Агами - Алексей Владимирович Федяров
Маша не могла объяснить, и это раздражало больше всего. Пыталась, даже сорвалась на крик, но тут же осеклась — увидела в глазах Анны жалость, не гнев, а именно сочувствие и желание помочь. Оттого остановилась и сказала: «А давай лучше выпьем вина!» Выпили, развеселились, Анна стала вспоминать, как Гюнтер смотрел на неё, даже изобразила, как он пытался глазами снять её юбку, короткую, но не слишком.
— Под слишком короткую мужчина хочет залезть, понимаешь? А юбку правильной длины он хочет снять. Они же примитивные, мужики. Мне ещё час нужен с этим Гюнтером, и он наш. И чтобы ты не мешала своим русским трагизмом. Ну или, может, расслабишься, тогда мы его на двоих быстро разберём на составные элементы. — И рассмеялась, звонко, беззаботно.
Маша снова увидела перед собой взгляд Гюнтера, тот, без поволоки, холодный и пустой. Смеяться не хотелось. Такого не растащишь на двоих, сам растащит. Долго потом не могла уснуть. Думала о плане, искала слабые места. Чем больше думала, тем больше сомневалась.
Ну хорошо, легенда, можно считать, оказалась жизнеспособной. Молодые журналистки, приехали на ультрапродвинутые тренинги по мультикультурной публицистике в Берлин. Получилось. Смогли выйти на Софию Керн, знаковую фигуру ещё доконвенционального диссидентства, помогли в этом европейские агенты службы, а как без них. Но всё это не так сложно по большому счёту. Да, София Керн живёт очень закрыто, покушения на неё уже бывали, но эту задачу — выйти на контакт — решить не так сложно.
Но вот что дальше? Оставалось самое сложное — оперативная работа с ближним окружением Софии. И с первым же, с Гюнтером, начались проблемы. Он не верил, Маша это чувствовала, и уверенность Анны ничего не меняла. Не на её юбку смотрел Гюнтер при разговоре. Он впитывал их слова, их самих. Изучал. Играл. Версию про начинающих журналисток из России и США выслушал без эмоций. Словно не первый раз такое слышит, подумалось тогда Маше. Может и не первый, конечно. Почему должно быть иначе? И про встречу с Софией Керн, такой загадочной и закрытой, и — может быть, и это удастся — про интервью с ней выслушал с тем же покерфейсом: будто все эти хитроумные планы внедрения известны ему давно и детально, всё это он уже проходил и ещё не раз пройдёт.
Три дня назад Гюнтер снова вышел на связь. Встретились в том же кафе, Анна пошла одна. Сказала: «Не мешай мне работать с мальчиком». Маша даже обрадовалась глубоко внутри. Не хотелось снова с ним видеться, с этим «мальчиком».
В этот раз Анна не стала надевать короткое, выбрала образ студентки-отличницы. Просторный свитер, потёртые джинсы, стоптанные кроссовки. Волосы разбросала небрежно по плечам. Пояснила: «Плохие парни любят таких». Сработало или нет, было непонятно: придя после встречи, Анна весь вечер проходила задумчивой и к обычному лёгкому состоянию возвращаться не хотела, натянуто улыбалась Машиным шуткам, а на предложение выпить бокал вина только поджала губы.
Но дело было сделано — окончательное согласие Софии на встречу Гюнтер передал и попросил ждать. Сколько ждать, не сказал. Анна попросила передать ещё одну просьбу: немного расширить формат мероприятия и допустить на встречу их недавно приехавшую подругу, исследующую процессы интеграции коренного населения России. На это Гюнтер ответил предсказуемо: «Ждите». Данные подруги записал. И снова не стал платить за ужин.
Утром он позвонил, когда они только закончили завтрак, и назвал время и место встречи — вечером, недалеко от парка Темпельхофф. Разговаривала с ним Маша. В сухом голосе немца не было эмоций, только вежливость. Опять Маша удивилась его чистому, почти без акцента, русскому. Гюнтер сказал, что София ждёт и Машу, и Анну, и третью их подругу. Будет рада видеть. Маша выразила в трубку дежурный восторг, Гюнтер так же дежурно поблагодарил.
Анна собиралась молча, лёгкость её после второй встречи с Гюнтером пропала. Маша попыталась развеселить её, даже подошла и обняла, но Анна отстранила её почти грубо: «Не надо». Перед выходом присели на дорожку. Маша научила Анну этому обычаю, та поначалу смеялась, говорила, что все русские странные, но потом тоже полюбила так делать. Самоорганизация, так она стала называть этот ритуал. Сел, успокоил мысли, вспомнил, что забыл, а если не вспомнил, значит, не особо и нужно было, и пошёл. Странно, но «посидев на дорожку», успокоились обе.
— Это всего лишь задание. Нам нужно выполнить план. Мы почти всё сделали, остался только это вечер, — проговорила Анна мантру, которую, по всей видимости, повторяла про себя весь день.
И улыбнулась уже своей настоящей улыбкой.
— Ну что, пойдём? — Маша взяла Анну за руку и мягко подняла с придверного стульчика.
Ехали на такси недолго. Жара ещё стояла, хотя солнце уходило к западу, и люди старались скрыться от неё в домах и парках, отчего дороги были полупусты. Они подъехали вовремя, даже чуть загодя, и вышли из машины за пару кварталов от Колумбиадамм. Шли пешком, Маша смотрела по сторонам. Не могла отвыкнуть делать это в старых европейских городах, шла и крутила головой, читала вывески на маленьких кафе и мастерских. Странное чувство рождалось в такие моменты: словно что-то потеряно так, что не найти никогда, что-то старое, семейное, важное, способное изменить жизнь её самой и всех, кто будет после неё, и могло изменить жизнь тех, что был до. Но потерялось навсегда, ушло вместе со временем.
Вот здесь трактир каких-то братьев, гордая приписка — с 1855 года. А тут шьют обувь уже триста лет. Здесь пекут песочные пирожные, и по утрам весь квартал ходит сюда пить кофе. Тоже с давних пор. Анна этому не удивлялась, у неё в Абердине тоже есть лавки, которые открывали первые переселенцы. Потому и спокойна Анна, потому для неё задание — лишь выполнение плана, потом она поедет в отпуск к себе домой, и там будет всё как прежде. А что будет дома у Маши? Где все эти лавки кожемяк и сапожников там, куда вернётся она? Важно ли это вообще, если никогда не угадать, куда вернёшься: в ту же страну или в совсем другую, где её начальники уже расстреляны в подвалах, а её саму ждут лагеря.
Осталось встретить Лидию, которая должна была ждать здесь.
Анна дернула Машу за рукав:
— Смотри, вон он идёт.
Гюнтер шёл от парка Темпельхофф, легко и немного вальяжно. Светлые брюки,
