Альфина - «Пёсий двор», собачий холод. Том III (СИ)
Какое гадкое слово. Твирин ведь не виноват в том, что ему подобрали партию, — если он вообще об этом знает, то наверняка ненавидит сей неслучившийся вариант своей судьбы. Неслучившийся, неспособный случиться — Тимофей Ивин давно уже умер, убит, похоронен, остался лишь шарф.
Шарф и зависть, непонятная и бессмысленная.
Зачем завидовать тому, что где-то в Порту в печи зреет плод из его семени? Об этом трудно и подумать без содрогания. И никто не сватался к торговке из Людского, и Скопцов не подал виду, что знает правду, когда господин Туралеев, сидя напротив него, спешно прикуривал папиросу, позабыв о мундштуке. По эту сторону было ещё двое: Мальвин — как представитель Временного Расстрельного Комитета — и хэр Ройш.
Они предлагали главе петербержского наместнического корпуса жизнь, ребёнка и счастье в обмен на беспрекословное сотрудничество. И Скопцов знал, что жизнь предлагать подло (ведь какое право они имеют ей грозить?), ребёнок чужой, а счастье человек способен отыскать лишь сам; знал, но не подал виду.
«Если хотите, я вам помогу, — без сочувствия улыбнулся хэр Ройш. — Вы ведь сами это устроили. Когда расстреляли Городской совет, хэр Штерц пропал, и на протяжении нескольких дней его не могли отыскать. Сейчас, когда он переведён в казармы, вы, разумеется, понимаете, что всё это время хэр Штерц находился в руках Революционного Комитета. Но разве в ваши обязанности не входили его поиски? Чем вы вместо этого занимались, скажите на милость?»
«Этим и занимался, — отрывисто ответил господин Туралеев. — Я ж ему не нянька. Только к вечеру сумел разобраться, что Штерц выехал из города и не въехал обратно. А дальше я всё равно ничего сделать не мог».
«Вы могли попытаться связаться с Европейским Союзным правительством, с Четвёртым Патриархатом…» — не без издёвки подсказал хэр Ройш.
«Я ему на крови не присягал, — хмыкнул господин Туралеев, — у меня жена и сын. И последний, насколько я понимаю, тоже в ваших руках. Ну что ж, я знал, что легко из этой истории не выпутаться. Выкладывайте».
Но выкладывать пришлось ему: сперва все бумаги наместнического корпуса, позже — гвардейскую форму для Плети и солдат, изображавших сопровождение мсье Армавю. Как просто некоторым людям отчеркнуться от старой жизни в новую!
Ах нет, это звучало так, будто Скопцов считал сие дурным. Напротив; отчеркнуться от старой жизни в новую просто тем, кому есть что беречь, защищать, хранить. У кого есть любимая жена, сменившая древнюю аристократическую фамилию на незнатную, и будет сын, победивший саму биологию.
А главное — воля к жизни, воля вырвать свой кусок и не выронить его. Кто-то назвал бы это приспособленчеством, но Скопцов не мог не видеть в действиях господина Туралеева любовь.
— Вы, верно, за этим не следите, а меня заманивал давеча на приём барон Каменнопольский, — супруга господина Туралеева, тем временем, будто бы держала Скопцова под руку, но на самом деле — вела. — Конечно, я вынуждена была ему отказать, не в моём положении… Он, видимо, прослышал о наших с вами нынешних деловых связях. Чрезвычайно интересовался планами хэра Ройша на Анжея…
— У хэра Ройша есть на вашего супруга планы?
— Вы не знали? — госпожа Элизабета Туралеева сверху вниз улыбнулась Скопцову, и на гладких щеках её, как водоворотики, вдруг вскипели ямочки. — Наверное, меня всё же можно считать агентом. Насколько я понимаю, дальнейшее существование наместнического корпуса не входит в планы Революционного Комитета, поскольку в них не входит существование в этом городе наместника. Но Анжей достаточно хорошо себя зарекомендовал, а Петерберг планирует отныне поставлять в другие города чиновников, как Резервная Армия… из рядов Охраны Петерберга, верно? И этим должен кто-то руководить.
— Вот как, — пробормотал Скопцов, — вы удивительно хорошо осведомлены.
— Семейный очаг теплее, когда у мужа и жены нет друг от друга секретов. Поверьте, в своё время вы и сами это поймёте. — Заметив смущение Скопцова, а то и расслышав его немое сомнение, она немедленно сделала вид, что не произносила последних слов, и вышло это так необидно, как бывает только у опытных в свете людей. — Как бы то ни было, речь я вела о бароне Каменнопольском. Вам никогда не казалось странным, что он так и не попал в Городской совет? Конечно, Петрон Всеволодьевич — самый молодой из генералов, но всё же он ведь и аристократ. Причём ресурсный — не то чтобы теперь это имело значение, но…
— Я знаю его давно, но не слишком близко, — осторожно заметил Скопцов, — однако мне не казалось, что у него есть амбиции такого рода.
