Фредерик Пол - Торговцы космосом
Больше я не стал спорить и только в одном решил не уступать: — Мистер Шокен, говорят, что лучше не перечить сумасшедшим?
— Ты не сумасшедший, мой мальчик. Тебе просто нужна помощь, как и многим…
— Выражусь яснее. Вы исполните одну мою прихоть?
— Разумеется, — снисходительно улыбнулся он.
— Обеспечьте охрану себе и мне. Таунтон нанимает убийц. Я ли так думаю, или «Гроуби», или сам дьявол, — неважно, но повторяю, Таунтон нанимает убийц. Если вы согласитесь обеспечить охрану, я обещаю, что не буду, как вы говорите, валять дурака и даже пойду к вашему психиатру.
— Ладно, — улыбнулся он, явно потешаясь надо мной.
Бедняга Фаулер. Можно ли винить его? Ведь каждое мое слово было ударом по воображаемому миру, в котором он жил. То, что я говорил, звучало как анафема богу Торговли. Фаулер не мог этого допустить и не представлял, что мое настоящее «я» верит тому, что я говорю. Не мог же, на самом деле, Митчел Кортней, рекламный работник высшей категории, утверждать, что:
у тех, кто потребляет, и у тех, кто производит, интересы диаметрально противоположны;
большая часть населения мира глубоко несчастна;
рабочему человеку не так-то просто найти подходящую работу;
предприниматели ведут нечестную игру, всячески нарушая законы;
«консы» — вполне нормальные, разумные люди и имеют хорошую организацию.
Все это прозвучало для Фаулера как гром с ясного неба. Но Шокен умел быстро восстанавливать свое душевное равновесие. В конце концов всему можно найти объяснение, а бог Торговли непогрешим. Поэтому совсем не Митчел Кортней, работник рекламы, говорит все это, а его злой, еще не отступивший двойник, чертов «Джордж Гроуби» или еще кто-то, только не Митч Кортней.
И, как человек, действительно страдающий раздвоением личности, что наверняка привело бы в восторг Фаулера и его психиатра, я сказал себе: «Слушай, Митч, а ты и вправду говоришь, как истый „конс“. И тут же мое второе „я“ ответило: „Но я и есть „конс“. Вот так номер!“
„Ладно, — продолжался этот внутренний диалог, — что я об этом знаю? Возможно, это действительно так…“
„Да, — заключило мое второе „я“ после некоторого раздумья. — Вполне возможно…“
В нашей профессии существует такой прием — если хочешь что-нибудь выделить, создай контрастирующий фон. Сейчас, к примеру, таким фоном стали для меня взгляды Фаулера Шокена и его отношение к действительности.
„Ладно, Шокен, можешь смеяться, сколько хочешь, — думал я. — Только дай мне охрану. Мне совсем не хочется снова встретиться с таким „плодом моей фантазии“, как милейшая Хеди“.
15
Когда мы с Фаулером, Джеком О'Ши, секретарями и нашей вооруженной охраной прибыли в здание фирмы „Шокен“, Ренстеда не оказалось на месте.
Его секретарша сообщила, что он где-то на нижних этажах, и мы решили подождать. Прошел час, и я высказал предположение, что он вообще не придет. А еще через час нам сообщили, что в правом крыле здания на нижнем этаже найдено чье-то тело. Оно было настолько изуродовано, что опознать его не удалось.
Секретарша, истерически всхлипывая, открыла сейф и стол Ренстеда. Здесь мы и обнаружили его дневник с записями, сделанными в последние месяцы жизни.
Вперемежку со служебными зачетками, набросками планов предстоящих кампаний, адресами любовниц и изысканных ресторанов были следующие записи:
„Вчера он опять приходил. Говорил, что публику надо стараться огорошить. Он пугает меня… говорит, что фирме „Старзелиус“ нужны смелые и сообразительные люди… Боюсь его до смерти. Он и при жизни наводил на всех страх…
Вчера Г.В.Х. приходил снова… Я впервые увидел его при дневном свете. Я вскочил и закричал, но никто, кроме меня, его не заметил. Ну что ему нужно от меня?… Сегодня его зубы показались мне еще острее и длинней. Мне нужна помощь… Он сказал, что я никуда не гожусь, что я позорю нашу профессию…“
Вскоре мы убедились, что Ренстеда тревожила тень Георга Вашингтона Хилла, основоположника нашей профессии, создателя музыкальной рекламы, теоретика шоковой рекламы и Бог знает, чего еще.
— Бедняга, — вздохнул побледневший Шокен. — Несчастный парень. Если бы я только знал. Почему он вовремя не обратился ко мне?
