Константин Кузнецов - Путешествие гнева
Пирс коротко кивнул, а я успел заметить, как из тени выскользнул невысокий человек в халате до пят.
Повторив привычную для нас процедуру приветствия, он перемолвился парой слов с проводником и подал рукой короткий знак следовать за ним.
— Кабусовы дети, как нашего капитана занесло в такое место? — едва слышно прошептал рулевой.
— А где мы? — только сейчас такой простой вопрос соблаговолил прийти мне в голову.
— Шут его знает, сынок. Но что бы здесь ни творили эти маленькие хорьки, клянусь Икаром, оно мне не по нраву.
Чугунная лестница, напоминавшая хрупкий каркас одного из творений виртуоза Босвела, которое носило название «верховоз», закончилась небольшим коридором, ярко освещенным десятком факелов. Закопченные стены создавали ощущение затхлости, но когда наш новый проводник распахнул двери и пригласил нас в огромный зал, все изменилось. В глаза ударил яркий свет, и я едва устоял на ногах, пытаясь сориентироваться в пространстве.
Не успев прозреть, я услышал сотни всевозможных звуков: крики, клекот, треск и даже стрекотание, напоминающее шум цикад. Щурясь, мне все-таки удалось сделать неуверенный шаг. Протянув руку, я облокотился на некую деревянную преграду и услышал оглушающий крик младенца.
— Милостивый гомункул, куда мы попали! — голос рулевого едва прорвался сквозь невообразимое завывание.
Я схватился за уши и, еще сильнее зажмурив глаза, застыл, надеясь, что эти мучения вскоре закончатся. Так оно и случилось.
Недолгая пауза вернула мне зрение и возможность безболезненно воспринимать окружающий мир.
Открыв глаза, мне удалось различить сначала проводника, а затем и ошарашенного Пирса, не выпускавшего из рук обнаженную саблю.
— Успокойтесь, гости. Здесь нет ничего страшного. Просто наши воспитанники немного волнуются, когда к нам приходят посторонние, — отвесив очередной поклон, пояснил островитянин.
И только после его слов я наконец заметил многочисленные стеллажи деревянных клеток, на одну из которых я, видимо, и имел неосторожность опереться. Но самым удивительным было не это. Из-за деревянных стен, имевших множество крохотных отверстий, на нас с интересом взирали тысячи глаз.
Птицы. Именно, к этому виду я бы отнес тех существ, что томились внутри клеток. Имеющие окрас от ярко-розового до темно-фиолетового, они обладали огромным тонким клювом, похожим на долото, и, как я успел убедиться, невероятно пронзительным голосом.
— Что за чудо! — Пирс убрал оружие в ножны.
— Самые лучшие почтари на всем просторе Небесных океанов, — улыбнувшись, промурлыкал проводник.
— Как их называют?
— Латосас, — охотно ответил островитянин. — Они живут высоко в горах и, чтобы отловить одного из них, охотники порой тратят целую луну.
— Луну? — не понял я.
— Лунный цикл, — буркнул рулевой.
— Все верно, — согласился проводник. — Мы считаем их добрыми вестниками покровителя, поэтому позволяем им совершить всего один полет, а потом отпускаем. Иначе можно разозлить Калуку. А разозлить Калуку означает смерть.
— Неужели эти птахи такие умные, что сами находят адресата? — поразился рулевой.
— Вестники покровителя не могут быть глупыми, — осторожно ответил проводник и с опаской посмотрел по сторонам, словно нас могли подслушивать. — Но для того, чтобы выполнить поручение, все-таки необходимы определенные навыки.
— И как же вы им втолковываете, куда надобно отправить послание? — не унимался Пирс.
— Именно втолковываем, — на лице проводника застыла загадочная улыбка.
— То есть?
— Мы с ними говорим. Я же вам объясняю — они очень умные птицы.
— И они понимают?
Островитянин выдержал паузу, его улыбка поменялась на сдержанную, и он произнес:
— Следуйте за мной, господа, и вы сами все увидите.
Следующий зал был чуть меньше предыдущего и походил на ученический класс, завешенный всевозможными картами, черными досками и массивными полками с книгами, и только вместо привычных парт вдоль стен тянулись жердочки. Вся комната разделялась на ровные участки. Мой бывший учитель Босвел назвал бы их квадратурином.
Проводник повернулся к нам лицом и, приставив указательный палец ко рту, попросил вести себя тише. В комнате шел урок.
Почти на цыпочках мы приблизились к одному из учителей: тощий кривоносый островитянин, приспустив очки на самый кончик переносицы, громко размахивал руками и что-то курлыкал, будто настоящая птица. Я обратил внимание на сложную схему, нарисованную на доске. Мел кое-где стерся, из-за чего общая картина походила на неразборчивую мазню разбаловавшихся школяров.
