Андрей Ерпылев - Наследники Демиурга
Александр, слушавший исповедь друга с постным выражением лица, вдруг не выдержал и прыснул от хохота.
– Участвовал в травле прогрессивных писателей, говоришь?.. Да ерунда же это! Старуха просто пересказала тебе своими словами пасквили из перестроечных газетенок! Тогда про каждого второго из писательской братии старшего поколения такое писали. Что там второго – про восьмерых из десяти. Или девятерых… И чем заслуженнее был, заметь, – тем грязнее и вздорнее… Ты лучше послушай, что мне удалось найти…
Из видавшего виды Маркеловского кейса на свет Божий явилась целая кипа листков, на которую Гена было накинулся коршуном, но был остановлен властной рукой на полпути.
– Нет, так не пойдет. Я тебя слушал по порядку, давай и ты меня – по порядку.
– Но…
Майор был профессионально неумолим и, побарахтавшись, Иванов смирился с неизбежностью.
Тот же, наоборот, тянул изо всех сил, раскладывая и перекладывая бумаги на столе, тасуя их будто колоду карт, зачем-то меняя местами.
– Прежде всего, мне удалось найти вот такую справочку…
На поиски требуемого листа ушло с полминуты.
– Некий Сотников Георгий Владимирович, шестнадцати лет от роду, второго ноября одна тысяча девятьсот семнадцатого года освобожден из известной Петроградской тюрьмы «Кресты», где находился по обвинению в участии в июльских беспорядках…
– Ну и что тут интересного?.. Стоп! Семнадцати лет? Так это же не он! Наш-то девятьсот шестого года. Ему в семнадцатом всего одиннадцать было. Однофамилец, наверное.
– Угу, однофамилец… А как тебе вот это?
Александр протянул другу ксерокопию страницы из какого-то дела вроде уголовного. Там кроме малоразборчивого текста, частью рукописного, частью отпечатанного на пишущей машинке (пресловутом «Ремингтоне», наверное), имелись три фотографии некого молодого человека с очень знакомым лицом – анфас, профиль и во весь рост с мерной линейкой.
– Никого не напоминает?
Майор схватил с тумбочки антикварный экземпляр «Великого начала» 1935 года выпуска, неведомыми путями раздобытый им где-то, и распахнул в самом начале, на ретушированной фотографии молодого автора. Между черно-белым без полутонов ксероксом и коричневатым фото на пожелтевшей бумаге прослеживалось несомненное сходство.
– Может быть, родственник? – пробормотал архивариус, лихорадочно перебегая глазами с ксерокса на книжный разворот и обратно в поисках пресловутых «двенадцати различий». – Брат, например…
– Увы, – покачал головой Александр. – Вот ксерокопия записи в крестильной книге Богоявленского Собора в Санкт-Петербурге. И, как ты уже, наверное, догадался, – от пятнадцатого января девятьсот второго года… Кстати, наш с тобой Сотников вовсе не из крестьян происходил, а как раз из дворян. Сын коллежского советника Сотникова и урожденной баронессы фон Ливке. И никаких других детей у них, увы, не было.
– Так получается…
– Совершенно верно, – подытожил майор. – «Ровесник века»…
3
Как же мерзко звучит звяканье ложечки о чашку в огромной пустой квартире…
Есть Владиславу совершенно не хотелось. Он вообще чувствовал себя в последние дни разбитым и больным, словно только что перенес мучительную болезнь или находился в преддверии таковой. Ничего не хотелось… Ни еды, ни общения… Даже с Ириной, которая звонила по сто раз на дню, волновалась, соболезновала, хотела приехать, но неизменно бросала трубку, обиженная сухим и безразличным тоном любимого человека.
А мысль вернуться к работе над заказанной книгой просто вызывала отвращение. Хотя никуда от нее, конечно, не денешься…
Почти не чувствуя вкуса, Сотников с омерзением проглотил тепловатый кофе и со стуком поставил чашку в раковину, в гору немытой посуды, накопившейся после…
«Нужно собраться с силами и перемыть всю эту груду, – пробежала вялая мыслишка. – Непорядок…»
Но не сейчас. Потом.
Владислав прошел по квартире, заглядывая в комнаты, ставшие после смерти старого хозяина какими-то чужими.
Нет, внешне ничего не изменилось. Так и кажется, что вот сейчас где-то далеко скрипнет отцовское кресло и раздастся недовольный голос: «Владислав, где ты шляешься?..»
Не скрипнет и не раздастся…
Мужчина остановился на пороге отцовской, «запретной», комнаты.
Конечно, он бывал здесь не раз и не два. Даже не тысячу раз – надо же было убирать за инвалидом, приводить помещение в порядок, – но чтобы вот так, на полных правах… Как ни крути, а теперь хозяин – он, Владислав Георгиевич Сотников, наследник.
