Мария Стрелова - Метро 2033: Изоляция
Анохин торопливо закивал и зачастил:
– Я не в курсе, как Хохол оказался у нас, правда! Я всего лишь солдат, мне никто ничего не докладывает.
Ваня и Костя засмеялись.
– Вот ведь, открестился от расспросов, молодец, парень, далеко пойдешь! – сквозь смех выговорил Волков, хлопнув юношу по плечу.
Митя вжался в стену.
– Я честно ничего не знаю! – прошептал он.
– Ты не на допросе и вовсе не обязан отвечать. Ты гость, да и бункер наш мало походит на Красную линию. Ничего не бойся, – мягко успокоила его Марина.
– А я и не боюсь! – выпрямился Анохин, сурово сдвинув брови.
На совсем мальчишеском лице это суровое выражение показалось очень забавным. Картину колоритно дополняли два потемневших фингала под глазами – точно, дворовый забияка. Стоящие в медпункте не удержались и снова захихикали. Митя обиженно фыркнул.
– Сколько тебе лет, герой? – совершенно серьезно спросил Андрей, не желая конфузить юношу.
– Двадцать два!
– Ничего себе! – удивился Паценков. – А выглядишь лет на пятнадцать. Куда ж тебя пристраивать-то? У нас самая старшая молодежь – семнадцать лет, все уже в бункере родились. Нам всем за тридцать давно. С кем же останешься?
– Со мной, – улыбнулась Марина. – Я беру Митю в помощники. Ты не против?
«Поздно что-то менять. Слишком много времени прошло. Дни мальчика сочтены… Митя обречен, всего лишь вопрос времени. Лучше уж пусть он будет под моим постоянным надзором. Тогда я смогу хоть что-то сделать…» – устало подумала она. Сил на жалость и сочувствие не осталось. Эти простые эмоции отнимали слишком много энергии, которой у женщины сейчас не было. Осталось смирение и безразличие…
– Правда? – щеки Анохина расцвели румянцем. – Вот здорово!
– Андрей, а этот… Хохол… Он где? – спросила Алексеева. Ей было страшно, но в то же время безумно хотелось снова увидеть этого человека.
Паценков что-то крикнул дежурному, и через несколько минут на пороге бункера показался Евгений Иваненко собственной персоной.
Глава 9
«Так и живем!»
Через неделю Марина и Митя почти поправились. Алексеева перебралась в свой кабинет, забрала туда и своего нового помощника. Когда, наконец, женщина сочла, что внешний вид пленников Фрунзенской больше никого не напугает, она разрешила Анохину появиться в бункере.
Митя вышел из кабинета и замер у двери, восторженно озираясь. Верхний этаж представлял собой длинный коридор. Начинался он от внутреннего гермозатвора, дальше располагался вход в медпункт, комната Марины и кабинет Паценкова. Тяжелые стальные двери запирались на круглые замки-вентили. В самом конце коридора стоял дежурный и находился спуск на нижний ярус бункера. Бетонный пол, стены, покрытые потрескавшейся штукатуркой казенного синего цвета, тусклое освещение слабых лампочек.
Юноша застыл, открыв рот и не в силах сдвинуться с места. После красного аварийного освещения станции, которое больше раздражало зрение, чем рассеивало темноту, довольно светлый коридор казался неземной дорогой.
– Такой свет только в Ганзе и в Полисе, ну и на нескольких станциях нашей линии, – восторженно прошептал Анохин. – У нас в метро столько электричества нет…
– У нас стоят четыре генератора, мы стараемся поддерживать освещение. На втором этаже – лампы дневного света, ртутные, у нас же все дети учатся, пишут и рисуют, – улыбнулась Марина. – А что такое Полис?
– Четыре станции: Арбатская, Библиотека имени Ленина, Александровский сад и Боровицкая. Они объединились, и теперь там центр культуры и науки, настоящая цивилизация. Их сталкеры поднимаются на поверхность за книгами! – радостно пояснил парень.
– Можешь считать, у нас почти то же самое. Культура и наука, таскаем с поверхности книги, учим детей. Да еще и светло, как видишь.
– А откуда столько топлива? – удивился Митя.
– Генераторы очень экономные. Три местных, из бункера, один с поверхности доставили, когда пожар случился, на замену. Мы весь бензин слили из ближайших автомобилей. Знаешь, как нам повезло – на пересечении Ломоносовского и Мичуринского, где выезд на большой проспект, сохранилась автозаправка. Подземные цистерны оказались полные, восемь огромных бочек под пятьдесят тонн – и все под завязку. Как не рвануло в день Катастрофы – не знаю… Мы туда почти пятнадцать лет ходим. Вообще, Митя, нам в этой жизни очень везет…
– Такого не бывает… – удивленно протянул юноша. – Это слишком хорошо для правды!
