Керри Райан - Лес Рук и Зубов

Я смотрю на белый лист, и меня сразу захлестывает волной слов, но я не знаю какие выбрать. Как передать смятение, что сжигает меня изнутри? Тогда я начинаю просто выплескивать все, что во мне накопилось, о чем я молчала, но давно хотела сказать Гарри. А потом Трэвису. Джед и Кэсс. Маме, папе, своей судьбе. Я спешно заполняю листы корявыми буквами, размазывая чернила и не обращая на это внимания.

Закончив, я отношу всю стопку на чердак и сажусь у стены, поставив рядом ящик со стрелами. Дрожащими, перепачканными чернилами пальцами я начинаю оборачивать каждую стрелу бумагой и перевязывать леской, которую нашла в коробке для рукоделия.

Затем я выхожу на балкон и прицеливаюсь. Всех детей в нашей деревне учили обращаться с оружием, и стрелять из лука тоже. Привычным движением я натягиваю тетиву, скольжу пальцами по древку и заряжаю стрелу. Надеюсь, бумага с леской не повлияют на траекторию полета…

Я отпускаю тетиву, и она с резким звоном возвращается на место, выбрасывая стрелу в воздух. Та летит по дуге и вонзается в голову Нечестивой.

Нечестивая падает и не встает. Я беру следующую стрелу с посланием и тоже отправляю ее в толпу мертвецов. Вновь и вновь я загоняю свои слова в головы Нечестивых, но они продолжают наступать, как ни в чем не бывало. Голод заставляет их двигаться дальше, перешагивая через обездвиженные трупы своих собратьев.

К тому моменту, когда у меня остается единственная стрела, на земле лежит двадцать поверженных Нечестивых. Но это лишь капля в море. Их даже не видно в толпе.

Я беру последнюю стрелу с запиской и выпускаю. Она летит прямо и вонзается в доски у ног Гарри, который все это время наблюдал за моей охотой.

Он наклоняется и снимает записку с древка, оставляя стрелу на месте. Разворачивает и читает. В письме я сообщаю, что у нас все хорошо, и спрашиваю, как они поживают. Не задумывались ли они о побеге?

И жду ответа.

XXV

— Они скоро прорвутся, — объявляет Трэвис, когда я возвращаюсь в дом.

Он сидит за пустым столом в просторной комнате на первом этаже и смотрит на дверь. Аргус замер рядом на полу, и Трэвис рассеянно чешет ему за ухом. Мы оба слышим толчки и царапанье Нечестивых, они не стихают ни на минуту.

— Ты же говорил, что мы в безопасности! — Я стараюсь ничем не выдать досады и все же чувствую себя преданной: он пообещал меня защищать, а теперь сдается?

— Мы оба прекрасно знали, что это не навечно, — отвечает Трэвис.

Но что он имеет в виду: только ли наши укрепления?

— Как ты понял, что Нечестивые скоро прорвутся? — тихо спрашиваю я, прижимая руку к доскам, что отделяют меня от внешнего мира. Они кажутся толстыми и прочными, однако пальцы чувствуют, как сильно прогибается дерево под натиском Нечестивых.

— По стону досок. Когда я здесь один, это единственный звук, который я слышу.

Я виновато роняю голову на грудь:

— Я хотела найти способ выбраться из дома. Но так ничего стоящего и не придумала.

— Понятно, — говорит Трэвис.

Я прикладываю палец к треснувшей доске:

— Переправить человека на платформу не самое сложное. Вся загвоздка… — Я умолкаю.

— В моей ноге, — заканчивает Трэвис.

Я киваю.

— И в Аргусе.

С губ Трэвиса срывается смех, больше похожий на стон. Он чешет нашего пса за ухом, а тот, жмурясь от удовольствия, прижимается к его ноге. Верный друг.

Сцепив руки за спиной, я поворачиваюсь к ним лицом:

— Я тебя не оставлю.

— Знаю.

— А голос у тебя такой, будто ты мне не веришь.

— Может быть. Но я верю.

— Мы выберемся.

Я хочу подойти и взять Трэвиса за руки, убедить его, заставить поверить, но тут он спрашивает:

— А что потом? Когда мы выберемся из дома?

— Сбежим из деревни и найдем выход из Леса, — спешно говорю я. — Как мы и хотели…

— Не мы, а ты, — перебивает Трэвис, пряча глаза.

Я с трудом сглатываю вставший в горле ком. Меня вновь начинает наполнять пустота, сердце трепещет в груди, дыхание становится частым и прерывистым. Я со стуком прижимаюсь спиной к двери.

— Трэвис, я тебя не понимаю. Мы ведь обсуждали этого с самого начала. Тогда, на холме, и в соборе, когда я рассказывала тебе про океан… — Я показываю на его ногу, и он накрывает ладонью больное место.

