Райво Штулберг - Химеры просыпаются ночью

Воскресенье. Март — хмурый и ветреный. С самого утра тяжелые тучи, размазанные по краям, быстро бегут, подчиняясь ледяному ветру. Иногда накрапывает мелкий дождь. Лужи между буграми из снежной каши так и норовят поймать тебя в свои ловушки, чтобы домой пришел с сырыми ногами. В такие дни непонятно, что надеть. Оденешься потеплее — промокнешь до нитки; накинешь легкую куртку — промерзнешь до костей.

И все же — как ни крути — воскресное утро. Можно улизнуть на весь день из дома и шататься по городу. Раньше я любил проводить воскресенья дома, особенно в такие тяжелые, пасмурные дни. Тепло, сухо, а что там на улице творится — тебя совершенно не касается. Не нужно выныривать из домашнего уюта в сырость погоды, тащиться в школу…

Это было раньше. Теперь же из дома хотелось наоборот — удрать. Потому что отца нет, но ты с постоянным страхом ждешь топота его тяжелых ботинок; мать или тенью ходит из комнаты в комнату, или начинает причитать; еще хуже, если примется срывать злость на окружающих — то есть, на мне. И тогда достанется за все: и за незакрытый плотно кран, и за прошлонедельную двойку по химии, и невычищенный ковер, и даже обгаженную в младенчестве пеленку. Но больше всех, конечно, доставалось отцу. Самое поразительное, что доставалось ему как раз во время его же отсутствия. В те же редкие моменты, когда он зачем-то появлялся в доме, мать умолкала, тихо сидела в своей комнате (когда-то она была их с отцом общая) и даже почти не плакала. Когда он уходил, потоки слез и стенаний обрушивались в сторону захлопнувшейся двери и на мои уши. Я выучил почти наизусть все немногочисленные варианты криков матери и однажды даже вышел в коридор и начал выкрикивать их вместе с ней, немного опережая. Думал, что после этого она, если и не умолкнет, то несколько призадумается над тем, зачем, собственно, кричать на закрытую дверь. Но — эта попытка не возымела абсолютно никакого действия. Совсем. Мать продолжала вопить точно то же самое, что и всегда. Тогда мне сделалось страшно. Я выбежал на улицу и час простоял у подъезда, обдумывая новую мысль: мать сходит с ума. Даже отсюда слышались ее вскрики. Или мне это только казалось? Тем не менее, домой я вернулся только когда крики утихли. Видимо, она еще целый час орала в полном одиночестве.

И в это сырое мартовское воскресенье я шел привычным маршрутом. Денег немного есть: вытащил из пальто в прихожей. Мать подумает, что просто засунула куда-то и забыла. Финансы не Бог весть, какие (кто-то даже не нагнется, чтобы поднять, если увидит такую сумму на дороге), но все же не с пустыми карманами шататься.

Сколько же раз, оглядываясь по сторонам, с ненавистью и завистью смотря на заляпанные весенней грязью джипы, броские вывески, яркие ларьки, в которых мне доступны были только жвачка или пара пирожков, — сколько же раз я страшно клялся и давал себе обещание, что наступит время, когда у меня все это будет, когда и я смогу войти в блестящие торговые залы и направиться в сторону компьютерного отдела, спросить там насчет новой звуковой карты или какой-нибудь программы; когда и я, вместо того, чтоб с замиранием сердца довольствоваться выставленным продавцом в витрине отрывком из «Двойного удара», нарочито равнодушно поинтересуюсь, не появилось ли чего нового с Ван Даммом; когда и я сяду внутрь своего квадратного джипа, держа в руке Marlboro, смотря на спешащих по раскисшему снегу прохожих.

Порой даже давал себе конкретные сроки: через год у меня будет видеомагнитофон, еще через год — свой компьютер, а потом придется как-то вписываться в местную братву, чтобы в конце концов плюхнуться и в собственный джип.

И не важно, какой целью. Вот через год — «видак». И точка. Через год. Уж каким Макаром я его добуду — не важно. Была однажды мысль: начать писать рассказы и продавать их в какую-нибудь местную газету. И я даже написал три, отправил их в «Вечерку», которую мы выписывали. Один про вампиров, два других — про ветеранов, вернувшихся с вьетнамской войны. Каждый аккуратно переписал в отдельную тетрадь. Хотел даже иллюстрации сделать, но заленился.

Итог — нулевой. На протяжении месяца с трепетом открывал газету и искал в заголовках свои названия. Тщетно. Даже в те дни, когда судьба, казалось, подавала знаки, будто сегодня, именно сегодня опубликуют, — ничего. Хотя, потом прикинул, что, даже если меня будут публиковать в каждом номере, на «видак» я заработаю не раньше, чем через два года. Нет, я не был в курсе гонораров, но просто прикинул примерную сумму. Все равно выходило очень долго. За это время вполне можно было найти какой-нибудь иной способ добычи денег.

