Рассвет Жатвы - Сьюзен Коллинз
– Мне кажется, я что-то упускаю.
Плутарх постукивает по гравированной табличке на горшке. Похоже, здесь есть специальный человек, который только и делает, что развешивает таблички. Там написано: «Непентес». Нужно это как следует обдумать.
– Что ж, – заключаю я, – чем не способ утолить свои печали?
Плутарх усмехается.
– Ты первый, кто сообразил.
Ну вот, опять он за свое. Пытается делать вид, будто я человек.
– Зачем я здесь, Плутарх? – спрашиваю я.
Не успевает он ответить, как вмешивается кое-кто другой:
– По моей просьбе.
Сначала голос кажется мне незнакомым, потому что привычная бархатистость сменилась сиплым ворчанием. Я оборачиваюсь и вижу в дверном проеме президента Сноу, утирающего лоб платком. И вновь меня охватывает трепет. Я потрясен его присутствием, его статусом, свидетельствами его жестокости. Вот оно, зло во плоти. Неужели мое преступление столь велико, что требует личной встречи? Особенно теперь, когда при ближайшем рассмотрении видно, насколько он нездоров? Потеет, задыхается, побледнел как бумага. От королевских манер не осталось и следа – Сноу горбится, держась за живот. Несмотря на все косметические ухищрения, он выглядит на свои пятьдесят восемь.
– О, господин президент! – восклицает Плутарх. – Вам нехорошо? Это из-за жары. Давайте найдем, куда вас посадить. – Он бросается к фонтану и переставляет стул. – Я думал, вы воспользуетесь библиотекой. Там прохладнее. Не угодно ли перейти туда?
Президент выглядит слишком озабоченным и не снисходит до ответа. На неверных ногах он бредет к фонтану, тело его скручивает судорога. Он тяжело плюхается на стул, из уголка рта на белую рубашку падает капля крови.
– Вам что-нибудь принести? Может, пакет со льдом? – спрашивает Плутарх. – Тут рядом, буквально за углом, есть ванная комната… – Сноу подается вперед и извергает из себя смрадную рвотную массу прямо в фонтан. – Нет так нет.
Хорошо, что не мне это убирать!
По восковому лицу президента Сноу струится пот. Стыда он не испытывает и даже не думает извиняться. Он и не пытается скрыть свою слабость. Такое впечатление, что он, наоборот, хочет ее нам показать. Наверное, я скоро умру. Интересно, что будет с Плутархом?
Президент откидывается на спинку стула, тяжело дыша.
– Слишком жарко.
– Точно, давайте вернемся в библиотеку. – Плутарх поднимает президента на ноги и закидывает его руку себе на плечо. – Хеймитч!
Он не просит – приказывает. Я беру президента под руку с другой стороны, задерживая дыхание, чтобы не вдыхать исходящую от него вонь рвоты и цветочного парфюма. Телесный контакт с ним, когда он находится в таком состоянии, придает мне храбрости. Сноу всего лишь человек, такой же смертный, как и все остальные. Насколько я понимаю, жить осталось ему совсем недолго.
Мы с Плутархом затаскиваем президента в библиотеку и сгружаем на вышитую кушетку.
– Вам нужен доктор, господин президент, – подает голос Плутарх.
– Никаких докторов, – хрипит Сноу, хватая Плутарха за руку. – Молока!
– Молока? Хеймитч, загляни в бар. Мы всегда держим молоко для пунша. Холодильник справа.
Я не тороплюсь, разыгрываю из себя растерянного простачка из дистрикта, который не знает, где право, где лево, а даже если и сообразит, то не сможет открыть деревянную дверцу, за которой прячется холодильник. Наконец я ее распахиваю и вижу белый фарфоровый кувшинчик объемом в пинту. Вокруг цилиндра вьется золотая лесенка, на крышечке сидит золотой орел – копия скульптуры в углу библиотеки.
Я кошусь через плечо: Сноу заходится в приступе кашля, Плутарх над ним хлопочет.
Пожалуй, сейчас мой лучший шанс побороться с президентом Сноу напрямую. «За тебя, Луэлла!» Я открываю крышечку с орлом, выпиваю молоко залпом и утираю белые усы. Потом закрываю дверцу, беспомощно протягиваю к ним пустой кувшинчик.
– Пусто!
В глазах Плутарха – недоверие. Ему понятно, что я сделал. Жду, что он меня сдаст, но вместо этого он бормочет: «Ох уж эти слуги!» – и исчезает за дверью, затем кричит на весь коридор, чтобы принесли молока. Как я и говорил, Плутарх непредсказуем, словно молния.
Я остаюсь вдвоем с блюющим Сноу. Страшно смотреть, как он умирает. Еще страшнее другое: я отлично справляюсь с желанием ему помочь. До Жатвы я наверняка кинулся бы его спасать. Меня изменила смерть Луэллы. Может, такими темпами из меня и выйдет победитель.
Сноу корчится от рвотных позывов, высыпает восковые фрукты из хрустальной вазы прямо на стол и изрыгает в нее новую порцию, на этот раз скорее черную, чем кровавую. Интересно, что подумал бы старина Траян Хевенсби. Продолжай улыбаться, Траян, все-таки он президент.
Дыхание Сноу выравнивается. Похоже, избавившись от остатков дряни, организм приходит в норму. Сноу оглядывает комнату, портрет и меня. Утирает рот платком и сует в карман.
– Порой лекарство хуже болезни…
– Что за болезнь?
– Некомпетентность. Игнорировать ее нельзя, иначе расползется.
Возвращается Плутарх с кувшином молока.
– Нашел в билльярдной.
Сноу высасывает молоко и протягивает ему пустой кувшин.
– Еще и хлеба захвати.
Плутарх косится на зловонную вазу.
– Уверены, господин президент? Иногда при расстройстве желудка лучше…
– Не расстройство, а отравление. Устрицы попались тухлые. Кстати, я справляюсь гораздо лучше, чем Инцитат Мираж.
– Распорядитель парада? – уточняет Плутарх со странной гримасой.
– Так вот кем он был? – Сноу вручает ему вазу. – Принеси, что я велел.
Когда Плутарх уходит, Сноу внимательно изучает стену книг перед собой.
– Посмотри на них. Прекрасно сохранились. В Темные Времена люди жгли книги, чтобы выжить. Моей семье пришлось… Только не Хевенсби. Они так и остались неприлично богатыми, в то время как лучшие семьи скатились в нищету. – Он достает из кармана пузырек, вынимает пробку и глотает содержимое, потом содрогается. – Таким был мой одноклассник Иларий. Никчемный нытик! – Президент утирает пухлые губы манжетой. – Зато Плутарх порой хоть на что-то годится, не правда ли?
Годится для чего? Что известно Сноу?
– Полагаю, он верит, что на мед поймаешь больше мух, чем на уксус, – отвечаю я.
Сноу фыркает.
– Ах да, наивные афоризмы прямиком из Двенадцатого. Куда же без них!
Не знаю, что такое афоризмы – вроде как поговорки? Ленор Дав подсказала бы. Зато я прекрасно понимаю, что он издевается над моей манерой речи, хотя и не вполне улавливаю, о чем он говорит.
– Я удивился бы, изменись там хоть что-нибудь, – продолжает президент. – Угольная пыль
