Виктор Слипенчук - Звёздный Спас
– Иннокентий, – сказала Фива решительно. (Её потемневшие глаза полыхали отвагой. В этот момент она не слышала своего учащённо бьющегося сердца и голоса своего тоже не слышала.) – Ты действительно думаешь, что я твоя суженая?!
Сейчас Фива чувствовала только Кешу. Чувствовала каждой частичкой, каждой своей клеточкой, причём так всеохватно и объёмно, что уже казалось, что настоящая она – это он.
Сколько это длилось, секунду или долю секунды? Она увидела в его глазах и тревогу, и страх, и надежду! То есть всё, что чувствовала в себе. От неё не ускользнуло и всё внешнее – его новое демисезонное пальто с оторванной пуговицей. И даже армейские полусапожки, набитые снегом. Нет-нет, ничто не ускользнуло. В особенности надежда, которую она услышала, как вскрик сердца, когда Кеша, опустив глаза, вздохнул. Вздохнул с прихлёбом, как бы в разреженном или безвоздушном пространстве.
– Ты вздыхаешь, ты, наверное, не надеешься на меня? – с горечью спросила Фива и констатировала: – Потому что ты думаешь, что ты один, а нас двое – смотри!
Она встала напротив Кеши и потянула за ленточку пеньюара. Оборки на плечах разошлись и, на мгновение задержавшись на груди, точно вода с плотины, пенным каскадом обрушились, накрыв ступни.
Странно – на нём тоже нет одежд, наверное, они в пространстве желаний, извлечённых из её снов.
Они смотрел – глаза в глаза или друг на друга. Ему казалось, что всё происходящее между ними, происходит как бы отдельно от них, в какой-то замедленной киносъёмке. В её глазах, потемневших и ставших иссиня-чёрными, вдруг полыхнуло небесное пламя, изливающееся звёздами. Пространство комнаты покачнулось, и в проницающих и вибрирующих всполохах огня оно раздвинулось до необозримых пределов. Однако эти пределы затягивались белой прозрачной кисеёй, которая, уплотняясь, металлически поблёскивала, словно сети серебристых перистых облаков. Кеша увидел тех, тогда неведомых ему людей (космическую девушку и парня в серебряном комбинезоне), теперь понятных, как всплеск взаимных желаний. Желаний его и Фивы, которые неделимы и неотделимы друг от друга. Потому что вместе они – как бы одна бегущая волна, запечатлённая в тонком мире и явившаяся здесь, в материальном, в образах космических людей.
– Ты видишь их? – спросил Кеша и, взяв Фиву на руки и целуя её глаза, тихо опустил на кровать.
– Я вижу их, это мы с тобой накануне Нового года.
Он опять встал на колени.
– Ты видишь их с закрытыми глазами?
– Да, я вижу, но не их, а нас – это мы, Кеша.
Фива чуть привстала, ищуще, словно сомнамбула протянула руки и, обхватив Кешину голову, прижала к груди. Потом опять тихо опустилась на подушку.
– Ты знаешь, Кеша, мне очень хорошо сейчас. Даже в интимной близости мне не было так хорошо.
Она улыбнулась и неожиданно с горечью сказала:
– Это потому, что ещё никогда я так полно не чувствовала, что мы – одно, одно неразделимое целое.
Какое-то время они молчали. Его голова лежала у неё на груди, и он, прильнув к ней, прижимал её к себе, как высшую драгоценность. Фива была мягко-податливой, и её дыхание и машинальные движения пальцев, теребящих его волосы, навевали такую благость и успокоение, какие он испытывал только в детстве при убаюкивающих прикосновениях матери.
– Ты всё ещё видишь их? Ты всё ещё видишь нас в серебряных космических костюмах? – уточнил Кеша.
– Нет, – сказала она. – Я вижу маленького мальчика и маленькую девочку. Они в леске, у звонкого ручья.
Кеша услышал, как сердце Фивы, как бы в рывке, ударило с такой силой, что её тело вздрогнуло. Пульс участился, он невольно приподнял голову. Нет-нет, тело её было недвижимым, а глаза закрытыми.
Маленькие мальчик и девочка у звонкого ручья – что они делают? Кеша ещё только подумал, а в ответ и его будто кто-то с силой тряхнул за плечи, и сердце, отозвавшись, ускорило свой бег.
– Они сажают синюю луковицу цветка? – спросил Кеша и, закрыв глаза, опять приник к Фиве.
Удары её сердца были всё такими же сильными и, как отзвук эха, гулкими.
– Да. Мы сажаем синюю луковицу цветка, – сказала она.
«Так это была ты?» – подумал он.
В ответ она глубоко вздохнула.
«Ты обещал, что будешь приходить, и мы вместе будем смотреть, как цветок растёт. Ведь луковицу принёс ты, я только помогла посадить».
«Я не смог приходить. Досо́чки , при помощи которых я уходил в сон, у меня отняли – я потерял дорогу и не мог прийти. А ты ходила, ты смотрела, и вообще, как ты сумела войти в мой сон?»
