Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска

— Всё равно непорядок в православном доме! А ты хозяин, тебе и отвечать.

— Успокойся, Лёва! Виноват — отвечу. Иди помолись за её грешную душу, а мне скоро капканы ставить, сети проверять на озере пора, а потом ещё лучины на растопку нащепить.

Ерофеич только посмеивался, поглядывая, как раздувшийся от возмущения Шмонс нервно прохаживался мимо закутка, где тунгуска в редкую свободную минутку дулась в карты с компьютером. Он крутил головой и что-то возмущенно бормотал, размахивая руками. И вот наконец не выдержал и выпалил дрожащим от негодования голосом:

— Да кто же бьёт бубновой семёркой десятку крестей! Ты вообще в мастях разбираешься?

— Дурак — японский, — спокойно ответила тунгуска. — Старши — бубны всегда.

— Ах да!.. Прости… Я просто подзабыл простонародные игры… Японский дурак отличается от подкидного тем, что в ней изначально козырями считаются бубны. Пики козырями не бьются, а бьются только пиками… Чего ещё я позабыл?

После этого он долго ещё с невидящим взором расхаживал по избе и загибал пальцы:

— Простой дурак — раз. Подкидной дурак — два. Переводной дурак — три… Наваленный дурак… Оборотный дурак… Японский дурак… В переводного дурака нельзя играть двое на двое или трое на трое. Обычно в него играют каждый сам за себя.

Пот выступил на жёлтом сморщенном лбу Шмонса от умственного напряжения, которое, похоже, пока ещё давалось ему с трудом. Он долго топтался около тунгускиного закутка с полузадёрнутой занавеской и наконец решился — плюхнулся рядом с ней на расстеленную медвежью шкуру перед чурбаком, на котором стоял компьютер.

— А вот давай я тебе погоны в два счёта навешу!

Играл он шумно, как играют маленькие дети, вскрикивал и размахивал руками. И так же по-детски радовался, когда начал через два раза на третий выигрывать у невозмутимой напарницы.

— И вот тебе раз! И вот тебе два! А вот тебе две шестёрки на погоны. Теперь давай играть на щелбаны.

Тунгуска молча поднялась.

— Что, испугалась?

— Корова доитя — теля кормитя.

— А потом придёшь?

Тунгуска кивнула и всё так же молча ушла. Шманец поднялся, радостно потирая руки, и как-то забавно пританцовывая подскочил к Ерофеичу, который на этот раз чинил сети.

— Есть хочу…

— Чего бормочешь, Лёва?

— Есть хочу… Хочу жрать-жрать-жрать!

— А твой пост?

— К чертям собачьим! Хочу копчёной изюбрятины.

— А язва твоя?

— К черту язву — мяса хочу!

— Кто тебе, беззубому, мясо жевать будет.

— Я его мелко-мелко ножичком накрошу.

Ерофеич смотрел на него на Шмонса, не веря своим глазам.

— Неужто на поправку пошёл, Лёвыч?

— Ага! — весело похлопал Шманец себя по опавшему животу, выбивая барабанную дробь. — Жрать давай. И побольше — побольше — побольше!

ГЛАВА 19.0 ИГОРНЫЙ ДОМ ИМЕНИ ЛЬВА ШМОНСА

Религиозный экстаз Шмонса как-то незаметно перешёл в азарт заядлого картёжника. Тунгуска отнесла подрясник и наперсный крест обратно в заброшенную церковку. Неугасимая лампада перед иконами теперь горела только потому, что тунгуска время от времени подливала в неё кедрового маслица. Библия оставалась лежать открытой на евангелии от Матфея в месте искушения Христа дьяволом. Больше в книгу Шмонс не заглядывал до самого конца своего скорбного жития в таёжной пУстыни.

— Мужик, представь, она умеет быстро считать очки в картах! — в азартном запале как-то раз выплеснул он свой буйный восторг Ерофеичу, набивавшему охотничьи патроны. — Ты научил?

— Геологи, наверное, — равнодушно пожал плечами Ерофеич. — Те от скуки только картами и спасаются в тайге от технического спирта и мухоморовки.

— Шпилит одинаково классно хоть в двадцать одно…

— Очко, что ли?

— Ну, да, хоть в очко, хоть в баккара, хоть в блэкджек. И представь — иногда выигрывает у меня, стервь этакая! — развеселился Шмонс, как на собственном дне рождения.

— Рад за неё, Лёва. И за тебя тожить.

