Юрий Никитин - Сборник "Русские идут!"
Он на бегу завис в переплетении толстых лиан, в сторонке мелькнула коренастая фигура Гарримана, в наушниках слышалось надсадное дыхание Джозефа.
– Левее! – крикнул Ляхич. – Уйдем выше по склону…
– Сэр, не лучше бы вниз, мы задыхаемся…
– Вверх, – отрезал Ляхич. – Люди всегда селятся… и ходят внизу. Как и звери. К тому же наверху… нас легче будет увидеть с вертолета…
Он осекся, вспомнив, что его маячок остался далеко, вертолету придется потратить немало времени, пока отыщет их под этим толстым зеленым покровом тайги, дикой и злой.
Склон повышался медленно. Все дальневосточные сопки – так здесь называют нечто среднее между горами и холмами – похожи на перевернутые чаши, густо поросшие лесом. Даже на острых вершинах, если попадаются острые, деревья стоят настолько тесно, что сверху никогда не увидеть пятнышка земли…
Джозеф догнал его на полпути к вершине, за ним вскоре вынырнул и Гарриман. Он прихрамывал, на щеке пламенела широкая ссадина.
– Поцеловался с деревом, – сказал он хрипло. – Черт, нам же нарочно дали уйти!
– Почему? – спросил Джозеф растерянно.
– Боялись, что ворвемся в их деревню и учиним резню… Как во Вьетнаме! Тупые сволочи…
Он сплюнул на землю, темный комок беззвучно утонул в слое гниющих листьев. Джозеф похлопал себя по карманам, предположил:
– Если они идут по следу, то оставим им записку, что ли?
Ляхич удивился:
– Что же напишете?
– Ну, предложим деньги…
Гарриман внезапно бросился к дереву в три обхвата, они видели, как он торопливо спустил штаны. Воздух наполнился вонью, Гарриман освобожденно сопел и крякал, тужился. Слышно было, как шипит нейтрализующая запахи смесь, ни одна собака не возьмет такой след, все коммандос приучены закапывать или как-то прятать свои отходы. Ляхич подумал невольно, что все это глупости с маскировкой следов: где не сможет пес, там след удержит человек.
– Это их лес, – сказал Джозеф с тоской. – Как бы далеко мы ни ушли, они в поисках пропитания уходят дальше… Здесь знают каждое деревце!
– В поисках пропитания? – спросил Гарриман. – Какого же черта? Мы им привезли это пропитание! Только лежи и жри в три пуза!
– Это же русские…
– Тем более! Они ж самые ленивые в мире!
– Да, но…
Джозеф в затруднении умолк. Что русские не просто ленивые, но даже самые ленивые в мире – он знал твердо. Но в то же время чувствовал, что вот так привезти сникерсы – тоже ошибка. Это не оскорбленное достоинство, как у горских народов, у русских нет ни гордости, ни достоинства… но все же их десант в эту деревушку был ошибкой.
– Французы! – вырвалось у него.
Ляхич оглянулся. Распухшее лицо было страшным: пуля прочертила глубокую борозду, теперь щека распухла, он страдал от боли, хотя рану залил анестезирующим клеем.
– Какие французы?
– Мы – французы, – сказал Джозеф торопливо, – культурные, образованные, демократичные!.. Что пришли в Россию с Наполеоном и принесли освобождение от крепостного права! Принесли конституцию, защищающую их права и уравнивающую со всеми слоями общества!.. Французы не понимали, почему подневольные крестьяне, вместо того чтобы встретить их, как освободителей, нападали на их отряды, а пленных всегда зверски убивали…
– Как – зверски? – невольно спросил Ляхич.
– У них есть старый обычай, – сказал профессорский сынок с дрожью в голосе. – Они пленных привязывают за ноги к вершинкам двух деревьев… предварительно пригнув к земле, а потом отпускают!
Ляхича передернуло.
– Тупоголовые, – процедил он на бегу с ненавистью. – Тупоголовые русские свиньи! Не понимают, что мы им несем мир!.. Чертовы русские… тупые грязные свиньи!.. Даже негры, эти тупые грязные свиньи, не такие тупые и грязные…
– Я говорил, – ответил на бегу Джозеф, – я предупреждал…
– Что ты предупреждал?
– Что вот так же обожглись французы.
Ляхич на бегу начал сворачивать, уже видел, что на вершине сопки сосны стоят так плотно, что с вертолета их не увидеть, не сбросить лестницы, нужно попытаться найти поляну, в любом лесу всегда есть поляны, проплешины, пустоши, на которых почему-то никогда не растут деревья, даже не решаются пустить корни кустарники…
С сопки, хоть и наискось, бежать было намного проще, но в распадке с разгону влетели в настоящее болотце. Помчались, как три огромных бизона, гнилая вода взлетала выше головы. Ляхич видел, как на бегу оступился Гарриман, исчез в туче брызг, а когда начал подниматься, вода была уже выше пояса.
