Дмитрий Барчук - Новый старый год. Антиутопия
Привратник упал. Андрей забежал внутрь и, миновав маленький коридорчик, оказался в большой комнате без окон, стены которой были обтянуты розовым шелком. На пушистом персидском ковре под навалившимся на нее мужиком змеей извивалась Валя, пытаясь скинуть его с себя, а насильник так был увлечен преодолением ее детского сопротивления, что даже не заметил появления постороннего. Он разорвал ее платье спереди, стянул лифчик, обнажив еще недозревшие девичьи груди, и, рыча, пытался стащить с нее трусики. Но большая глиняная напольная ваза, неожиданно с размаху приземлившаяся на его грешную голову, помешала ему осуществить задуманное. Он разом обмяк, придавив собой Валентину. Крутоложин помог девочке выбраться из-под этой туши и спросил:
– Где Люда?
Девочка, закрывая краями разорванного платья свое тело, вся покрасневшая от стыда, что взрослый мужчина, друг ее отца, увидел ее в таком виде, всхлипывая, прошептала:
– Она там, наверху. Другой утащил ее на второй этаж.
Андрей птицей взлетел по лестнице и уперся лбом в массивную кедровую дверь, за которой слышались всхлипы и звуки борьбы. Он попытался выбить дверь плечом. Но она была сделана на совесть и не поддалась ему. Тогда он начал колотить по ней кулаками, пинать ногами, орать, материться. Но все было тщетно. Затем обессиливший, он опустился на пол, обнял голову руками и заплакал.
– Что, успокоился? – спросил из‑за двери мужской голос. – Ты кто такой?
– Я ее отец, – упавшим голосом ответил он.
– Ты хочешь забрать свою дочь, не так ли? – предположил голос из‑за двери.
– Да, – ответил Крутоложин.
– Хорошо. Я верну тебе ее, если ты сейчас спустишься на первый этаж и пообещаешь мне, что после того, когда она выйдет к тебе, ты больше не предпримешь попыток взломать эту дверь.
– Обещаю, – вынужденно сказал Крутой.
Он спустился вниз, и когда ступеньки перестали скрипеть под ним, дверь действительно отворилась и из нее, как сомнамбула, выскользнула Люда.
Андрей со всех ног бросился к дочери, крепко сжал ее в своих объятиях, но она никак не прореагировала на проявление его чувств, а лишь продолжала смотреть через его плечо куда-то вдаль.
– Люда, Людочка! Что они с тобой сделали? – продолжал тормошить ее обезумевший отец.
Но дочь продолжала молчать и смотрела на него ничего не понимающими глазами.
– Ах ты сволочь! – взревел Крутой, ринулся наверх и снова стал что было сил колотить в кедровую дверь.
– Я так и знал, что ты не сдержишь своего слова, – послышалось из‑за двери. – Но это твои проблемы. Я уже вызвал по сотовому телефону милицию и сейчас тебя, голубчика, вместе с твоей дочкой арестуют за нападение на ответственного работника Фронта национального спасения.
Крутоложин понял, что это не блеф, не пустая угроза, взял Люду на руки и спустился вниз, где их ждала зареванная Валентина.
– Пойдемте, девочки, домой. Но ты, партийная сволочь, запомни: я еще вернусь.
– Ой как страшно. Вали скорей домой, папочка. Пока тебе самому задницу не надрали, – ответил ехидный голос из‑за двери.
В деревне, куда Крутоложин отправил жену и троих девчонок, Люда поправилась. Сознание и дар речи вернулись к ней, но она стала очень замкнутой и неразговорчивой, в отличие от своих сверстниц.
Однажды по телевизору он увидела своего насильника. И вновь неделю ни с кем не разговаривала. Им оказался секретарь обкома Константин Евгеньевич Веселый.
Каждый раз, бывая в Обске, командир таежного партизанского отряда Крутой не забывал нанести ставший традиционным визит вежливости к злополучному особняку на городской окраине в надежде наконец-то встретить обидчика дочери и расквитаться с ним. Но судьба пока хранила главного идеолога.
9. Карнавальная ночь
Ничего себе! – присвистнул Дима Штайн, когда увидел, что к особняку подкатил большущий туристический автобус, из тех, что используются на междугородных рейсах.
Но не столько габариты транспорта удивили лучшего подрывника отряда, сколько его пассажирки. В закатных сумерках предновогоднего вечера через подернутые инеем автобусные стекла были хорошо видны ярко накрашенные девичьи лица.
– Мать честная! – присвистнул подползший к Диме напарник по засаде Жак Луковский. – Это ж целый публичный дом на колесах. Куда, интересно, эти цыпочки собрались? Наверняка на спецзаказ.