Учитель продолжил свои странные манипуляции и, судя по его надрывному голосу и отчаянным взмахам, он почти выбивался из сил. В отличие от него, птицы, сидевшие на своих ученических местах, вели себя довольно смирно. Вылупившись на островитянина, они лишь изредка издавали довольное кряканье, видимо подтверждая тем самым, что прекрасно понимают, о чем идет речь.
— Как продвигаются дела, мастер Лопло-Вега? — поинтересовался проводник.
Учитель отвлекся, растеряно оглядел нас с ног до головы и, тщательно вытерев выступивший на лбу пот, изрек:
— Данные великие особи весьма сообразительны. Треть морского пути я уже объяснил, осталось еще тридцать миль сушей, горный перевал, и они с легкостью доберутся до адресата. — В конце он издал некий свист и радостный гогот, сравнимый с гусиным кряканьем.
— Тогда не будем вам мешать, мастер.
На этот раз проводник поклонился еще ниже — чуть ли не до самого пола. Повернулся к нам и указал на массивную дверь в конце зала.
— И как долго они шныряют туда-сюда? — явно утомившись долгим экскурсом, спросил рулевой, не забыв при этом сладко зевнуть.
— Я же говорил: всего один раз, — пропел в ответ островитянин.
— Как один? В чем же тогда смысл так долго и упорно вдалбливать в их крохотные головки маршрут?!
Проводник остановился и уставился на нас так, словно мы несмышленые ребятишки.
— Поймите, — с должным терпением пояснил он, — латосас просто оказывают нам услугу. Мы взываем к могущественному покровителю, тот, в свою очередь, откликается на наши молитвы и дарует нам возможность прибегнуть к помощи его пернатых слуг. Но если мы задержим их больше, чем нужно, Калуку может разгневаться. Поэтому только один раз в своей жизни латосас несут письмо в далекие страны и, если того требуют условия сделки, возвращаются обратно. В знак признательности они получают от нас серебряное кольцо, и мы обязуемся никогда больше не обращаться к ним с новой просьбой…
— По-моему, он слегка того, — не дослушав проводника до конца, шепнул мне Пирс.
Я не мог с ним не согласиться.
На материке никогда с таким трепетом не относились к птицам. Конечно, их не истребляли почем зря, но и не ставили в один ряд с великим Икаром. Хотя, по слухам, некоторые механикусы, пытаясь выведать у пернатых секрет свободного полета, усыновляли целые стаи голубей, изучая их особенности. На подобные чудачества все смотрели сквозь пальцы — среди представителей Цеха Изобретателей мало кого можно было назвать нормальным.
Следующий этаж башни растворился в полумраке тусклого света. Сотни свечей будто прорастали сквозь деревянные столешницы огромных рабочих мест, где трудились повторятели. Со всей скрупулезностью они копировали строчки из оригинального письма на свежий лист бумаги. Букву за буквой, слово за словом.
Щурясь, они внимательно изучали все завитушки, наклоны и угловатости почерка. Взмах — и письмо получало великолепную копию, а иногда две, три — столько, сколько прикажет хозяин «Башни на краю».
Сложный механизм работал как часы и не останавливался ни на минуту. Когда один из повторятелей уставал, он поднимал руку и на его место вставал новый. Письма ложились на поднос ровными стопками: оригинал — слева, копия — справа.
— Зачем они это делают? — устало спросил рулевой.
— На случай, если послание не сможет достигнуть адресата, — без особого интереса ответил проводник.
— Хотите сказать, что птицы не всегда добираются до цели? — вопрос сам сорвался с моих губ.
— Это довольно частое явление, — кивнул островитянин и, уставившись на наши удивленные лица, поспешил продолжить: — Понимаете, жизнь латосас коротка. В лучшем случае это один небесный оборот. Но зачастую они сгорают гораздо чаще.
— Вы хотели сказать — умирают?
— Нет, — нахмурившись, проводник явно обиделся моей смелой догадке. — Слуги покровителя бессмертны. Закончив свой короткий земной век, они вспыхивают в буквальном смысле этого слова. И тогда пепел тех грехов, что латосас забрали у нас, превращается в прах, а очищающий дым их душ возносится ввысь.
Закончив говорить, он заметно погрустнел и не произнес больше ни слова. Но на меня его рассказ произвел должное впечатление. Здесь, в мире, лишенном машинерий, любая работа выполнялась с таким усердием, что «Пышка» виртуоза Босвела и другие изобретения показались мне сущей бессмысленностью.
