Анна Малышева - Задержи дыхание (рассказы)
Петр отвел нам теплую мансарду, обшитую струганными досками. Я увидел широкую кровать, застланную чистым бельем, огромные деревенские подушки. На подоконнике в банке стоял букет из осенних листьев и рябины. В углу висел жестяной умывальник. Я ополоснул лицо остывшей водой и подошел к постели. Елена лежала навзничь, залитая лунным светом, падавшим в мансарду из незашторенного окна. Я боялся ее разбудить, но вдруг увидел, что она смотрит в потолок. Сел рядом. Руки у нее оказались холодными, будто обмороженными луной.
— Ну что с тобой? — спросил я. — Почему ты такая? Он, конечно, ничего не скажет, но обидеться может…
— Не нужно было нам приезжать, — тихо сказала Елена. Она по-прежнему рассматривала доски на потолке. Тени от ресниц вытянулись на полщеки, рот казался голубым, лицо пугающе незнакомым. Как будто на подушке лежала не голова Елены, а сама луна — яркая, белая, испещренная резкими тенями.
Наверное, я выпил больше, чем нужно. Проснулся от жаркого солнца, заливавшего постель так же беспощадно, как ночью заливал простыни свет луны. В мансарде явно не хватало занавесок, но Петр к таким вещам равнодушен. Елены рядом не оказалось. На подушке осталось несколько рыжих волосков и ее запах. Я полежал немного, вдыхая его и, как всегда, пытаясь разложить аромат на составляющие. Что это было? Белая лилия, свежая вода, любовь, молодость, слабость?
Я встал. Воды в умывальнике осталось на донышке — Елена умылась тщательно. Спускаясь вниз, уже с лестницы различил в кухне голоса.
На столе красовалась огромная чугунная сковорода с яичницей, на тарелках лежали огурцы, яблоки, хлеб. Елена сидела, подперев подбородок сложенными ладонями, и не мигая, смотрела на Петра. Впервые смотрела прямо, как завороженная. А он безостановочно говорил, то и дело цепляя на вилку куски глазуньи.
— Дело, конечно, в акустике, но я не физик, сама знаешь, и мало в этом разбираюсь. Ясно одно — в пещере другие законы распространения звука. Звук — это волны, верно? Так представь себе волну, которая одновременно и легкая рябь, и барашек, и цунами. И бог знает что еще!
— Вы это о чем? — Я присел рядом, налил себе молока.
Водку Петр не выставил. Я подумал, что меня стошнит, но на лбу выступила испарина, и муть постепенно ушла. Петр увлеченно продолжал, теперь обращаясь ко мне:
— Понимаешь, неподалеку, километров пять отсюда, есть пещера. Глубокий разлом, я спустился туда случайно, когда бродил по горам. И знаешь, сперва ничего не понял. Крикнешь в этой пещере «эй!» и себя не слышишь. Никакого эха — это я еще могу понять, мне это встречалось. Но там себя, собственного голоса не слышно! Будто онемел или оглох. А если постоишь еще минут пять, вдруг откуда ни возьмись — твой голос, и так громко: «Эй!» А потом еще раз, подальше, как из-под земли. Или так, будто кто-то тебе на ухо шепчет.
Он быстро перекрестился. Я не знал, что Петр стал набожен. Поискал глазами и в самом деле нашел в углу закопченную икону.
— В первый раз я так и сказал: «С ума можно сойти!» И сбежал оттуда, от греха подальше. Живу внизу день, два, только об этом и думаю — да разве такое возможно? И не хочу идти, а тянет туда. Все-таки решил проверить — может, мне показалось? Иду в горы, спускаюсь в разлом, стою, слушаю. Боюсь рот открыть. И вдруг слышу откуда-то свой голос, и так ясно, чисто: «С ума можно сойти!» Меня оттуда так и вымело!
Елена улыбнулась и покачала головой. Она не верила ни единому слову, я это видел. Это понял и Петр, у него в глазах появился фанатичный стеклянный блеск.
— Не верите? — горячо переспросил он. — Да я сам не верил, даже после второго раза и после третьего! Привез туда друга, ни о чем его не предупредил. Зашли мы в пещеру, и я, как ни в чем не бывало, с ним заговорил. Он стоял рядом и не слышал ни звука! Глядел на меня, как помешанный, потом вижу, у него тоже шевелятся губы. Спрашивает меня о чем-то, это я понимаю, но тоже ничего не слышу. А когда он «наговорился» и собрался удрать, на нас, как с потолка, упал весь разговор! Фраза за фразой. «Ну как тебе это? — Что? Что ты говоришь? Черт! — Спрашиваю, как тебе моя пещерка? — Да что это?! — Я предупреждал! — Пошли отсюда!» — Петр хохотнул: — Мне-то было смешно, а он чуть сознания не лишился. Крепкий парень, все горы исходил, битый, ломаный, на нем места живого нет. А убежал очертя голову, да еще меня убеждал никогда больше туда не ходить!
