Бернгард Келлерман - Туннель
— Меня зовут Уошингтон Джексон, — прохрипел негр, — я из Афин в Джорджии, мою жену зовут Аманда Балл, она из Дэниельсвилля. Три года назад я поступил на работу в туннель грузчиком камня. У меня двое детей: шести и пяти лет.
— Перестань болтать, парень! — рассердился Хобби. — И не цепляйся так за меня!
— О мистер Хобби, — вкрадчиво говорил Джексон, — говорят, вы добры… О мистер Хобби… — он поцеловал Хобби в голову и ухо.
Но, когда Хобби ударил его по рукам, он пришел в бешеную ярость: ему показалось, что тот хочет отделаться от него. Изо всех сил он стиснул руками шею Хобби и зашипел:
— Ты хочешь дать мне подохнуть здесь, Хобби! Ты этого хочешь?.. Ох!
И он с отчаянным криком упал на землю, так как Хобби большими пальцами вдавил ему глаза.
— Хобби, мистер Хобби, — визжал он, с плачем простирая к нему руки, — не покидайте меня, во имя вашей матери, вашей доброй старушки матери…
Хобби задыхался. Грудь была как в тисках, и собственное тело казалось ему негнущимся и длинным. Он думал, что подходит его конец.
— Идем, дьявол проклятый! — пробормотал он, когда немного пришел в себя. — Надо пролезть под этим поездом. Если ты опять станешь душить меня, я тебя убью!
— Хобби, добрый мистер Хобби!
И Джексон полз, кряхтя и плача, за Хобби, держась одной рукой за его пояс.
— Hurry up, you idiot![54]
Хобби казалось, что его виски вот-вот лопнут.
На протяжении трех миль штольня была почти совсем разрушена, завалена столбами и камнями. Повсюду ползли окровавленные, раненые люди и с криками, плачем, стонами продвигались со всей доступной им быстротой вперед. Они карабкались через сброшенные с рельсов поезда, груженные камнем и материалами, взбирались на груды щебня и спускались с них, протискивались между балками.
Чем дальше, тем больше встречали они других потерпевших, спешивших, как и они, вперед. Здесь было совершенно темно, и только изредка сюда достигал бледный отсвет огня. Едкий дым все приближался, и, едва ощутив его, они удваивали свои усилия, спеша дальше.
Они шагали через тела медленно ползущих раненых, они кулаками сбивали друг друга с ног, чтобы выиграть хоть один шаг, а какой-то негр размахивал ножом и в слепом исступлении вонзал его в каждого, кто мешал ему пройти.
Перед узким проходом между опрокинутыми вагонами и кучей деревянных крепей шла настоящая битва. Раздавались револьверные выстрелы, и крики настигнутых пулей мешались с яростным ревом людей, душивших друг друга. Но один за другим сражавшиеся исчезали в узкой щели, а раненые со стоном ползли им вслед.
Потом путь стал свободнее. Здесь стояло меньше поездов, и взрыв не вырвал всех столбов. Но здесь было совсем темно. Кряхтя, скрипя зубами, обливаясь потом и кровью, скользили по скатам и карабкались вперед спасавшиеся. Они натыкались на балки и вскрикивали, они падали с вагонов и шарили руками во тьме. Вперед! Вперед! Ярость инстинкта самосохранения постепенно ослабевала, и вновь пробуждалось чувство товарищества.
— Сюда, здесь путь свободен!
— Есть ли там проход?
— Правее, вдоль вагонов!
Через три часа после катастрофы первые рабочие выбрались в параллельную штольню. Световая проводка была испорчена и здесь. Стоял полный мрак. Все взвыли от гнева. Ни одного поезда! Ни одного фонаря! Отряды, работавшие в параллельной штольне, давно убежали, и все поезда ушли.
Дым приполз и сюда, и бешеная гонка возобновилась. Люди ползли, бежали, мчались в темноте около часа, потом начали валиться с ног от изнеможения.
— Нет смысла! — кричали они. — Нам не пробежать четырехсот километров!
— Что же нам делать?
— Ждать, пока за нами придут!
— Придут? Кто может прийти?..
— Мы умрем с голоду.
— Где склады с припасами?
— Где аварийные фонари?
— Да, где же они?..
— Мак!..
— Ну, погоди, Мак!..
И вдруг в них вспыхнула жажда мести!
— Погоди, Мак! Дай нам только выбраться!..
Но дым настиг их, и они снова побежали вперед, пока у них не подогнулись колени.
— Вот станция!
На станции было темно и пустынно. Машины бездействовали, все бежали отсюда в общей панике.
Толпа ворвалась на станцию. Здесь рабочим было все хорошо знакомо. Они знали, что тут стоят запломбированные ящики со съестными припасами, которые надо только открыть.