Последняя запись гласила: „…сказал мне, что я никуда не гожусь. Это мне и самому известно. Позорю нашу профессию. Все это знают… Читаю это на их лицах. Он сказал им. Будь он проклят… Он и его зубы… проклят!“
— Ах, бедняга, бедняга… — Шокен чуть не плакал. Он повернулся ко мне:
— Видишь, как нелегко служить нашему делу?
Как уж тут не видеть. Сфабрикованный заранее дневник, безобразное месиво вместо трупа. С таким же успехом там, внизу, мог бы лежать семидесятикилограммовый кусок Малой Наседки. Но напрасно говорить это Шокену. В душе посмеиваясь над ним, я печально кивнул головой.
Я вновь вернулся к руководящей работе в Отделе Венеры и ежедневно посещал личного психиатра Фаулера, но ни на шаг не отпускал от себя вооруженных телохранителей.
Проводя со мной душеспасительные беседы, старик Шокен то и дело говорил:
— Пора бы тебе отказаться от глупой выдумки Пожалуй, эта охрана — теперь единственное, что стоит между тобой и действительностью, Митч. Доктор Лоулер сказал мне…
А доктор Лоулер лишь повторял Фаулеру Шокену то, что говорил ему я. В этом и заключался медленный процесс моего „выздоровления“. Я нанял студента-медика, которому поручил задним числом разработать все симптомы моего психического заболевания, исходя из предположения, что психоз начался в бытность мою потребителем. И он не замедлил подобрать мне то, что нужно. Часть из симптомов я забраковал как унижающие мое достоинство. Тем не менее их осталось достаточно, чтобы каждый раз доктор Лоулер ронял от удивления карандаш. Мы откапывали их один за другим; трудно себе представить более нудное занятие.
Не уступал я в одном — по-прежнему утверждал, что моя жизнь и жизнь Фаулера Шокена находится в опасности.
Как я и предполагал, мы с Шокеном сходились все ближе и ближе. Он считал, что нашел во мне своего верного последователя. Мне же было стыдно разочаровывать его — ведь он так хорошо относился ко мне. Но поскольку речь шла о жизни и смерти, все остальное уже не имело для меня значения.
Наконец наступил день, когда Фаулер Шокен мягко сказал мне:
— Митч, хватит с нас героических мер. Я не прошу тебя лично обходиться без барьера, которым ты отгородился от действительности, что же касается меня, свою охрану я намерен снять.
— Они убьют вас, Фаулер! — крикнул я в отчаянии. Он только покачал головой: — Увидишь, все будет хорошо. Мне нечего бояться.
Спорить было бесполезно. Не слушая меня больше, Фаулер вызвал командира своей охраны.
— Вы мне больше не нужны. Возвращайтесь с вашими людьми к начальству за новым назначением. Благодарю за хорошую службу.
Лейтенант отдал честь, однако ни он, ни его люди не были обрадованы. Вместо легкой службы у Шокена им, чего доброго, придется выполнять обязанности часовых в коридорах сената или ночного патруля или же сопровождать почту и курьеров в ночное время.
Они ушли. Я понял, что часы Шокена сочтены.
В эту же ночь по дороге домой он был задушен. Убийца застрелил его шофера и сам сел за руль шокеновского „кадиллака“. Преступника удалось схватить, но он оказал сопротивление при аресте, и полиция забила его насмерть дубинками. Опознать труп было невозможно, ибо его номер на запястье оказался срезанным.
Можно себе представить, что творилось на следующий день в конторе. Траурное заседание членов правления приняло резолюцию, в которой говорилось, что это грязное убийство — позор для нашей великой профессии, что мы никогда этого не забудем и не простим и все такое прочее, как и полагается в таких случаях. От многих фирм, в том числе и от Таунтона, были получены телеграммы с выражением соболезнования. Присутствующие с удивлением посмотрели на меня, когда, скомкав телеграмму Таунтона, я грубо выругался.
Теперь мысли членов правления были заняты одним — пакетом акций фирмы „Шокен“. Фаулер скупал акции через подставных лиц, а на свое имя приобрел их весьма незначительное количество. Как служащий высшей категории, я тоже владел некоторым количеством акций, но самым солидным держателем акций был, бесспорно, Гарвей Бренер, старейший партнер Фаулера. По количеству акций, которыми он официально владел, Бренер формально имел, пожалуй, преимущество даже перед самим шефом. Но он знал, что стоит только заикнуться об этом, как Фаулер выставит против него всех своих подставных акционеров, и тогда ему несдобровать. К тому же он всегда был предан Шокену.
Он не сомневался что рано или поздно станет преемником Шокена, а некоторые неосмотрительные сотрудники из Отдела научных изысканий уже заискивали перед ним, сущие идиоты. Но Бренер был совершенно бесталанной личностью, лишенной проблесков инициативы, — просто честная рабочая скотинка. Под его руководством фирма „Шокен“ захирела бы через год.
