Майк Гелприн - СССР-2061 (антология)
Присев на стол, я принял свой вечерний коктейль из пилюль, запив его выдохшимся нарзаном.
– Охраниловка у нас – ни в какую, – рассеянно наблюдая за мной, сказал Нелыкин. – От верблюдов и овец ещё помогает, а от старшеклассников – уже нет. Они в нужном секторе сканеры заблокировали за минуту. А уж через три забора перемахнуть таким акробатам – тьфу. Фашистов на нас нет, вот что. Расслабились… Ты домой-то едешь?
– Смысл? – спросил я, допив минералку прямо из горлышка. – В семь утра орбитальный транспорт встречать.
Так что я лучше в комнате отдыха устроюсь, за аквариумом. А ты дежурь. Но до шести чтоб тишина, понял?
Нелыкин изучил болезненную гримасу на моём лице и отключил подпитывающую мигрень иллюминацию. В сумраке матово тлели панели столов и открытый нелыкинский монитор. А ещё через окно валил, как пар из распахнутой бани, зыбкий белый свет.
Далеко справа от нас поднималась над степью ослепительная, равнодушная к земной гравитации медуза. Очертания корабля нельзя было угадать в этом не то облаке, не то клубке ионовых сполохов, ползущем в термосферу, но судя по тому, что начиналась среда – с одной из площадок Северного корпуса стартовал лунный грузовой.
Словно компенсируя отсутствие на ночном небе своего пункта назначения, корабль сам поливал землю белесым мерцанием, высвечивая взгорки и солончаки, обозначая непроглядными тенями рытвины и низины. Слева блестела, змеясь, Сырдарья, а наискось от нас сверкала нитка ЛЭП, прямая, как джеб. Она устремлялась сначала на север – в подстанцию Оразбай, – а потом, сложно изламываясь, тянулась через пески и степи, через Бетпак-Далу и Сары-Арку до самой Курчатовской зоны, энергетического сердца континента.
И нёсся к нам по той тропе вырабатываемый десятками реакторов ток: через Сары – Арку с Бетпак-Далой, через степи с песками, на подстанцию Оразбай, – к пяти корпусам космопорта, в силовые ангары. Начавшее свой путь в семипалатинских пустошах, электричество заполняло аккумуляторы антигравов и ускорителей здесь, на Байконуре, чтобы уже очень скоро, обретая свободу, поднять корабли на орбиту Земли, и оттуда разогнать их до скорости, близкой к своей собственной.
И так же как все эти килоджоули, стекались к нам дети.
Сначала – по два-три в год, потом – по пять-шесть, теперь вот по десятку, а скоро счёт пойдёт на дюжины.
Со всех окрестностей, где были космоцентры: из Ташкента, из Шымкента, из Алматы, Караганды, Астрахани, Акмолинска, Омска…
Мы ведь очень длинно рассуждали о том, какими будут эти дети. Нам казалось, что самое главное – это накормить их и защитить, мы много об этом говорили, но тут вдруг получилось, что есть ещё одна большая проблема. А именно: мы не предвидели дальнейших трудностей.
Жизнь моя началась с забот, диктуемых нехваткой пищи, а потом её, жизнь мою, определяла злость. И ничего другого я не знал, и знать не хотел. Но вот эти мелкие, вдруг подумал я, даже если и столкнутся с голодом – то не утратят своего человеческого достоинства. А если случится в их жизни ненавидеть – то они не позволят ненависти быть движущей силой… Что же направляет этих детей?
Детей?
Разве человек, осознающий свою нужность и взирающий на себя с точки зрения общей пользы – может быть ребёнком? Вот ты, Владимир Фёдорович, можешь позволить себе такую роскошь – рассуждать о собственной пользе?
Года через три, когда настигнет тебя пенсионный возраст, переведут тебя на должность Почётного Протирателя Штанов – в какой-нибудь Совет ветеранов МВД, и польза твоя будет метаться между конференциями и санаториями, между, видишь ли, общением с журналистами и катанием на байдарках.
В оконном стекле отражался уже начавший сутулиться пожилой человек. Несколько скособоченный от трёх дырок в кишках, левее пупа, лысоватый, в расстёгнутом кителе, провисающем над нестандартным, по случаю протеза, плечом. И с навсегда застывшей на физиономии гримасой подозрительной набыченности.
«Я – старый мент на списание; будьте снисходительны!».
– Лёша, а как, ты думаешь, сейчас в Швеции насчёт байдарок? – спросил я. – Имеет смысл?
Нелыкин встал из-за стола, и тоже приковылял к окну.
Осмотрел меня скептически и остался недоволен.
– Это всё нервы, Фёдорыч, – сказал Нелыкин. – Не берегут они наши с тобой нервы… Вообще не понимаю, чем там Детские комнаты милиции занимаются. Два школьника перестают ходить на уроки – раз. Выбирают программу подготовки в космоцентре – два. Что непонятно? Трудно сообразить, что будет «три»?