Порой я возвращался к прежнему варианту — грабежу. Да, тогда я уже отчетливо понимал: это будет именно грабеж и за него можно вполне поплатиться свободой. Но не верилось, что на самом деле кто-то будет искать сопляка с пачкой перца, тогда как на улице разгуливают братки со стволами. И вообще — меня не поймают. Это кого-то другого могут изобличить, вычислить, но — только не меня, со мной такого произойти не может, я никогда не буду сидеть за прутьями решетки.

Но проходили дни, недели, месяцы. А в карманах по-прежнему не было ни копейки, в первоначальный взнос за видеомагнитофон не пошло ни единой копейки. Случайные вытаскивания (я старательно избегал слово «воровство» даже для себя) денег из карманов пальто были в сумме столь незначительны, что даже на кассету пришлось бы копить месяца три.

Опять прохожу мимо облезлого кирпичного здания с маленькой вывеской «Парус Ltd.», опять смотрю на желтую букву «L» — в нижний ее конец, там, где буква загибается уголком. Так же я смотрел на этот уголок и месяц назад, и полгода, и год, когда вывеска только появилась. И все то же самое. Денег нет, Светки нет, домой желания идти нет, видеомагнитофона нет, надежды на покупку компьютера нет… ничего нет. Что происходит в этой самой «Парус Ltd.», я не знаю и не имею никакого желания узнать. Просто это напоминание о моей нищете. Я почти ненавижу желтую «L».

Сегодняшний маршрут предопределен: сначала книжный магазин, потом тир, а затем — торговый центр. До книжного недалеко, можно за полчаса, а то и меньше, пройти пешком: берегу деньги; с недавних пор почему-то школьные проездные не действуют в период каникул и выходных. Но это ничего, зато потом смогу купить жвачку получше. А вот на рынок сегодня не пойду: там теперь за вход тоже платят. Так что один из способов повышения настроения за счет просмотра этикеток на видеокассетах перекрыт. А там часто еще и отрывки включали. В последний раз со Шварцем было. Ходил по джунглям, испачканный черной краской. А кто-то ведь смотрит такие фильмы каждый день.

В книгах — к знакомому отделу. Там толстый журнал, на одной из страниц которого изученный до последней кнопочки (о назначениях которых только догадываюсь) видеомагнитофон. Здоровенный такой, должно быть, тяжелый. «Электроника ВМ-12». Не сравнить с миниатюрными черными кирпичиками AKAI, Panasonic, Sony, Supra… Но мне бы хоть такой. Только бы кассеты крутил, даже записи никакой не нужно. Да и что записывать-то? А вот сюда кассета засовывается. Потом нажмешь на кнопку — она выезжает назад. Но еще кнопка PLAY, когда ее жмешь, то на телевизоре сначала мельтешение, рябь, а затем вздрагивает картинка. И это как чудо. На экране вдруг не то, что тебе показывают через антенну, а то, что хочешь ты. Немного размыленная картинка, изредка полосы пробегают, переводчик такой гундосый, без эмоций. Все это и создает — видеофильм. Что бы там ни показывали, это — видео. Достаточно одного того, что записано на видеокассете, что через шнур сзади показывает, а не через антенну.

Ну когда же у меня такое будет? Когда же и я увижу и эту рябь, и дрожащую картинку! Что же нужно сделать для того, чтобы было? Много работать и зарабатывать, копить? Тогда я буду уже взрослый, пройдет много времени, наслаждаться жизнью будет некогда. А хочется именно сейчас, пока молодой, пока еще хочется все это иметь. И как мать не поймет, что это здорово — иметь свой «видик»? Неужели и я буду таким — скучным, серым и погруженным по самую макушку в свою каждодневную рутинную работу? И мне не станет интересен ни видеомагнитофон, ни компьютер.

Но есть же родители, которые покупают своим сыновьям все это. И сами с ними смотрят. И вместе в приставки играют — многие рассказывают об этом. И нормально себе живут, не ноют беспрестанно о работе, о задержанной зарплате, не пересчитывают медяки перед выходом в магазин. Они не такие уж богачи, у них нет машины, дачи. Тем не менее — покупают. Должно быть, все дело в интересах. Вот матери до лампочки «Терминатор». Она его не видела и не хочет видеть. И слышать о нем не хочет.

Тогда почему навязывает свое нехотение и мне?

Должно быть, самый кратчайший путь к цели — это и есть через перец и истошные крики вслед.

В городе остался всего один тир. Раньше их было несколько, мы с отцом по выходным заглядывали в ближайший к дому, в виде вагончика без окон. Потом там открыли видеосалон, я даже однажды заглянул туда. Там, где прежде висели мишени, теперь на тумбочке стоял цветной телевизор и маленький «видак» рядом. Напротив — несколько кресел. Из кинотеатра, что ли, вытащили? На стенах — плакаты и календари: RAMBO, The Terminator, The Predator, Jean-Claude Van Damme, еще что-то… в темноте не разобрать. А потом и салон закрылся. Вагончик некоторое время ржавел без дела, но этой осенью возродился с вывеской «ООО Симбиоз». Херши, жвачки, яркие пачечки сигарет, пакетики с картошкой. Иногда появлялись видеокассеты с потертыми этикетками на торцах, и я ходил их читать. После Нового года «Симбиоз» также перестал существовать. Рассказывали, будто хозяина застрелили.