Альфред Кубин - Другая сторона

Я проследовал своей любимой дорогой к берегу Негро — всюду то же безотрадное зрелище. Возле живодерни — непереносимая вонь, так что пришлось зажать нос и рот тряпкой, служившей мне в качестве носового платка. Ограда двора обвалилась в реку, трупы животных валялись кучами. В воздухе стояло равномерное жужжание — повсюду вились миллионы жирных навозных мух. Я спустился к реке, чтобы отдышаться; там воздух был немного почище. От купальни почти ничего не осталось. Из воды торчали несколько досок и столбов, густо покрытых зеленой тиной и облепленных червями. Неожиданно стало светло, и, оглянувшись в испуге, я увидел, что горит мельница. Окна были залиты ослепительным заревом пожара. Гнилые балки скрипели и трещали. Из-под островерхой гонтовой крыши повалил дым, мощный язык пламени вырвался вверх, и передняя стена с грохотом обрушилась. Подсвеченный изнутри мельничный механизм был в движении; казалось, будто смотришь внутрь вскрытого человеческого тела. Колеса еще вращались, жернова крутились, лотки подрагивали, мучная пыль легкой дымкой стояла в воздухе. Пламя жадно лизало трухлявые стремянки и лестницы, и медленно, словно сопротивляясь, одна за другой отказывали части мельничного механизма — подобно внутренним органам умирающего.

Напоследок в пламя рухнул большой ларь для муки. Там где он стоял, я заметил пару старомодных сапог с отворотами, из которых торчали полусгнившие ноги — остальное скрывали горящие балки. Позади меня прозвучал глухой голос: «Я сделал это! Я сделал это уже в четвертый раз и буду делать это всегда!»

Это был мельник. Он достал коробку, вынул из нее бритву, попробовал ногтем лезвие и перерезал себе горло. Он повалился наземь, кровь ручьем хлынула ему на грудь. Лицо его исказила сатанинская гримаса…

В один из тех дней воры пробрались в монастырскую церковь, взломали дарохранительницу и выкрали украшенные драгоценными камнями реликвии. Монахини не смогли воспрепятствовать похищению, поскольку сами находились в плачевном положении. Толпа увечных и немощных, регулярно кормившихся в монастыре и потому знавших в нем каждый закоулок, штурмовала больницу. Ha их яростные требования выдать им продукты сестры ответили отказом, так как сами ничего не имели. Тогда, нагло смеясь, те потребовали иного удовлетворения. Словно на ведьмовском шабаше — кто ковыляя, кто ползком — вся эта мразь подступала к монахиням. Одна из них, еще совсем молодая, красивая девушка стала защищаться и выбила глаз парню с двойным зобом. В наказание ее привязали к железной койке, и твари, кишащие насекомыми и покрытые струпьями, с провалившимися носами, гноящимися глазами и нарывами величиной с кулак разом навалились на девушку. Во время этого осквернения она сперва потеряла рассудок, а потом умерла. Другие монахини послушно покорились неотвратимой судьбе; только восьмидесятилетняя настоятельница избежала испытания — быть может, благодаря своим горячим молитвам.

Американец расхаживал по городу как хозяин, но даже ему один раз пришлось туго. Он появился со своими телохранителями перед банком, чтобы выдать им, своим верным псам, обещанное вознаграждение. Все были удивлены, когда обнаружили, что массивные двери огромного, хотя и несколько потрепанного здания стояли открытыми настежь. Во время дальнейшего осмотра выяснилось, что в главной кассе осталось всего 83 крейцера. Депозиты вообще отсутствовали. Жак, де Неми и другие вожаки банды уставились на американца с недоверием. «Так я и знал! — крикнул он злобно. — Вперед — к Блюменштиху!» Банкир Блюменштих встретил их в своем садовом салоне среди увядших цветов. Он принял гостей с умиротворенным, посиневшим лицом: он был мертв.

Банкир укрылся здесь от преследовавшего его осиного роя, и пока он кричал что было мочи, призывая на помощь, одно из насекомых ужалило его в язык, от чего он задохнулся. Все снова уставились на американца, который на сей раз произнес всего одно слово: «Проклятие!» — «Ты обещал нам деньги, поделись с нами своим золотом!» — кричали разозленные парни. «Поищите его сами среди развалин отеля!» — гневно и разочарованно воскликнул американец.

Жак обменялся с другими коварным взглядом и, пряча нож, двинулся на американца. Тот зорко следил за его движениями и ударом своего кистеня поверг бандита наземь. Затем Геркулес Белл хладнокровно встал спиной к стене садового домика. В каждой из рук он держал по браунингу. «Кто из вас хочет быть среди первых шестнадцати?» — спросил он металлическим голосом.