До реального вступления в права наследования еще далеко, должно пройти какое-то время – Владислав в этом слабо разбирался. Да и какое наследство могло остаться от старика? Пара-другая тысяч на сберкнижке, которую давным-давно нужно заменить? Авторские права на книги, которые никто и никогда не соберется переиздать? Ах, да!.. Квартира… Ну что же, это достойное наследство.
Что же до мелочей, оставшихся от отца, то Сотников-младший уже сейчас стал их единственным и нераздельным владельцем. Когда-нибудь нужно будет тут все основательно перешерстить, ненужное спрятать в огромном чулане или выбросить… Когда-нибудь потом, когда на вещах перестанет ощущаться прикосновение отца, когда выветрится, испарится родной запах…
В замке верхнего ящика стола торчал ключ. Видимо, Георгий Владимирович в тот роковой день работал и, отвлеченный дверным звонком, по привычке сунул бумаги в стол. Вот и ручка лежит на кипе чистых листов желтоватой по краям старой бумаги.
Владислав подошел к столу, повертел в пальцах старинный «паркер», по семейному преданию подаренный отцу в незапамятные времена кем-то из высокопоставленных поклонников, ощущая благородную тяжесть отнюдь не китайской подделки. Почему-то Сотников-старший очень ценил именно эту ручку – вон как поистерся от долгого употребления лак. Обычно он легко расставался с подаренными ему сувенирами, и немалое число ручек, карандашей и прочего канцелярского барахла перекочевало в свое время в стол, пенал и портфель сына, но этот монстр… Он легко мог закатить скандал, если видел, что кто-нибудь хотя бы прикасался к любимому орудию производства.
Нестерпимо захотелось, как в детстве, хоть на миг представить себя отцом, творящим очередной роман.
Сотников оглянулся в поисках стула и, не найдя, вспомнил, что отец не нуждался в сиденьях, так как навеки был прикован к собственному, мобильному. Но усесться в его кресло… Пришлось сходить в гостиную за банкеткой.
Сиденье оказалось низковато, и Владислав на мгновение снова ощутил себя первоклашкой-недоростком, с трудом дотягивающимся до высокой столешницы. Вот сейчас сзади раздастся насмешливое: «Ну, прямо Лев Толстой…» Не раздастся.
Наследник со вздохом подровнял слегка сдвинутую пачку, положил на нее стило, погладил старинное пресс-папье в виде бронзового льва, грозно попирающего когтистой лапой шар на малахитовом основании. Очарование ушло бесследно.
Совершенно автоматически, Сотников потянул на себя ящик стола, и тот, солидно помедлив, поддался.
Да, отец хранил в этом ящике рукописи, над которыми работал, и теперь здесь лежал исписанный примерно на одну шестую убористым почерком лист, скрывающий под собой старую потертую папку с развязанными тесемками. Кажется, такие раньше назывались ледериновыми…
Без особенного интереса наследник пробежал глазами текст, спотыкаясь на неудобочитаемых образчиках нетвердого старческого почерка и не особенно вдумываясь в смысл. Что-то про Сталина. Похоже, отец действительно в свои последние дни взялся за мемуары. Хотя, все мемуары-то он как раз написал давным-давно…
Владислав достал из стола папку и открыл ее, чтобы вложить туда недописанную страницу, но так и замер, не замечая, что комкает в пальцах хрупкую от времени бумагу.
Вверху первого листа было написано чуть дрожащим почерком отца:
«Дорогой мой сын. Владик…»
* * *«Дорогой мой сын. Владик.
Наверное, меня уже нет в живых, если ты читаешь эти строки. Благодарю Всевышнего за последнюю возможность пообщаться с тобой, пусть и в одностороннем порядке.
Прости меня за все то, что я заставил тебя вытерпеть в последние годы. Просто я был обижен на весь свет и в число обидчиков как-то незаметно попал и ты. Возможно, это было проявлением старческого маразма. Думаю, что ты меня все-таки простишь.
Прости меня и за то, что я считал тебя таким же потребителем и прожигателем жизни, как и все остальные, как все наше общество, внезапно и радикально изменившееся два десятка лет тому назад, будто его поразила какая-то чума, занесенная из-за океана. Я рад, что оказался не прав, хотя бы в отношении тебя.
Однако довольно лирики.
Ты ввязался в очень опасное дело, Владик. Я не хочу тебя отговаривать прямо сейчас, ты не поймешь, отвергнешь домыслы сумасшедшего старика… Прочти сначала то, что я тут написал. Если я не ошибся в тебе, моем сыне и наследнике, ты найдешь способ исправить то, что уже натворил.