Во тьме раздались треск и удары. Никто, собственно, не хотел есть, ужас прогнал ощущение голода. Но вид припасов пробудил в людях дикий инстинкт, стремление набить себе желудок, и они, как волки, кинулись на ящики. Все наполняли карманы съестным. Мало того, одурев от ужаса и гнева, они высыпали на землю мешки сухарей и сушеного мяса, разбивали сотни бутылок.
— Вот фонари! — крикнул кто-то.
Это были аварийные фонари с сухими батареями, которые надо было только включить.
— Стоп! Не зажигать, я буду стрелять!
— В чем дело?
— Может произойти взрыв!
Одного этого предположения было достаточно, чтобы все застыли на месте. Страх утихомирил их.
Но потом снова повалил дым, и они опять пустились бежать.
Вдруг до них донеслись крики и выстрелы. Свет! Они ринулись через квершлаг в параллельную штольню. И увидели, как вдали толпы людей боролись из-за места в вагоне, пуская в ход кулаки, ножи, револьверы. Поезд ушел, и они в отчаянии бросились на землю, крича:
— Мак! Мак! Погоди! Уж мы до тебя доберемся!
3
Паника очистила туннель от людей. Тридцать тысяч человек вымела она из штолен. Отряды в неповрежденных штольнях, услышав грохот взрыва, немедленно прекратили работу.
— Море ворвалось! — закричали они и бросились бежать. Инженеры с револьверами в руках удерживали их. Когда же их настигло облако пыли и стали прибегать объятые ужасом люди, их уже не могли удержать никакие угрозы.
Рабочие кидались на поезда с камнем и уезжали.
На стрелке один из поездов сошел с рельсов и этим сразу задержал десять других.
Толпы рабочих бросились в параллельную штольню. Они задерживали проходившие там поезда, становясь на рельсы и крича. Но поезда были уже переполнены, и началась ожесточенная борьба за места.
Паника усиливалась еще тем, что никто не знал, что же, собственно, произошло. Было только известно, что случилось нечто ужасное! Инженеры сначала пытались образумить людей, но когда с поездами стало прибывать все больше и больше обезумевших рабочих, кричавших: «Туннель горит!», когда дым стал подползать из темных штолен, они сами поддались панике. Все поезда шли теперь к выходу из туннеля. Толпа, мчавшаяся с диким ревом, задерживала входившие поезда с материалами и сменами рабочих и гнала их в обратном направлении.
Таким образом, через два часа после катастрофы туннель на протяжении ста километров был всеми покинут. Машинисты внутренних станций тоже обратились в бегство, и машины остановились. Лишь кое-где два-три отважных инженера остались на станциях.
Инженер Берман защищал последний поезд.
Этот поезд, в котором было десять вагонов, стоял на готовой части «чистилища», где происходила клепка железных конструкций, в двадцати пяти километрах от места катастрофы. Осветительная установка и здесь была испорчена. Но Берман установил аккумуляторные лампы, мерцавшие сквозь дым.
Три тысячи человек работали в «чистилище», около двух тысяч уже уехало, последнюю тысячу Берман хотел вывезти на оставшемся поезде.
Они прибегали, тяжело дыша, небольшими кучками и а диком страхе кидались на вагоны. Народ все прибывал. Берман ждал терпеливо, так как многим рабочим «чистилища» нужно было идти до поезда три километра.
— В путь, давай отправление!
— Мы должны подождать остальных! — крикнул Берман. — No dirty business now![55] В моем револьвере шесть зарядов!
Берман был немец, маленького роста, седой, коротконогий. Шутить он не любил.
Он ходил вдоль поезда, кричал и бранился, обращаясь к головам и кулакам, возбужденно двигавшимся наверху, в дыму:
— Не безобразничать! Вы все выберетесь!
Берман держал взведенный револьвер в руке (при катастрофе обнаружилось, что все инженеры были вооружены).
Когда в конце концов угрозы стали слишком громки, он поместился на локомотиве, рядом с машинистом, и пообещал застрелить его, если тот осмелится пустить поезд без приказания. На всех буферах и цепях висели люди, и все кричали в один голос: «В путь, трогай!»
Но Берман все еще ждал, несмотря на то, что дым становился невыносимым.
Вдруг раздался выстрел, и Берман свалился на землю. Поезд тронулся.
Толпы отчаявшихся людей в бешенстве гнались за ним и в конце концов хрипя, запыхавшись, останавливались.
И эти толпы оставшихся отправлялись по шпалам и щебню в четырехсоткилометровый путь. Чем дальше они продвигались, тем более грозно звучали возгласы: «Мак, твои дни сочтены!»