– И тем не менее. Рядом – куча магазинов с одеждой, оружейные магазины, продуктовые склады, набитые консервами, – чем не жизнь? Правда, каждое счастье рано или поздно кончается… – погрустнела Марина, задумавшись в первый раз за несколько дней над тревожившим ее вопросом.
– Вот почему Павел Михайлович так хотел попасть в ваш бункер. Это же рай на земле! Такого даже в Полисе нет! У вас и еда такая вкусная, никогда такой не пробовал! – глаза Анохина горели.
«Если бы за этим, маленький наивный мальчик… Ты так ничего и не понял. Начальник станции как никто иной был близок к разгадке моей самой главной тайны…» – устало подумала Марина. Подавив тоскливый вздох, она обернулась к Мите.
– Картошка, что ли? Да, и здесь нам опять повезло. Как сообразили во всей этой суматохе – не знаю, но первое, что приказал сделать наш ныне покойный начальник, когда мы поняли, что остались одни, – это разобрать рельсы на третьем ярусе и устроить там огород. Пара мешков пророщенной картошки из бывшей столовой корпуса спасают нас уже столько лет. Потрясающее везение, – горько усмехнулась Алексеева.
– Почему же вы в изоляции? Вы же так легко наладили жизнь в бункере!
– Это тебе сейчас так кажется. А восемнадцать лет назад мы были никому не нужными студентами-историками, философами и политологами. Мы ничего не умели, ничего не знали. Пришлось учиться на своей шкуре, методом проб и ошибок.
– Это же… неправильно! Бросить на произвол судьбы людей только потому, что они мало умеют! – возмутился Митя.
Марина пристально посмотрела на него.
– А вы в метро поступаете иначе? – вкрадчиво спросила она.
Митя опустил глаза.
– Давайте не будем об этом, – шепнул он.
Алексеева и Анохин спустились по узкой вертикальной лестнице на второй ярус. Юноша замер, ослепленный, потрясенный до глубины души.
Практически все жители бункера, за исключением тех, кто трудился на плантации, зааплодировали, как только Марина показалась на лестнице. Женщина смотрела в эти радостные лица и понимала, что все ее труды не прошли зря. Они действительно создали новую цивилизацию среди хаоса разрушенного мира. В сравнении с метро их последнее пристанище казалось островом прежней жизни, городом, где воплотился священный девиз «Трудом и знанием, искусством и человеколюбием!», если бы не…
«Нет, нет, только не сейчас! Я не хочу об этом думать!» – мысленно одернула себя Алексеева. На глаза навернулись слезы. Неужели плоду трудов стольких лет суждено кануть в небытие?
Женщина подняла руку, призывая к тишине. Эхо гулко разнесло ее голос над замершей толпой.
– Дорогие друзья, я вернулась, и я снова с вами! Только теперь мне стало ясно, как ценно и как дорого мне ваше общество! Я хочу представить вам еще одного нового жителя нашего бункера, Дмитрия Анохина, Митю, прошу любить и жаловать. Сегодня вечером устроим праздничный ужин в честь наших гостей!
– Ура! – крикнули из толпы.
– Ура! Ура! Ура! – прогремела сотня голосов.
Марина спустилась с бортика, Митя последовал за ней, оглушенный и плохо соображающий от переполнявших его эмоций.
Между тем жители бункера вернулись к прерванным занятиям. Молодежь села прямо на пол в кругу, продолжая слушать урок, который вел Ваня.
– Итак, победа большевиков в деле Великой Февральской революции оказалась четко спланированной и продуманной акцией. Вождь советского пролетариата, Владимир Ильич Ленин… – вещал Волков с бортика, возвышаясь над завороженными слушателями.
Читать лекции по истории Советского Союза, приобщая новое поколение к культуре канувшей в Лету эпохи, лучше Вани не умел никто. На занятиях было тихо, дети подземного убежища, от семи до семнадцати лет, замирали в его присутствии, не смея лишний раз вдохнуть. Их глаза горели интересом, им, никогда не видевшим солнца, не знавшим, как это – когда вокруг – бескрайний мир, когда за двенадцать часов можно оказаться не то что в другой стране – на другом континенте, было любопытно до дрожи, как жили люди раньше, чему радовались и о чем горевали. Там, где жизнь ограничена толстыми бетонными стенами и стальными затворами, счастье и печаль обретали новые, совсем иные грани и формы.
– Вы тоже про Ленина знаете? – прошептал Митя, коснувшись плеча Марины. – Мы тоже про него слушаем. Великий Вождь. Как товарищ Москвин.