В ответ Фива опять глубоко вздохнула. Она никогда не задумывалась, как это у неё получалось. Теперь-то она знает, что всё это – благодаря бабушке и дедушке. Они у неё не простые, бабушку и сейчас в их деревне по-за глаза называют колдуньей. Но главный, конечно, дедушка. Он оттуда уже являлся вместе с ангелом-хранителем Флором. По повелению Божией Матери являлся. И бабушке на память пуговку оставил со своей подвенечной рубашки. Это с них, с бабушки и дедушки, Фива взяла пример, когда во сне у Кешиного пальто оторвала пуговицу.
Кеша почувствовал, что сон всё шире и шире стал овладевать сознанием Фивы, что речь её замедляется, да он и сам как бы погружается в мягкое серебряное облако.
Воздействие неуёмного желания, подобно воздействию гипноза, в котором материальность сна уже тем реальна, что исключена для сомнений, а потому неопровержима, как истина. Желать и верить – это главное. Если бы человек мог отделять своё бренное тело от биополя, а биополе наполнять изъятой из всех изгибов тела психической энергией, то бренное тело исчезло бы из материального мира, перелилось в биополе. Иисус Христос, Бог наш, смертию смерть поправ, явил нам такую возможность. Его воскрешение – это есть урок нам, что мир тонкий и мир материальный взаимосвязаны и переход из одного состояния в другое обусловлен каким-то высшим чувством, с которым надо родиться. «Может, человеку индиго как раз и дано это», – подумал Иннокентий. И только чтобы не уснуть, спросил:
– А сейчас, Фива, что ты видишь?
– Я вижу твоего отца, он сидит в горнице на стуле, а над ним горит электрическая лампочка под круглым стеклянным абажуром.
– Как странно, – сказал Кеша. – Ты видишь явь сна наплывами? И как в такую явь входить? Тем более что я…
Он хотел сказать – ничего не вижу. Но именно в этот момент увидел в пространстве белого круга отца, а рядом уже известного старца в золотисто-голубом капюшоне. Отец действительно сидел на стуле, а старец стоял. Его тело находилось вне круга так, что были отчётливо видны его сандалии, надетые на босу ногу. Кстати, в освещённом круге они «стояли» в воздухе, не касаясь пола. Старец очень благожелательно и улыбчиво смотрел сквозь штору.
Кеша тоже посмотрел в небольшую щель раздвинутых штор. Он увидел себя, лежащим на кровати возле обогревателя. То есть не увидел, а почувствовал, что лежит на боку, опершись плечом о спинку кровати, подложив под локоть подушку. Через неплотно задёрнутые шторы он пытается увидеть Досточтимого старца в капюшоне и отца в пространстве белого круга. Но их нет. Он шарит глазами, всматривается – ещё несколько секунд назад они находились здесь, под абажуром. Во всяком случае отец. Кеша решил привстать и посильнее раздвинуть шторы, но вдруг почувствовал, что на кровати рядом с ним сидит именно отец. То есть он почувствовал руку, которой он сжимал его колено, а потом снял её. И сразу Кеше припомнился их разговор, он словно бы вошёл в его пространство, ощутив ни с чем не сравнимую грусть.
– Папа, ты думаешь, мама решила уйти в тот невидимый мир, чтобы оттуда помочь устоять мне здесь?
Отец не ожидал столь прямого вопроса, но, кажется, обрадовался ему. Потому что кивнул с готовностью.
– Но зачем? – глубоко вздохнув, сказал Кеша. – Я бы жил там и приходил к вам. Папа, она приходит к тебе?
И на этот раз отец утвердительно кивнул, но уже без прежней готовности. Он смотрел сквозь раздвинутые шторы на пустое пространство под электрической лампочкой и кивал, как бы утверждаясь в каких-то своих дополнительных мыслях.
– Она сейчас здесь, ты видишь её?
Кеша не узнал своего голоса, так чисто и звонко прозвучал он, отражаясь от стен как бы вместе с эхом.
– Успокойся, – отец опять положил руку на его колено. – Видеть близкого человека, пришедшего оттуда или уходящего туда, могут не только индиго или, как принято говорить, экстрасенсы. Это может каждый.
– Но я не вижу, не вижу! – вновь взволновался Кеша.
В его голосе звучала обида, а в отскакивающем эхе распознавались как бы нотки голоса матери.
– Ты и не должен видеть. Я тоже не вижу, но она здесь, – сказал отец и попросил Кешу выслушать ещё один миф.
– Мы, люди индиго , верим в него настолько, что придерживаемся его как главного закона жизни на Земле. В соответствии с мифом сверяем свои поступки. Мы никогда и никого не посвящаем в него. Да, даже своих собратьев. Мы его просто знаем. Мы с ним рождаемся. Он сам вспоминается, когда кому-либо из нас приходится выбирать между миром духа и материальным миром, между жизнью вечной и вечной смертью.