— Рано радуешься! В настоящие карты я бы её как миленькую обштопал. А что компьютерные игры? Пустая забава…

Ерофеич бросил ружейный припас и взялся за топор, собираясь сходить в дровяник за растопкой на завтра, лишь бы не болтать почём зря с больным человеком. Шмонсу явно нетерпелось выговориться, а Ерофеич пытался побыстрее отделаться от приставучего собеседника. Он злился, что никак не мог попасть рукой в рукав полушубка, потому что держал топор.

— Ха-ха-ха! Мужик, да брось ты этот топор, что ли, и людей не смеши.

— Тьфу ты, Шманец! — отшвырнул Ерофеич топор. — Совсем с панталыку сбил.

— Дай помогу.

Шманец помог надеть полушубок, подобрал с пола и подал Ерофеичу топор:

— Нет, ты согласись, игра в карты на компьютере — это как американский армейский сухпаёк по сравнению с гастрономической роскошью шикарно сервированного обеда в приличном ресторанчике для гурманов — и невкусно, и пресно. Живот вроде бы набил чем-то вроде опилок, а через час снова жрать хочется.

— У меня в лабазе где-то валяется нераспечатанная кипа сухпайков в вакуумной упаковке на сотню перекусов. Хочешь, тунгуска тебе приготовит?

— Пусть эту гадость голодные волки жрут.

— Не позарятся… Мои собаки от них тоже морды воротят. А ведь для них покупал.

— Слушай, а где ты армейским продприпасом разжился? — Шманец с хитровато прищуренными глазами загородил Ерофеичу дверной проём рукой, продолжая развлекаться по причине хорошего настроения. — Не иначе как за антитеррористическими патрулями в тайге охотишься.

— Да боже ж ты мой! В райцентре на базаре в любой лавке добра такого хоть завались.

— И покупают?

— Кто как… У бегунцов в тайге спрос на них особый, кабы потом не оскоромиться в тайге от бескормицы человечинкой.

— Сублимированное мясо, химический шоколад и растворимый кофе — ещё та гадость!

— Но перебиться пару дней как-то можно.

— Только и того-то… А откуда иностранные сухпайки на базаре в вашем Череззабордрищенске?

— Амерские суперинтенданты даже мать родную продадут на мясо, дай им только волю. Им лишь бы толкнуть казенное имущество при любом раскладе, так по жизни типа заточены. На всё через денежный прицел смотрят.

— И правильно, на то и свободный рынок с его частной инициативой… Где уж там разобраться чмурным потомкам совков в тонкостях экономики постиндустриальной цивилизации!

— Лёвыч, пусти, не томи меня!

— Пущу, если пообещаешь, что в настоящие картишки перекинемся, как вернёшься, а, мужик?

— Да из меня такой игрок, что со мной в напарники не садись.

— А втроём играть — напарников не бывает, каждый сам за себя. Будешь сидеть за болванчика и головой кивать. Это моя игра, а не твоя.

— Да пропусти ты, чёрт, — оттолкнул его Ерофеич с порога. — Вона скоро стемнеет. Что, мне впотьмах топором в дровянике махать прикажешь?

Всю неделю за окном было тихо, ни ветринки. Аккумуляторы ветряка подсели — за столом еле карты разглядишь. А запускать движок электрогенератора Ерофеич не позволил — якобы солярки оставалось всего ничего.

— Вот на той неделе я три бочки топлива с японской фактории привезу, тогда и запустим движок для освещения.

— Купишь?

— Кукиш! Без хозяев возьму.

— А как же священная неприкосновенность частной собственности? — ехидно прищурил вновь заблестевшие и уже жизнерадостные глаза Шмонс. — Мы же в цивилизованной незалежной Восточной Сибири, а не в немытой России живём.

— Япошки за женьшенем раньше июня не приедут. Сейчас им соляра не нужна, фактория пустая, сторожа при ней нету. Пропажу спишут на заблукавшую десантуру (военные с антитеррора всё берут без спросу, на то они и власть), а япошки себе новый припас доставят.

Ерофеич не врал, а немножко недоговаривал. Он боялся запускать дизель-генератор. Аппарат был в ужасном состоянии, а починить его он не мог. Слабо в технике разбирался. Пришлось вечером усаживаться за игру в карты при свете стариной «одиннадцатилинейной», как сказал Ерофеич, керосиновой лампы, заправленной дизтопливом. Она светила хорошо, но воняла невыносимо.

Несмотря на худобу и полное облысение, повеселевший и вновь оживший Шманец чувствовал себя совсем здоровым. На радостях он вошёл в образ крупье в казино — облачился в строгий пиджак и белую сорочку под галстуком-бабочкой. С вязаными кальсонами и валенками с обрезанными голенищами такой наряд смотрелся на нём довольно экстравагантно.