Двери открываются - Екатерина Анатольевна Шабнова

Уля содрогнулась и скосила взгляд на ту ногу, по которой прошлось щупальце. Сейчас, когда она пыталась их вспомнить, они казались сделанными на скорую руку бумажными аппликациями.

К старой стрелке на колготках прибавилось еще несколько таких же поменьше. Кожа между цветными нитками покраснела, словно от ожога. Уля аккуратно коснулась ноги пальцами и тут же их отдернула. Она ничего не почувствовала. Совсем ничего, даже прикосновения своих не подстриженных вовремя ногтей.

Уля попробовала еще раз. Впилась ногтями сильнее. Нажала еще. И еще.

Отняла руку и увидела среди нитей белые полумесяцы следов.

Ничего.

Может, это был конец. Радовалась ли Уля ему? Конец, каким бы он ни был, означал «больше никакой неизвестности». Было в этом что-то успокаивающее. И в то же время…

Ха, время. Когда его не хватает, ты словно марафонец, не рассчитавший своих сил. Но когда его слишком много, когда у тебя есть все время на свете, но нет ничего, что ты мог бы с ним сделать…

Уля никогда не думала, что утонет во времени. Она не думала даже, что это возможно. Только не здесь, не в этом городе с его новостройками, старыми кладбищами, гремящей железной дорогой и пустыми перекрестками. Не здесь, где есть куда более реальные возможности. Есть выбор, пусть даже лишь между утренним шоу и утренней газетой. Уля все равно делала то, что ей нравилось. Нравилось ведь? На самом деле?

Она откинула голову и, не рассчитав расстояние, ударилась о стенку. В глазах слегка потемнело, и на мгновение Уля вся превратилась в страх – тот самый древний страх перед темнотой, который не изменился за тысячи лет эволюции.

Уля схватилась за голову. Новый росток боли расцвел на ее многострадальной голове, и Уля зашипела, а потом заморгала: она снова видела мерцающий свет, осколки, свои ноги и… кружку. Она совсем забыла о кружке. А та о ней, судя по всему, совсем не забыла.

Все такая же белая, такая же керамическая. Якорь из мира, о котором Уля почти забыла, хотя бродила по собственному офису всего несколько… чего-то там назад.

Сейчас в желтоватом свете лифта весь тринадцатый этаж казался сном. И синий поезд за окном, и гигантский белый крокодил, и оградка на ступенях, и тем более огни над болотом. И Рахи… Рахи со своим Ателье тоже.

Может, они и были сном. Но Уле они казались теперь слишком реальными. Чем-то первым по-настоящему реальным за долгие годы. Тем, за что хотелось схватиться.

Уля попыталась разжать пальцы – они намертво вцепились в ручку кружки. Легче, наверное, было вырвать ее с корнем и только потом отцеплять пальцы. По одному.

Выдох, выдох. Глубокий вдох. И такой же глубокий выдох.

Уля дышала, не отрывая взгляда от своих побелевших пальцев. Что еще делать, когда ты весь превратился в панику, почти растворился в ней, но даже не заметил этого.

Странно, что паника походила на болото. Или нет, совсем не странно.

Уля едва могла сосредоточиться на дыхании. И где только голоса в твоей голове, когда они так нужны?

Ей удалось разжать мизинец. Победа! Уля захлебнулась глотком счастья. Или это все еще была паника? Разобраться в собственных эмоциях порой так сложно, не правда ли? Уля застревала в лифтах и боялась их. Уле нравилось смотреть на кирпичные стенки, мелькавшие мимо, пока лифт двигался. Уля хотела кофе.

Безымянный палец последовал за мизинцем. Уля улыбнулась уголком рта, пошевелила пальцами, просто чтобы проверить, что они функционируют. Она все еще чувствовала онемение, но не только его.

Отколотый краешек кружки вдруг подернулся рябью. Уля моргнула. Недовольно уставилась на него, словно бы подначивая: ну давай, попробуй проделать это еще раз.

Помехи вернулись. Уля дернулась и снова ударилась о поручень. Разжала пальцы.

Кружка стукнулась о ее колени, угодила в кучу осколков и осталась лежать там, побежденная и подозрительная.

Уля потерла ушибленный затылок – вроде бы никакой шишки, подтянула ноги под себя, подальше от злополучной кружки, и уставилась на нее в ожидании. Что она будет делать теперь? И что с ней случилось? Остаточные симптомы от пребывания в ней «кафки»? При условии, что все это было на самом деле.

Раздался еле слышный треск, и Уля по инерции склонилась вперед, оперевшись на ладони. От отколотого краешка кружки пошла трещина. Еле заметная, совсем крошечная и наверняка никак не отразившаяся на внутренней ее стороне. А потом она снова зарябила: мигнула малиновым и голубым, словно кто-то настраивал на ней резкость.

Уля затаила дыхание. Она ведь стукнула своим единственным оружием по щупальцам? И даже не один раз? Кажется. И теперь что, они забирали у нее кружку?

Ну уж нет.

Уля осторожно протянула руку, замерла на секунду, а потом взялась за гладкую ручку снова. Притянула кружку поближе, так, чтобы трещина оказалась на уровне ее глаз.

Помехи появлялись бессистемно – в непредсказуемом ритме, как у мигающих под потолком лампочек. Закономерность смог бы уловить только суперкомпьютер. Один такой, пусть и не совсем супер, ждал Улю где-то позади (впереди?), в офисе, из которого она вышла, даже не подозревая, что больше туда не вернется.

А что, если…

Уля коснулась трещины мизинцем. Ничего. И снова ничего. И еще капелька ничего. Но стоило появиться помехам, и палец словно окунули в морозильную камеру для требующих особого отношения лабораторных ингредиентов. Для цивилизаций, рождавшихся из глины. Кожа на пальце покраснела. Уля обожглась о недовольную Вселенную.

Она не знала, что в нее в тот момент вселилось, но склонила голову и легонько обхватила мизинец зубами. На коже остались белые следы. Палец ничего не почувствовал.

Уля постаралась не представлять, как окруженный щупальцами и помехами Рахи немеет в шаге от своих швейных инструментов. Как успевает схватить то, что первым попалось под руку – пусть это все-таки были ножницы, они ведь созданы, чтобы резать? Как сносит несколько тонких ветвеобразных паразитов, но вокруг него вырастает целый лес. Как… Уля постаралась еще сильнее, но в голове ее настойчиво билась мысль: «С их точки зрения, если она у них вообще есть, паразиты вовсе не они».

Она аккуратно взяла кружку обеими руками и продолжила наблюдать за танцем помех.

Лифт все спускался. Где-то за его стенками тихо шуршали механизмы,