— Значит, и правда не слишком близко.
— Но когда мы беседовали, он ни разу о подобных чаяниях не обмолвился!
Госпожа Туралеева сдержанно рассмеялась.
— Неужто вы много беседуете? Не поймите меня неверно, Дмитрий Ригорьевич, вы член Революционного Комитета… но генералов, если верить барону, сейчас жалует совсем иной комитет.
Скопцов закусил губу. Генералов жаловал другой комитет, а с другим комитетом возникали общие дела — постоянно, ежедневно. Ходить к Твирину было страшно, к Гныщевичу — неуютно (а может, наоборот?). Конечно, самым понятным, привычным и близким оставался Мальвин, но Мальвин обретался в Южной части, у генерала Скворцова, а поддерживать с генералом Скворцовым хоть сколько-нибудь деловые связи было решительно невозможно. Да и другие тоже…
Плеть же не был Мальвиным, но он был Плетью. Спокойным и, с позволения сказать, мудрым. Когда он отдавал солдатам приказ, Скопцов мог быть уверен в том, что ничего чрезмерного не случится. По крайней мере, если верить, что таврская мораль не распространяется на росское население.
А Плеть обитал в Восточной части — части барона Каменнопольского, самой большой и прежде — самой тихой. Там не было ни границы с Портом, ни железнодорожных депо — только аристократические особняки, в том числе и собственный особняк барона.
Скопцову барон Каменнопольский казался приятным человеком — быть может, не слишком хорошо сложенным для военного дела, но ему ли кого-то в этом упрекать? А не далее как пару недель назад Скопцов обнаружил у барона — не в особняке, а прямо в казармах — самого мистера Фрайда. Мистер Фрайд в недрах Охраны Петерберга смотрелся фантастически, но в то же время на удивление уместно; можно даже сказать, что его мрачность скрашивала окружение, превращая то в некое подобие гравюры.
На Скопцова мистер Фрайд зыркнул с неожиданной злостью и немедля засобирался прочь.
«Ах, постойте, Сигизмунд, постойте… — не отпустил его барон Каменнопольский. — Не удивляйтесь, господин Скопцов, мистер Фрайд здесь не только с визитом доброго вкуса, но и по делу… Представьте себе, он решил написать про нынешние петербержские события книгу!»
«С вашего позволения, я ещё ничего не решил, — плохо скрывая раздражение, процедил мистер Фрайд. — Я говорил лишь о том, что для европейского ума революция — событие исключительное, и этот опыт, конечно…»
«Надо осмыслить! — барон Каменнопольский так и сиял. — Но в то же время мы, жители замкнутого города, вряд ли способны сделать это в должной мере компетентно… Представьте, господин Скопцов, мы — герои книги, монументального психологического труда!»
Скопцов тогда улыбнулся. В бароне Каменнопольском всегда было не по чину много восторга, кажущегося, быть может, нарочитым, а на самом деле — столь детского! Но сейчас, перекатывая в голове слова госпожи Туралеевой, Скопцов подумал вдруг: обычно детская радость любит переплетаться в людях с детскими же обидами, один лишь граф Набедренных тому исключение. А вот, к примеру, Золотце… Иными словами, нетрудно вообразить, что барон Каменнопольский и впрямь мог обидеться на то, как обошёл его стороной Городской совет. В конце концов, он в самом деле вполне соответствовал требованиям.
— И что же, Петрон Всеволодьевич просил вас перед нами походатайствовать? — спросил Скопцов у госпожи Туралеевой, но та лишь вновь заулыбалась:
— Нет, разумеется, он не просил. Но хотел бы, чтобы я это сделала.
— Но почему было не заговорить напрямую?.. Впрочем, я понимаю, что такие беседы могут быть очень неловкими, тем более что Революционный Комитет вряд ли способен дать барону Каменнопольскому положительный ответ.
— Вот как? По всей видимости, состав будущего Городского совета уже определён?
— Не совсем. — Скопцов тоже улыбнулся, и ему показалось, что улыбка эта вышла столь же спокойной и понимающей, как у неё. — Речь идёт скорее о том, что Городского совета в Петерберге вовсе не должно быть, а его место следует занять иному органу, основанному на иных принципах и остроумно названному Городским Комитетом.
Неловкую иронию она восприняла благосклонно, и сапфиры в её ушах заискрились.
