Энтони Берджесс - Вожделеющее семя
Здесь, в Нантвиче, люди стояли в очереди у огромного балагана, чтобы посмотреть комедию «Несчастный отец». Тристрам выгреб горстку мелочи и отсчитал полтора септа — цену входного билета: у него гудели ноги, нужно было где— нибудь отдохнуть.
Втискиваясь на общую скамью, он подумал, что вот так же, должно быть, смотрели и первую греческую комедию.
На скрипучем помосте, освещенном двумя невидимыми источниками света, стоял рассказчик, нацепивший огромный фальшивый фаллос, и, непристойно выражаясь, комментировал простую похабную историю: облысевший муж, совершенный импотент (импотенция символизировалась обвисшим гульфиком), имел ветреную жену, которую постоянно брюхатили похотливые любовники. Как следствие, дом был полон детей. Бедняга муж, изруганный, осмеянный и осыпанный колкостями, явно пребывал в состоянии аффекта, однажды сцепился на улице с двумя из тех, кто украшал его рогами, и был избит до потери сознания. Но чудо! Удар по голове оказал странное влияние на его нервную систему: пустой шланг наполнился и поднялся, муж уже был не импотент! Однако, коварно притворяясь, что остается таковым, он легко нашел пути в дома тех любовников своей жены, где имелись женщины, и развратничал с ними в то время, когда хозяин дома находился на работе. (Шумное одобрение.) В конце концов жену он выгнал к черту, а дом свой превратил в сераль. Комедия кончалась фаллическим гимном и танцами. «Ну, скоро артисты оденутся козлами и представят первую неотрагедию, — подумал Тристрам, выходя на вечернюю улицу. — А через год-другой можно будет посмотреть и мистерию».
Рядом с одной из чадящих обжираловок маленький человечек бойко торговал какими-то обрезками бумаги, размером в четверть листа.
— «Эхо Нантвича»! Всего один таннер! — выкрикивал человечек.
Он был окружен людьми, которые, пораскрывав рты, стоя читали листок. Тристрам слегка дрожащей рукой отдал человечку одну из своих последних монет и так же украдкой, как и несколько дней назад, когда в первый раз попробовал мяса, забился со своим листочком в угол. Листок — газета — был почти такой же архаикой, как и комедия.
Обе стороны этого куска бумаги были испещрены расплывающимся шрифтом. Под заголовком — «Ннтвч эхо» — шла надпись: «Передано микроволновым передатчиком Мин. информ., принято в 13–25. Г. Хотри, издатель». «Частное предпринимательство. Начало Гусфазы», — подумал Тристрам. Новости Тристрам глотал, не разжевывая: Его Величество поручил мистеру Окэму сформировать правительство, имена членов кабинета будут объявлены завтра. Чрезвычайное положение по всей стране, немедленное установление контроля из центра над местными нерегулярными военными формированиями, командирам региональных формирований немедленно прибыть в штабы провинций для получения инструкций согласно прилагаемому списку. Ожидается, что постоянно действующие службы связи и информации будут восстановлены в течение сорока восьми часов. Приказывается в течение двадцати четырех часов всем вернуться на свои рабочие места, отказавшихся ждут суровые наказания (какие — не уточнялось).
«Вернуться на работу?» Оторвавшись от газеты, Тристрам размышлял о прочитанном. Мужчины и женщины вокруг него читали, шевеля губами, или быстро просматривали лист, стоя с раскрытыми ртами, озадаченные и удивленные. Никто не кидал в воздух шляп и не кричал «ура» в ознаменование восстановления стабильности. «Вернуться на работу…» Официально Тристрам еще, должно быть, считался безработным: заключение в тюрьму автоматически лишало его государственной службы.
Ему нужно добраться до Государственной фермы НВ-313 как можно быстрее. Конечно, ведь жена и дети прежде всего! («Какие дети? Ведь один умер».) Как бы то ни было, официально он не получал никакой информации. Он должен к вечеру добраться до Честера.
Тристрам купил себе на дорогу большой кусок колбасы за таннер и, жуя, отправился искать дорогу. Однообразный ритм шагов вызвал в памяти короткое стихотворение, написанное забытым поэтом:
Северный ветер — холодный покой, Южная буря — цветов ароматы.
Любит Пелагий полиции строй, Чтит Августин автоматы.
Глава 7
Капитан Лузли жадно слушал новости сквозь треск автомобильного микроволнового радиоприемника.
— Ага! — проговорил он с гадливым удовлетворением. — Это будет им урок, понимаете ли. Теперь поприбавится уважения к закону и порядку!
Как грубо заявил ему в тюрьме Тристрам Фокс, капитан Лузли не знал историографии и понятия не имел о циклах.