Ляхич пробежал еще с десяток метров, пока понял, что Гарриман так и остался, барахтается, Джозеф упал впереди за широкий пень, выставил ствол автомата.
Они видели, как Гарриман погружается в гнилую воду. Похоже, там оказалась трясина. Для любого человека немыслимо утонуть в трясине, как и вообще утонуть: человеческое тело легче воды, тем более трясины, достаточно лишь не стараться выпрыгивать, после чего тело под действием гравитации уходит в воду еще глубже. Любой может просто лечь на воду, на трясину или зыбучие пески… и без спешки подползать к надежному твердому берегу… Но на Гарримане не меньше пятнадцати килограммов бронедоспехов, а снять так быстро уже не успевает…
Гарриман в последнем усилии подпрыгнул, пальцы достали ветку нависшего над болотом дерева. Видно было, как все застыло в зыбком равновесии. Веточка натянулась, едва-едва не переламываясь, но Гарриман не пытался выбраться рывком, как сделал бы любой испуганный за свою жизнь человек: тянул медленно, точно рассчитывая усилия.
Ляхич сделал движение высунуться, но Джозеф ухватил его за плечо. На дальней стороне широкой поляны из-за дерева легко выскочил поджарый мужик с длинноствольным охотничьим ружьем в руках, похожим на винчестер куперовского Зверобоя. Из-под нелепой старой кепки ветер трепал седые волосы. За ним следили оба автомата, но мужик вовремя юркнул за толстый кедр, словно ощутил их запах или как-то определил близость врага.
ГЛАВА 48
Тут же следом выбежали еще двое, помоложе, но тоже с изрезанными морщинами лицами, оба простоволосые, с тронутыми сединой волосами. Заметив Гарримана, они присели за толстой валежиной, и только тогда из-за деревьев выбежали мужчины совсем молодые, почти подростки. У двоих головы были перевязаны белыми тряпками, свежая кровь выступала на бегу.
Один подбежал к Гарриману, плюнул ему на голову. Гарриман протянул к нему свободную руку, что-то говорил, Джозеф догадывался, что тот повторяет понятное на любом языке: доллары, много долларов, он даст много долларов…
Парень на бегу захватил растопыренными пальцами ветку. Та хрустнула, переломилась. Гарриман, что находился над грязной жижей по плечи, ушел под воду.
Ляхич зарычал, его автомат пророкотал коротко. Парень на бегу споткнулся, ружье выпало из рук. По тому, как он падал, Джозеф уже видел, что парень не поднимется.
– Зачем… – прошептал он.
Вскрикнул, острая боль пронзила ногу. Он с ужасом увидел, как чуть выше щиколотки сапог разворотило. Из лохматой безобразной дыры толчками выплескивается кровь. Непроизвольно пошевелил ногой, закричал, заплакал от дикой режущей боли.
– Все, – прокричал он, – нас окружают!
– Мы отобьемся, – рыкнул Ляхич, – мы…
Он вскрикнул раньше, чем Джозеф услышал звук второго выстрела. Ляхич с перекошенным от боли лицом подтягивал ногу. На голени расползалось красное пятно.
– Надо сдаваться! – выкрикнул Джозеф.
– Нет, – отрезал Ляхич. – Помощь уже идет! Я слышал рокот вертолета!.. Нас ищут, нас найдут…
– Не успеют, – прошептал Джозеф, – эти нас изрешетят раньше. Они уже заходят и со спины… И тогда все.
Ляхич выругался, еще одна пуля ударила в край пня, срубила щепку и больно ткнула в бронепластину на плече. Джозеф плакал, автомат уже у ног, обеими руками нянчит раненую ногу. Мальчишка… Такие сцены в голливудских фильмах не показывают. Там любой рядовой и необученный солдат США идет через огонь и воду, пачками побивает тупых и не умеющих стрелять русских свиней, а сам ну ни царапины, ни соринки, прическа всегда на месте…
Он выругался еще, придавая себе твердости, охнул, начал подниматься. Руки он вскинул над головой, пальцы растопырил, показывая пустые ладони.
– Мы сдаемся! – крикнул он. – Мы сдаемся!
Джозеф прошептал:
– Сэр, вы… уверены?
– Разве ты не этого хотел? – ответил Ляхич одним уголком рта. – Ладно, надо тянуть время. Не может такого быть, чтобы нас не отыскали и не освободили… пусть даже в последнюю минуту… Мы сдаемся, сдаемся!