– Наверное, трудно…
– Трудно было в сорок девятом году Юру Маркиза с его отморозками брать! – обозлился Нелыкин. – Вот это было – трудно!
С моей-то выслугой, подумал я, меня переведут не то что в Акмолинскую ДКМ, а хоть в Африку, только попросят координаты поточнее указать. Но рапорт лучше на свежую голову напишу, утром. А на сон грядущий не худо бы ознакомиться с творчеством публициста Курлыкова, что ли.
– Управы на них нет никакой, – буркнул Нелыкин, и трижды рубанул воздух напряжённой ладонью: – Ни-ка-кой!
Александр Погодаев
Проба Генри
У лунной пыли особый запах – неживой. Не мертвый, нет – просто никогда живым и не бывший. Его ни с чем не спутать. В ангаре пахнет пылью. И холодно, очень холодно. Ладно, уже недолго: откроется шлюз, меня пристегнут к реактивной платформе, кто-то повернёт рубильник… Разгон-торможение…
И начнется Шоу! Как всегда… и каждый раз по-своему. И отыграю я, как обычно, с полной выкладкой. На пределе. Мне иначе нельзя. Жаль, в этот раз все помощники остались на Земле, больно уж билеты дороги, но местные спецы тоже неплохи, справляются. Разве что шлифовальщикам работы больше, так ведь… им за то и платят.
Спутники увидят всё, в деталях и подробностях, записи уйдут на Землю, осядут в компьютерах Студии… ненадолго. Там их разобьют на байты, проверят каждый пиксель – и, как мозаику, соберут заново. Добавят резкость, улучшат звук, цвет, поработают с запахом, выбросят лишнее. Добавят комментарии экспертов, перевод на основные языки (опционально – любое наречие планеты, лишь бы словарь существовал), субтитры, рекламу. И появится очередная серия, вызовет привычно бурю – восторг и злоба, недоумение, попытки отыскать тайные мотивы, иски «за аморальность»… и, может быть, письма, благодарственные письма от людей, оставшихся в живых.
Шоу – всегда настоящее. Не игровой фильм, не компьютерная реконструкция. Я действительно рискую жизнью. Раз за разом… и выигрываю. Почти как те безбашенные парни, что прыгают с небоскребов, раскрывая парашют у самой земли. Почти… именно «почти». Они уникальны, я – нет. То, что делаю я – может каждый. Может лучше, чем я. Доказано.
Иван кивает. Хороший журналист, я помню его репортажи. Молчаливый, удивительно ненавязчивый человек – так и хочется рассказать ему всё. Наверное, он шпион. Русские на этом помешаны, я читал. Слежка у них – что-то вроде спорта, и ладно бы за преступниками… Дикость какая-то – чем больше уважают человека, тем сильней за ним надзор. Каждый шаг в Сеть транслируют, смотри кто хочет, разве что из ванной репортажи не ведутся. Так и называется – «народный контроль». Никакого уважения к человеческому достоинству. Иван объяснял, что это цена такая, за власть. Сперва выбирают, потом всей страной следят, чтоб не skurvilis'… ну и где тут логика?
Даже странно, вроде на одном языке говорим, все слова понятны, а ощущение – будто с инопланетянином беседа. Как эта страна вообще не развалилась? Ведь от них люди бегут каждый день, в год – десятки тысяч, самые лучшие, предприимчивые, готовые конкурировать, любой ценой выгрызать свой кусок у жизни. Покупают билеты, и едут в Свободный Мир, куда угодно, лишь бы вырваться от тирании. А эти… даже не пытаются их удержать. Не понимаю.
Сидим, проверяем снаряжение. Беседуем. «Почему не „Добрыня“, не „Зевс“?». Хороший вопрос, да. Ответ простой, но не грех и повторить: я никогда не использую уникальное оборудование. Если в Шоу требуется нож, то это будет не эксклюзивный клинок из легированного титана, а стандартная штамповка, взятая в ближайшем супермаркете. Если спасательный набор, то не «любезно предоставленный фирмой», а анонимно купленный в Сети. Только так, и никак иначе. Я не ставлю рекорды, я просто объясняю людям, что могут они немножко больше, чем привыкли считать. Потому и «Пескарь» – он тут самый массовый скафандр…
В принципе, ничего такого запредельно-сложного в замысле нет. Двести миль, пешком, в простом скафандре, с обычным аварийным набором… Точку высадки я не знаю, компьютер выберет случайным образом – хорошая модель несчастного случая. Всего-то – выжить и добраться до людей, самостоятельно. Испытатели такие маршруты ходили, другое дело, что то были испытатели. Тренированные парни, элита, лучшее, что есть у Человечества. У меня не так, я человек обычный. И спасать никто не станет, права не имеют: «Клуб самоубийц» организация мощная, зря, что ли много лет туда взносы плачу? Каждый человек на смерть право имеет, кто посмеет вмешаться – исками разорят. Всё должно быть по настоящему, ведь если справился я, больной и старый, то любой, кто окажется в беде… ему сдаться просто стыдно будет. В этом весь смысл.