– Вот бы с такими порезвиться, – мечтательно произнес Штайн. – У меня уже два месяца бабы не было.
– А что, это идея! – оживился Жак. – Давай захватим сейчас этот автобус вместе со всеми его пассажирками. Это же девчонки из колонии. Они только рады будут свободе. Эту ночь все равно проведем все в Доме культуры. Будет хоть чем заняться.
– Но Крутой же строго-настрого наказал никому в Новый год не напиваться, – возразил Дмитрий.
– А мы не будем пить. Кто сказал, что с женщинами обязательно надо нажираться до поросячьего визга? Выпьем по бокалу шампанского и начнем амуры крутить. Не дрейфь, еще лучше получится.
– А не выспимся? Завтра же операция?
– Чудак человек! После этой операции в лучшем случае единицы из нас останутся в живых. Сам Бог, можно сказать, посылает нам последнее удовольствие, а он отказывается! – Жак демонстративно повертел пальцем у виска.
Но старший в дозоре оставался непреклонен.
Вот уже из дома выпорхнули две последних птички. Сейчас они сядут в автобус – и прощай, наваждение!
– Крутому нужен был грузовик, чтобы протаранить ворота? – чуть ли не во весь голос закричал Жак. – А чем хуже автобус?
И, не дождавшись ответа товарища, Луковский вывалился из‑за забора и быстро побежал к автобусу. Штайну пришлось последовать за ним.
– Девушка! Не закрывайте дверь! – прокричал Жак последней садившейся в автобус девице.
– В чем дело, товарищ? – поинтересовался охранник. – У вас что-то случилось?
Запыхавшийся мужик внизу улыбнулся и вдруг вытащил из кармана пистолет.
– Без глупостей, приятель, – предупредил он конвоира, целясь ему в живот. – И корешу своему за рулем посоветуй не дергаться. Это наши девушки. А вам придется подыскать других.
Вечером в гостиницу за Смитом вновь заехал знакомый усач на Nissan Maxima.
«Это уже не просто совпадение», – подумал иностранец, нащупывая в кармане пиджака второй ключ от машины, который он, получив заказное письмо из Австралии, так и не передал шоферу, а, подчиняясь какому-то интуитивному порыву, оставил у себя.
– И что же, вам всю новогоднюю ночь придется дежурить? – проверяя свое предположение, спросил Георгий.
– Ох и не говорите, господин хороший, – пожаловался хохол. – Вот она – обратная сторона езды на приличной машине. В каждой дырке теперь я затычка.
– И вы даже бокала шампанского не выпьете и просидите перед домом в машине до самого утра? – не унимался любопытный австралиец.
– Так полагается по инструкции, но в Новый год, сами знаете, случаются удивительные вещи, – и, оживившись, он по-товарищески признался гостю: – Та дамочка, с которой вы утром ездили на рынок, меня к себе встречать Новый год пригласила. Только Константину Евгеньевичу не говорите, а то подумает что-нибудь плохое. Это информация только для вас, как для друга. Чтобы знали, когда застолье закончится, где меня, если что, искать.
Смит улыбнулся. Теперь у него был реальный шанс увидеть сына и самому проводить семью в дальнюю дорогу.
– Вот он! Герой нашего времени! – театрально воскликнул Евгений Семенович Веселый, когда Смит в сопровождении Ольги переступил порог гостиной, и тут же бросился тискать и обнимать старого товарища своего сына.
С растрепанной копной густых, вьющихся седых волос Веселый-старший походил на Людвига ван Бетховена. Он был богатырского телосложения, а неуемная кипучая энергия пенсионера не находила достойного применения, поэтому австралийцу пришлось несладко в медвежьих объятиях Костиного папы.
– Маша! Маша! Ты только посмотри! – звал он жену громовым голосом. – Вот каким должен быть настоящий бизнесмен! Дерзким! Находчивым! Бесстрашным! И должен любить свою Родину-мать, воспитавшую его. Как это делает Георгий. Ух, молодец!
При этом Евгений Семенович смачно, взасос, троекратно по русскому обычаю расцеловал гостя. Да так, что тот смутился. Мария Сергеевна, мама Константина, лишь выдавила из себя неестественную улыбку и едва наклонила голову в знак приветствия.
Больше в просторной, не менее сорока квадратных метров, гостиной никого пока не было.
Длинный стол был накрыт на шесть персон. Из чего Георгий сделал логический вывод, что кроме родителей, жены, высокопоставленного тестя, самого главного идеолога области и его, Смита, за столом больше никого не будет.
