решится на подвиг, ай нет? Нам повезло - ключ нашли у бывшего псаломщика, подкрались сзади, захомутали дедка, стащили кое-как на землю-то, мужики, которые ведро самогонки проспорили, с претензией к великомученику нашему: что же не сигнул-то, просвистел, дурак старый, на всю степь, а козу драную одну и пригнал только? Варфоломей-то аж в слезы: вознесен бы, вот совсем было вознесен, да кила помешала, кила к земле тянет, гараждане! Так и пошло, в поговорку, можно сказать оборотилось: вознесся бы, да кила к земле тянет. Из жизни самой факт. Богом ты заинтересовался - это хорошо, Федор Федорович. Выходит, в самый корень смотришь. У меня - все.
Федор Федорович речь председателя выслушал молча, только коробка на его голове тарахтела слышно и часто. Гриша Суходолов вертелся, будто сидел на еже, однако и успел дожевать холодные пельмени. Следователь Ольшанский наконец малость растормозился, ожил и тоже завертелся, пытаясь вставить слово, на попытки его не увенчались успехом.
- И мы ведь, Федор Федорович, имеем к тебе вопросы, - сказал председатель Ненашев. - Ты располагаешь временем?
