Алекс Адамс - Еще жива
Где пряничный домик Лизы? Если я его найду, я найду и ее.
Следующие несколько капель размазаны. Пытаюсь сообразить, что это может значить, но мой ум одновременно затуманен сонливостью и остр от страха. Он перескакивает с одного вывода к другому, отбрасывает одни гипотезы, тут же замещая их новыми, ничего общего не имеющими с реальностью, а полностью навеянными конспирологическими теориями.
Теперь я бегу по следу «крошек». Мне нужно выяснить, куда они ведут. Я должна найти ее, поскольку не думаю, что Лиза одна. Она не может быть одна, без кого-то, кто завлек и повел ее.
Снова и снова я мысленно хлещу себя бичом. Это полностью моя вина. Я заснула, зная, что не имела права позволить себе этого. Я знала, что она нездорова, что ее сознание замутнено.
Это моя вина, поскольку я оставила девочку, хотя несу за нее ответственность.
Кровь, кровь, еще больше крови. Всю дорогу по улице, мимо оставленных отдыхающими кафе, мимо покинутых покупателями магазинов. Окна и двери некоторых из них разбиты, но большинство не тронуто, как будто человечество внезапно встало и ушло из жизни.
Окружающий вид меняется. Среди магазинов начинают появляться площадки со старыми и новыми транспортными средствами, выставленными на продажу. Большая часть их отсутствует, остальные представляют из себя металлолом. Кто-то хотел взять машину и уехать отсюда к черту, но не преуспел в этом. Скелет повис на рулевом колесе. Его или ее рука зажата в смертельном капкане поднятым оконным стеклом на водительском месте. Водитель тоже здесь, но его труп сохранил на себе больше плоти. У второго скелет дочиста ободран хищными птицами и плотоядными насекомыми. Водитель – кусок мяса, одетый в гниющие отрепья.
Сейчас мне нет до них дела.
След Лизы ведет меня к бежевому зданию, низкому и широкому, с окнами, сделанными из стеклоблоков. На двери вывеска, написанная на совершенно непонятном мне греческом языке, а также часами работы с 9:00 до 17:00. Какие дни рабочие, я понять не могу, да это и не имеет никакого значения. Я даже не знаю, какой сегодня день недели и какое число. С того дня, как мы покинули Бриндизи, я потеряла им счет. Та дата имела значение, но она уже в прошлом.
Запах ударяет мне в нос в тот самый момент, когда я упираюсь плечом в дверь. Затем дверь издает звук «пух», словно пожилой состоятельный джентльмен, затянувшись сигарой в казино, держит, держит, а потом выпускает дым в лицо своей спутницы. Той, которую он купил за слишком большую сумму, но, тем не менее, не ценит. Открыв дверь, я получаю вдох затхлого воздуха. Сосна, никогда не знавшая леса, или шишка в смеси с аммиачной вонью кошачьей мочи. Это почти полностью, хотя и не совсем, забивает медный запах свежей крови.
Сердце бешено колотится в груди. «Уноси отсюда ноги», – отстукивает оно азбукой Морзе. Но все происходит как во сне, который всем иногда снится, когда на тебя надвигается нечто невероятно ужасное, но ты не можешь сдвинуться с места.
Тук, тук.
Стулья. Литые пластмассовые стулья наподобие тех, что бывают в казенных учреждениях. Они расставлены буквой «П» вокруг стола. Лицевой пластик отслоился по краям, обнажая дешевую доску внутри. Здесь же находится конторка с панелями из матового стекла. На стене выделяется пустое место, где раньше был телевизор.
Я едва не смеюсь: когда случается катастрофа, люди первым делом бросаются за электроникой. «Бери, Джон, – говорят, наверное, они друг другу. – Теперь и у нас это будет». И все бы ничего, только Джон теперь лежит в канаве ничком и гниет. Ему не нужны ни телевизор, ни тостеры, которые могут жарить яйца и бекон одновременно с хлебом. Смерть – отличный демотиватор.
Тук, тук.
Ноги отказываются слушаться. Они бездельничают, не обращая внимания на строгие команды, исходящие из моего мозга.
Тук, тук.
Это место… Да, я знаю его. Не хочу этого признавать, но я его знаю. Существует только один тип помещений, запах в которых одинаков по всему миру. Как будто чистящее средство для них поставляют с единого централизованного склада. Я его знаю. Я с ним тоже работала. Этот запах так же знаком мне, как и печенье, еще теплое, посыпанное шоколадной крошкой, или солнечная кожа Ника, запах которой я вбирала в себя так глубоко, как только могла.
Это клиника. Медицинское учреждение определенного рода. Отделка помещения совершенно безлика. Картины на стенах представлены репродукциями стандартных пейзажей: поросшие цветами лужайки, пасущаяся корова. Со стены безмолвно взирает Дева Мария, качающая младенца на колене.
