Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
Богдан ощутил уверенность в этом за мгновение до того момента, как из кустов, в которых четырьмя часами раньше скрылась раненая лисичка, шумно раздвинув хлёсткие ветви, полные потемневшей в сумерках листвы, показались Вэймины – и тут их песня оборвалась.
Они заметили капкан.
Именно – заметили. Шли они явно не к нему.
– Смотри, – проскрипел старший. Голос у него был хриплый, низкий, какой-то… наждачный, что ли. – Этот мы ещё не видели.
Младший присел на корточки, осторожно потрогал землю вокруг капкана..
– Кровь, – глядя на пальцы, заметил он негромко и с отчётливой ненавистью в голосе. Поднялся, отряхивая руки. – И на земле кровь. Этот пожиратель падали и поймать, и забрать её успел. Теперь режет где-то…
Старший разразился потоком каких-то неразборчивых – возможно, на незнакомом Богдану языке, – но явных и бесспорных ругательств.
– Когда? – пробормотал младший удручённо. – Мне сказали, он в больницу пошёл…
И тут Богдан понял яснее ясного, что они говорят о нём.
Словно подброшенный пружиною, он в нарушение всех планов резко встал из укрытия, поправил тут же съехавшие на кончик носа очки и, понимая, что и Борис, и Арсений сейчас про себя энергично шепчут о нём что-нибудь весьма нелестное, звонко и повелительно крикнул:
– Подданные возле капкана! Нам пришла пора поговорить начистоту!
Александрия Невская,
харчевня «Алаверды»,
13-й день девятого месяца, средница,
вечер
“Ай да драгоценный преждерожденный Лобо! – в некотором ошеломлении думал честный Ябан-ага. – С новой пришёл! И какая молоденькая да миленькая! Кокетка… смеётся-то как! И драгоценный преждерожденный Лобо тоже смеётся. Будто они сто лет знакомы!”
Если бы добрый харчевник ведал, что в доме Стаси, с которой он привык видеть в “Алаверды” преждерожденного Лобо последний месяц, большое несчастье, он и совсем растерялся бы, не зная, что думать о несообразном и малодостойном благородного мужа поведении старинного приятеля и завсегдатая.
– А в детстве меня дразнили бабкой-ёжкой, – доносились до Ябан-аги отдельные реплики. – Я та-ак обижалась, та-ак ревела!
– Отчего же столь очаровательную девушку так называли? – несколько картинно удивлялся его старинный приятель.
– Ну как же? – смеялась кокетка. – Потому что меня зовут Йо-ошка!
Впрочем, йог Гарудин совершенно не отреагировал на то, что Баг пришёл в излюбленную харчевню с новой девой, и это Ябан-агу несколько успокаивало. А уж то, что Баг не представил юницу Гарудину, даже не показал ей эту многозначительную достопримечательность харчевни, свидетельствовало о том, что либо преждерожденный Лобо в глубине души несколько совестится своим легкомыслием – и это правильно; либо у них с этой болтушкой не намечается ничего серьёзного – и это, при том что Стася своим уважительным и трепетным отношением к Багатуру Лобо очень нравилась почтенному харчевнику, – тоже правильно.
Словом, ничего страшного не происходило. Разве что странное. Но ведь ещё в двадцать второй главе “Бесед и суждений” сказано, что благородный муж относится к странностям окружающих с уважением, ибо что одному странно, другому понятней понятного.
“В конце концов, может, им просто поговорить надо”, – решил для себя Ябан-ага, с обычным проворством обслуживая дорогих посетителей; размышления никак не отразились на его предупредительности и расторопности.
– О! – Йошка укоризненно погрозила Багу пальцем. – О! Вы же говорили, про Брылястова ни слова… Обма-а-анщик.
Баг простодушно рассмеялся и приглашающе поднял свою кружку с пивом. Укоризненно покачивая головой, Йошка взялась за свою. Кружки сошлись над столом с глухим звуком, какой всегда издаёт полное “Великой Ордуси” толстое стекло…
Баг едва успел докурить сигару, когда девушка – доверенная помощница пребывающего в отпуске начальника отдела жизнеусилительных зелий Кипяткова – уже в горчичного цвета тёплом осеннем халате выпорхнула из подъезда и направилась было в сторону набережной речки Моикэ-хэ[50], как вдруг увидела на своём пути Бага и остановилась, нахмурившись. Баг, протягивая орхидею, шагнул девушке навстречу с выражением наибольшего восхищения, на которое был способен; он тренировался в лицедействе всю вторую половину сигары и вполне преуспел в открытой улыбке, которая в сочетании с простым и мужественным его обликом должна была, по мнению честного человекоохранителя, смягчить сердце девушки и позволить ему увлечь деловитую юную красавицу в харчевню “Алаверды” для доверительной беседы за кружкой пива.