— Я хотел сделать тебе приятное, — говорит Трэвис. — На холме, когда мы наконец поцеловались, ты была нужна мне, как ничто другое. Ты была важнее деревни, важнее доверия брата и любви суженой. — Он морщится от этого слова, как будто съел что-то горькое. — И это по-прежнему так, ничего не изменилось. Ради тебя я готов пожертвовать всем остальным.

Он ставит локти на стол и прячет лицо в ладонях; пальцы тонут в волосах. Аргус скулит, огорченный плохим настроением хозяина и внезапной переменой атмосферы в доме.

— Почему же ты за мной не пришел? — выдавливаю я едва слышно и стискиваю кулаки, явственно ощущая, как меня вновь наполняют гнев, стыд и растерянность.

Долгое время Трэвис молчит. А потом спрашивает:

— Ты знаешь, как я сломал ногу?

Я качаю головой. Он никогда мне не рассказывал, а я не спрашивала — думала, все узнаю в свое время.

Не поднимая головы, Трэвис начинает:

— Все случилось из-за той башни, старой вышки на холме. Я часто забирался на нее, смотрел на Лес за забором и гадал, какой мир на самом деле. Разве может наша деревушка быть последним человеческим поселением в некогда огромной вселенной? Неужели мы последние люди на свете? Как Господь мог доверить нам будущее человечества? — Он поднимает глаза: — Среди нас нет ни Ноя, ни Моисея, мы не пророки. Почему он выбрал нас? И почему Сестры учат детей, что на свете больше никого не осталось, что за забором нет никакой жизни? Я забирался на башню и придумывал план побега.

Взгляд у Трэвиса становится отрешенный и далекий, словно он полностью ушел в воспоминания. Словно перед его глазами стоят знакомые виды с башни и знакомый ветер ласкает лицо.

— Ты знала, что в детстве я все время просил Кэсс пересказывать мне твои истории? Она смеялась над ними, не злобно, по-дружески и любя, как смеялась над всем остальным, пока не… — Он показывает на мир вокруг.

Я трясу головой:

— Но мои истории никогда не нравились Кэсс! Она их даже не запоминала.

— Еще как запоминала, ведь я постоянно требовал новых.

— Почему ты не просил меня? — шепчу я.

— Потому что ты принадлежала Гарри.

— Не всегда.

— Всегда, — заверяет меня Трэвис. — По крайней мере, в его представлении.

Я начинаю расхаживать перед дверью, затем по всей комнате.

— Почему тебя так интересовали мои истории? — наконец спрашиваю я.

— Потому что ты тоже знала о существовании внешнего мира. Мира за забором.

— И что?

— Мне была нужна твоя уверенность. Я хотел… — Он пожимает плечами. — Я хотел верить.

— Все равно не понимаю.

Трэвис внезапно хлопает ладонями по столу, так что мы с Аргусом подпрыгиваем на месте.

— В тот день я залез на башню, чтобы попрощаться с Лесом. Отказаться от детской мечты и принять новую жизнь. Забыть о внешнем мире. Забыть о тебе.

Я останавливаюсь:

— Что произошло?

— Было скользко, а я не смотрел под ноги. Думал только о тебе, о твоих историях про океан, о твоей непоколебимой вере. — Трэвис снова кладет руку на голову Аргуса и, не глядя на меня, добавляет: — Я поскользнулся.

Я потрясенно опускаюсь на стул:

— Я понятия не имела!

Он качает головой, по-прежнему глядя на Аргуса:

— Сломав ногу, первое время я бредил от боли и думал, что это Господь наказывает меня за неблагодарность. За мечты о чем-то большем, о жизни за пределами Леса. — Он поднимает голову и заглядывает мне в глаза: — Я уже хотел сдаться. Встать на путь истинный, каким бы он ни был. Но потом ты начала каждый вечер приходить ко мне в комнату и рассказывать про океан. Ты помогла мне вынести боль, и я уже не знал, чему верить. Не знал, искушаешь ты меня или показываешь истинный путь. — Он вытирает руками лицо. — Ты должна понимать, что Гарри всегда тебя любил. Ради тебя он был готов на все.

— Мне кажется, этого недостаточно.

Уголок его рта чуть вздрагивает словно в улыбке.

— Хотел бы я знать, кого из нас тебе достаточно, Мэри.

Трэвис надеется, что я начну возражать, попробую его переубедить. Он затаил дыхание и молча ждет моего ответа.

Но я только оглядываюсь на дверь, содрогающуюся под неумолимым натиском Нечестивых: им не терпится прорваться в наш мир. Их голод не ослабнет даже тогда, когда мы все умрем.

Я вздрагиваю и хлопаю рукой по ноге, подзывая Аргуса. Но тот не отходит от хозяина, а кладет голову ему на колени и вопросительно смотрит на меня.

Я вспоминаю, как ждала. С каждым вздохом и ударом сердца ждала, что Трэвис придет за мной.

— Я бы тоже хотела это знать, Трэвис. Но я не знаю.