Мы с женой переглядывались, но не перебивали. Альпинисты любят рассказывать байки, и Петр не был исключением. Просто немножко перегнул палку, да и то, чтобы нас развеселить. То есть Елену.
— Но самое смешное, — продолжал он, доедая яичницу, — что, когда я через месяц туда спустился, опять услышал его.
— Кого? — спросил я.
— Того парня! Его слова, его голос — будто с того света. А потом и себя. Правда, уже не весь разговор, только обрывки, и все перепутано — будто газету порвали, клочки перемешали и склеили. Он все спрашивал, почему я говорю шепотом, почему он меня не слышит — несколько раз подряд, а я твержу сперва, что предупреждал, а только потом спрашиваю, как ему нравится пещера.
Глаза Петра сияли. Он был так горд, будто в самом деле сделал невесть какое открытие:
— Понимаете? Звук законсервирован! Он куда-то попадает, в какие-то проломы, впадины, черт знает куда, — быстрый взгляд на икону, — может, очень глубоко. И никуда уже не исчезает. Все, что сказано в той пещере, хранится вечно! И через десять лет я буду там звучать, и через сто, и потом, когда уже никого из людей на земле не останется, мой голос будет там жить. Это же бессмертие звука! Каково?
— Ну ладно, не увлекайся, — сухо ответил я. Его запал начинал меня тревожить. Байки так фанатично не рассказывают. — Такого не может быть.
Елена опустила глаза в стол и промолчала.
— Значит, не может быть? — с расстановкой повторил Петр. — Так вот что я тебе скажу. Здесь, на этой горе, давно уже никто не живет. Изба эта выморочная досталась мне чуть не даром. А прежде тут жили какие-то староверы, пара древних стариков. Они умерли, наследников не было, никто к ним не ходил — какие здесь гости! Ну кто, скажи, мог ходить в ту пещеру? Как часто? Да тут на сорок километров ни души! А сколько там звучит голосов, сколько!
Его глаза мечтательно, почти нежно засветились.
— И вот что я тебе скажу — там звучат голоса тех, кого давно уже нет в живых. Может, этих самых стариков, может, их предков, а может, еще кого древней. И говорят они так диковинно, как сейчас уже никто не скажет, даже в самой глухой деревне. И молятся они там, и плачут, и шепчутся, и смеются. Старые, молодые — всякие. А один раз было… — Он понизил голос: — Знаешь, я ведь местные диалекты знаю с юности, тут родился. Иностранные языки тоже неплохо различаю на слух. Но там я слышал такое… Не знаю, с чем сравнить. Это, конечно, был человек, но его голос… И то, как он говорил… — Петр нервно сглотнул: — Это был не то замедленный лай, не то волчий вой… Какие-то странные звуки, гортанные, почти без согласных, без ударений. Я слушал, и у меня мурашки по коже бежали. Что делал этот человек, производя такие звуки, — плакал, забившись в пещеру, голодный, израненный, испуганный, или совершал обряд? У меня ни на миг не появилось ощущения, что я слышу деревенского идиота, случайно заблудившегося в горах. Нет, это был какой-то очень древний человек. С другим строением горла и строем языка. Как он мог выглядеть — не представляю.
Мне было уже не смешно. Я молча слушал Петра и думал о его одиночестве. О том, как оно меняет человека. О том, что может случиться, если месяцами живешь в глуши, без телевизора и электричества, без семьи и соседей. О том, что в таких условиях слишком заманчиво вообразить себе призрак общения. Такую вот пещеру, полную голосов живых и давно умерших людей. И даже не людей. Полулюдей, жалких существ, едва разогнувших спину, вставших с четверенек где-то на заре цивилизации, когда сами эти горы были совсем другими — воистину великими хребтами, рассекающими пополам материк, где не было еще ни Европы, ни Азии.
И тут жена встала.
— Я хочу туда спуститься, — сказала она ясным, бестрепетным голосом.
Я изумленно посмотрел на нее, но она уже надевала куртку, торопливо шнуровала теплые ботинки. Петр тоже оделся. Все еще азартно взглянул на меня:
— Ну а ты, маловер? Это недалеко, пойдем прогуляемся!
— Лучше вас дождусь, — иронично ответил я. Мне очень хотелось посмотреть на лицо Елены, когда она вернется из этой мифической пещеры. Вернется обманутая, смущенная, может быть, злая… А может, будет улыбаться, обратит все в шутку. Но так или иначе веселье будет неискренним, потому что я видел — она поверила Петру. Поверила настолько, что я впервые ощутил что-то вроде ревности и ждал ее возвращения со злорадством.
Больше я не видел ее живой. Через два часа Петр мощным пинком открыл входную дверь и, пошатываясь, внес в комнату труп Елены. Она висела у него на руках, как тряпичная кукла. Голова была разбита, в рыжих волосах запеклась яркая кровь — будто запутался осенний лист. Петр положил ее на серый дощатый пол, сел рядом и молча укусил свое запястье.