Баг преуспел: Йошка – а девушку звали Йошка Гачева – не отмахнулась от него, как от назойливой мухи, или, упаси Будда, не ринулась прочь, выглядывая повозку такси, дабы немедленно покинуть чуждого правильных церемоний незнакомца; нет, она остановилась, старательно напустив на лицо высокомерную мину, и тут Баг, поражаясь сам себе, плавно и красиво заговорил.
Он в безупречно изысканных выражениях сообщил, что неземная красота девушки поразила его в самое сердце; что уж давно не встречал он таких удивительных женщин; что он приносит свои искренние, из самой глубины души идущие извинения за ту бестактную назойливость, которую проявил полчаса назад и видит только один способ загладить вину – пригласить Йошку на поздний обед или ранний ужин (это уж как она сама соблаговолит назвать) в располагающуюся через улицу очень пристойную харчевню…
В течение Багова монолога на юном личике Йошки отражались по восходящей самые разные чувства – от досады в начале и до приязненного интереса в конце; когда же Баг замолчал, склонив повинную голову, Йошка позволила увлечь себя в полумрак харчевни Ябан-аги.
Она оказалась из породы тех молодых женщин, которых в последнее время всё больше и больше стало появляться в приёмных александрийских предпринимателей: в меру деловые, самостоятельные, как правило – незамужние, преданные хозяину, которого на западный манер зачастую коротко, экономя минуты, называли “босс” (“ечами” тут и не пахло), эти дамы постепенно вытесняли привычных помощников мужского пола, каковые, удовлетворённо вздохнув от того, что высвобождается дополнительное время для настоящей работы, перебирались в отдельные покойные кабинеты; а в приёмных перед кабинетами за столиками с компьютером и телефонами утверждались новые молодые, энергичные дамы.
В Александрии подобных девушек, подчёркивая их деловитость, некоторую чужеродность привычному укладу жизни и несхожесть с просто “барышнями” или “юницами”, именовали заимствованным из ханьского наречия словом “сяоцзе”[51]. Йошка предпочитала зваться просто “секретаршей”. Сяоцзе стали своеобразной визитной карточкой конторы: они были первыми, кого видел входящий посетитель, и оттого все как на подбор были – или старались быть – красивы, преувеличенно изящны и профессионально улыбчивы. В обязанности сяоцзе входило обеспечение трудового покоя того, перед чьим кабинетом она сидит: приём звонков и сообщений, а также и посетителей, своевременное обеспечение “босса” горячим и должным образом заваренным чаем, ну и выполнение всяких мелких (и не очень мелких) поручений. Целая, если вдуматься, наука.
Они заняли маленький столик на двоих – в самом уединённом и тёмном углу харчевни, подальше от стойки и табурета с бронзовой табличкой “Багатур «Тайфэн» Лобо”. Баг сделал Ябан-аге еле заметный знак, и тот, поняв всё, как надо, прикинулся, будто вовсе Бага не знает, ну просто в первый раз видит; понять-то он понял, но Багу показалось всё же, что честный харчевник слегка обескуражен. Может, опасается, что сюда зайдёт кто-либо из частых посетителей и узнает Бага, а Баг не успеет приложить палец к губам? Того же, что йог Гарудин приветственно дрогнул сомкнутыми веками, кроме Бага, не заметил никто.
Столик мгновенно был уставлен закусками; едва слышно в звуках нёсшейся из невидимых динамиков негромкой музыки – сегодня лезгинку играл целый оркестр ханьских народных инструментов – на кухне шипел на огне зеркальный карп на три с половиной цзиня[52], несколько минут назад величественно плававший в огромном аквариуме; очарованная уютом Йошка совершенно расслабилась и после первой кружки “Великой Ордуси” сделалась разговорчивой, если не сказать болтливой.
Йошка была типичной сяоцзе. В меру неглупая, на вкус Бага слишком обильно пользовавшая косметические средства, она несколько раз, сопровождая “босса” Кипяткова, побывала в Европе, где Лекарственный дом Брылястова вёл торговые дела с западными партнёрами, а как-то даже пересекла на воздухолете океан и принимала долгое участие в серьёзных и едва не ставших нескончаемыми переговорах с тамошними лекарственными предприятиями: перспективные разработки отдела Кипяткова после шока, который произвели за океаном “Лисьи чары”, вызывали жгучий непроходящий интерес. Из этих поездок Йошка вывезла стойкое убеждение в том, что в Европе и особенно в Америке живут одни ненормальные; подчас обаятельные и, как говорится, эксцентричные, но всё же такие, за которыми лучше наблюдать издали, – всё время куда-то бегут, отбросив даже минимальные, приличные уважающему себя человеку церемонии. Привезла она оттуда и несколько словечек: то самое “босс”, а также “окей”, “бизнес” и особенно потрясшее – “секс”.