Сидевший за рулем рядовой Оксенфорд кивнул без большой уверенности. Сам он был сыт по горло этой вонючей поездкой. Полицейский паек был скуден, и в животе у него урчало. Атомный движок нарполовского фургона несколько раз начинал барахлить, а Оксенфорд не был специалистом по атомным двигателям. Выезжая из Честера, он перепутал дорогу и радостно потрясся на запад (дело было ночью, и ориентироваться по звездам он тоже не умел), обнаружив ошибку только в Долгели: дорожные указатели были спилены на дрова. В Мэллвиде, на дороге к Уэлшпулу, их остановила толпа мужчин и женщин с певучими голосами и лицами заклинателей. Эти люди были очарованы близнецами Беатрисы-Джоанны («Как они прелестны!»), но надменное поведение сержанта Имиджа и пляшущее дуло его пистолета им не очень понравились.
— Бедный педик совсем рехнулся, — решили они, осторожно отбирая у него оружие.
— Прекрасно сварится! — одобрительно кивали головами люди, раздевая сержанта и тыкая пальцами в его филейные части. С капитана Лузли и рядового Оксенфорда тоже сняли форму.
— Вполне подойдет для нашей армии, — объясняли они. — В аккурат то, что надо.
Видя, как эти двое ёжатся от холода в нижнем белье, кто-то сказал: — А жалко их. Ни у кого нет оберточной бумаги примотать им на грудь?
Никто не откликнулся.
— Мы с вами поступаем по-человечески из-за той женщины, что позади сидит, понятно? — объяснили полицейским на прощание. — Мы играем честно.
И люди отпустили их в Уэлшпул и даже помахали руками на прощание. Сержант Имидж, корчась в сильных лапах палачей, громко орал, обвиняя сослуживцев в предательстве.
Отобрав у полицейских форму, люди из Мэллвида, возможно, спасли им жизнь, но капитан Лузли был слишком глуп, чтобы это понять.
Что касается Беатрисы-Джоанны, то единственной ее заботой были дети. Она боялась этих городов и деревень с их кострами и лицами людей, жадно жующих мясо, лицами, которые при виде спящих близнецов расплывались в добродушных улыбках. Эти улыбки и слова казались Беатрисе-Джоанне двусмысленными: воркованье того и гляди могло смениться чмоканьем губами. Какую бы судьбу ни готовили ей в столице официальные органы, не могли же там докатиться до текнофагии
— детоедения? Беспокоясь о детях, Беатриса-Джоанна забыла о голоде, но недоедание сильно сказалось на количестве и качестве ее молока. Каждый раз, когда они проезжали какой— нибудь городок, ее невольно тянуло туда, где что-то жарилось и варилось, но каждый раз, когда мясистые руки давали сигнал остановиться, а любопытные глаза изучали парочку в нижнем белье и ее, с двумя детишками на руках, Беатрисе-Джоанне становилось плохо при мысли о том, что там жарится и варится. Но почему? Ощущение первично, и оно не было неприятным. Мысль — вот главный предатель, который всегда все портит.
— Похоже, что обстановка почти нормализовалась, понимаете ли, — проговорил капитан Лузли, когда они наконец выехали на дорогу к Брайтону. — Хотя… слишком много разбитых окон, и смотрите — этот покореженный металл на дороге, понимаете ли. Перевернутые автомобили. Варварство, варварство! Военное положение… Бедный сержант Имидж! Нам нужно было записать их фамилии, понимаете ли, фамилии тех, кто ответствен за это. Тогда бы их можно было всех наказать!
— Перестаньте нести околесицу, — заговорил рядовой Оксенфорд. — Вы так себя ведете, что, глядя на вас, мне иногда просто блевать хочется!
— Оксенфорд! — закричал потрясенный капитан Лузли. — Мне кажется, вы не совсем понимаете, что говорите! Если на нас нет формы, это не значит, понимаете ли, что можно забыть разницу, обусловленную… обусловленную…
— Да заткнитесь же вы! Все кончено. Неужели вы не понимаете, черт побери, что с нами все кончено?! И как только вы в начальство выбились, вот это меня просто поражает!
Они въехали в Хейвордзхит.
— Первое, что я сделаю, когда вернусь и раздобуду какую-нибудь одежду, так это вступлю в их чертову армию, — продолжал Оксенфорд. — Эта ваша система меня доконала, хотя ей и самой конец пришел.
Они выехали из Хейвордзхита.
— Этой нашей системе конец не пришел, понимаете ли, — проговорил капитан Лузли. — Всегда должна быть организация, которая могла бы держать народ в подчинении, то ли с помощью силы, понимаете ли, то ли с помощью пропаганды. Я вас прощаю, Оксенфорд, — добавил он великодушно. — Судьба сержанта Имиджа, должно быть, расстроила вас, так же как, признаюсь, она расстроила меня, понимаете ли. Немного. Но постарайтесь, чтобы такого не случалось впредь. Помните, прошу вас, о разнице в наших званиях.