Здесь тоже кровь Лизы, размазанная по полу. Одноцветная радуга, растянувшаяся через холл.
Сосна и кровь. Медь и осень.
Тук, тук.
Мои ноги двигаются так, будто для них это непривычное дело. Суставы скрежещут и скрипят под кожей. А затем я слышу звук. Но он исходит не из меня. Он доносится с другого края радуги Лизы, который прячется за углом в конце холла. Это звук гремящих в мойке ножей из нержавеющей стали.
Тук, тук.
Кто-то думал, что это оригинально – выложить полосу желтой плитки вдоль коридора. Львы, и тигры, и медведи – о Боже! Я следую за ними, потому что именно это делают заблудившиеся девочки, которые хотят повстречать волшебника и поскорее попасть домой.
Дальше по коридору. Поворот направо. Иду по желтым плиткам, оранжевым, где натекла кровь Лизы. А вот и дверь, не закрытая до конца, так что узкая щель дает возможность заглянуть в нее. Толкаю ее коленом, и она распахивается.
Тук, тук, бух!
Лиза здесь. То есть я думаю, что это она. Тут столько крови, что я с трудом могу понять, где что. Она на столе для обследования пациентов, ноги зафиксированы в петлях, руки свисают по бокам. Ее голова наклонена ко мне, но она не знает, что я пришла. Лиза уже ничего не узнает, кроме, пожалуй, хозяина подземного царства, или Господа Бога, или какого-то иного божества, которому она молилась и который существует.
Между ее ног швейцарец, тоже залитый кровью. Его одежда промокла, светлые волосы измазаны, все ярко-красное. Меня поражает это странное обстоятельство, поскольку Лиза мертва, но при этом ее кровь выглядит так, как должна бы выглядеть в живом теле.
Швейцарец оборачивается ко мне, в руках он держит ее внутренности. На что похожа матка, я имею представление только лишь по схематическому рисунку из учебника анатомии, но думаю, что именно ее он швыряет в металлический таз.
Он разворачивается, его голубые глаза сверкают непреклонностью и безумием на запятнанном красным лице.
– Он должен быть здесь, – бормочет он. – Должен быть.
– Что ты сделал с ней?
Мое горло парализовано, губы скованы бессильной вялостью. Удивительно, что словам все же удается покидать их и складываться в осмысленную последовательность.
Он копошится скальпелем в том, что осталось от Лизы, затем поднимает взгляд на меня.
– Он должен быть здесь.
– Кто?
– Эмбрион! – кричит швейцарец и швыряет таз в стену.
Таз отскакивает и приземляется у моих ног, содержимое раскидывается слякотной массой.
– Она была беременна. Должен быть плод. Где он? – продолжает орать швейцарец.
Произнося каждое слово по слогам, он втыкает скальпель в ее тело и дергает на себя, кромсая от пояса вниз.
– Он здесь, внутри, и я найду его!
Засунув обе руки ей в нутро, он погружает их по локоть.
– Ты убил ее, – просто говорю я ему.
Он так энергично качает головой, что капли с его мокрых волос летят на стену.
– Нет, нет, нет! Она сама себя убила. Она легла под своего отца. Она забеременела. Она сосала мне член, нося дитя другого мужчины. Она пришла по собственной воле, пока ты спала. «Помоги мне», – молила она меня. Как я мог отказать в помощи? Я помогал многим женщинам в ее положении.
– Ты убил ее.
– Я… не… убивал… ее… – рычит он.
Его трясет от злобы, но на меня он не смотрит.
– Где он? Где она его спрятала?
Он вдруг разворачивается на месте.
– Ты его забрала, так ведь?
Я не понимаю. Лиза была беременна. Он говорил, что это так. Эта тошнота по утрам, никаких явных признаков «коня белого». А если не это… то что тогда?
Слезы катятся у меня по щекам. Я вытираю их тыльной стороной ладони.
– Посмотри, что ты сделал с ней, чудовище, – говорю я. – Она была человеческим существом. Всего лишь девочка. Что с тобой, сумасшедший ублюдок? Ты как будто одна из тех чокнутых женщин, о которых писали газеты. Они разрезали беременную и вытащили ее ребенка. Ты сумасшедшая женщина, не мужчина.
Это приводит его в ярость. Его искаженное, испачканное кровью лицо – безумие во плоти. И он кидается ко мне со скальпелем в руке, залитый таким количеством крови, больше которого я не видела в своей жизни. В мертвом свете люминесцентной лампы она сияет рубином.
Я убегаю. Он бросается за мной. Мы мчимся по коридору, оскальзываясь на крови Лизы. Как два комика. Швейцарец пытается схватить меня, но я отпрыгиваю вправо, а его продолжает нести прямо. Я подхватываю один из пластмассовых стульев. Я не останусь в долгу. Я делала это и раньше: использовала стул в целях самообороны.