Бандиты не ожидали такого поворота событий; передние пригнулись и подались назад, но задние, рыча, снова вытолкнули парней вперед. Резко, звонко и быстро защелкали выстрелы; перед американцем выросла гора трупов — их было куда больше шестнадцати, потому что каждая пуля пробивала нескольких молодчиков одновременно. А он стоял — во фраке с непокрытой головой, прямой и широкоплечий — и не выпускал короткую трубку из зубов. Его мощные выпуклые лобные доли придавали всему лицу нечто дьявольское, его неподвижный взгляд действовал на распоясавшуюся толпу как хлыст укротителя. Никто не осмеливался наброситься на него или выстрелить. Но задние продолжали напирать, и, поддавшись нажиму, передние ряды бросились через убитых. Клубок из человеческих тел лишал Белла свободы движений. На высоте груди, в двух пядях от своего лица, он видел эти бледные маски, карикатуры на человеческие лица. Его грудь мощно вздымалась, он дышал с шумом, как паровая машина. «Долой его, долой!» — раздавались в его ушах зловещие крики. Но тут ему на помощь пришел непредвиденный случай. Откуда-то из-за толпы донеслись громкие проклятия; они приближались.

— Кто это? — крикнул чей-то голос. — Кто?

— Готхельф Флаттих, сильный Готхельф! Осторожно! Берегитесь!

Обнаженный по пояс чернокожий великан прокладывал себе дорогу через толпу. Люди, ворча, расступались перед негром, который был выше их всех на добрых полторы головы. Он был привлечен криками и стрельбой и с одного взгляда оценил опасность, в которой оказался американец.

— Не трогать его! — гремел Готхельф, угрожающе размахивая железным ломом. Белки глаз гневно вращались на его черном лице. Всех, кто оказался вблизи, он поверг наземь и тем спас жизнь своему прежнему благодетелю.

Толпа собралась перед архивом. Распахнулись обе створки главных ворот, из них вышел его превосходительство в сопровождении небольшой свиты. Этот важный господин был облачен в расшитую золотом парадную форму со всеми орденами и в походный шлем, украшенный перьями. Издали он походил на райскую птицу. Он поднялся на невысокую, наспех сколоченную трибуну. Народ умолк.

— Господа, вы вероятно, заметили, что мы живем в необычное время. Этому должен быть положен предел; порядок будет восстановлен. Власти желают видеть своих подданых счастливыми. Наш высочайший повелитель решил объявить амнистию за все преступления и провинности. Я получил приказ уже сегодня открыть ворота нашей государственной тюрьмы — Вассербурга!

— Уже давно сделано! — издевательским тоном крикнули в ответ. — Мы их сами освободили! — с хохотом орала чернь.

Тюрьма находилась в одном дне пути ниже по течению реки на скалистом острове, неподалеку от городка Белламонте.

Остаток речи его превосходительства потонул в общем гвалте — высокородный оратор только непрерывно открывал и закрывал рот. Наконец он убедился в бесплодности своих попыток усмирить толпу, откланялся и хотел было покинуть трибуну. Но едва его превосходительство повернулся, как со всех сторон раздался оглушительный хохот: у штанов с золотыми лампасами отвалилась тыльная часть. «Странно — чему так радуется народ?» — подумал он.

Внезапно прогремел взрыв — пыль, дым… Многие повалились на землю, контуженные или убитые. Никто так и не узнал, откуда была брошена бомба. Мертвых и тяжелораненых уносили на носилках, горожане с ужасом провожали взглядом кровавые ноши, которые тащили мимо них длинными вереницами.

Его превосходительству оторвало обе ноги; стальной осколок, попавший ему в живот, послужил причиной его смерти.

Я ничего не знал об этих событиях, так как в этот час бродил по кладбищу. Обеспокоенный слухами о надругательствах над могилами, я хотел проведать место упокоения моей жены. Холмик не был поврежден, но маленький железный крест насквозь проела ржавчина.

Вдалеке я разглядел свежие массовые захоронения — мертвых теперь зарывали на скорую руку, не глубже чем на четыре фута. Поднимающиеся из-под земли миазмы не могли не приманивать волков, одичалых псов и шакалов, которые рылись в свеженасыпанной мягкой земле и во время этого занятия могли служить удобной мишенью для охотников. Я был бы очень удивлен, если бы темная горбатая тварь, замеченная мною за мраморными глыбами взломанного склепа семьи Блюменштихов и испустившая хохочущий вой, оказалась не гиеной. Свинцовое небо нависало над кладбищем. Растоптанные бессмертники, ветки и увядшие венки усиливали гнетущую тоскливость этого места.