Мария Огнёва - Алиар
Он уже практически заснул, когда в голове будто вспыхнуло: Райк! Ясные льдисто-голубые глаза, с широкой серой окантовкой у края радужки. Временами они будто светились — правда, не добротой, а волей… упрямством, стремлением сделать всё правильно и знанием того, как правильно… В каждый, каждый из таких моментов Тэрн костерил его зашоренным тупорылым дурнем — правда, обычно мысленно… а если вслух, то это кончалось весьма болезненно… да… неудивительно, что он их помнит: столько лет каждый день видел! А какими были глаза у матери?..
Тэрн вздрогнул и каким-то неведомым усилием уснул. Видимо, даже его подсознание так боялось этих воспоминаний, что предпочло не сопротивляться. Ещё секунда — и неостановим был бы поток мыслей: то, что он, казалось, давно забыл; то, что забыть никак не получалось; то, что он мог лишь предполагать, — и какие-то странные, чужие мысли, которые не мог даже представить…
* * *Райк смотрел на мальчишку, а мальчишка крайне сосредоточенно глядел на цветы. Наконец ребёнок не выдержал и отвёл глаза; поёрзал на скамейке и жалко, просительно обернулся на здание вдалеке. Но оттуда никто не выходил. Он вздохнул, повернулся обратно к цветам и только тут заметил Райка.
— Привет, — выдавил тот. — Я Райк. Ты вступаешь в орден, да?
Все слова казались глупыми и лживыми, потому что Райк слишком хорошо знал, что скоро произойдёт.
— В орден?.. Ага, мама говорит, я здесь буду жить. Но недолго! Она меня скоро заберёт!
— О, — только и смог сказать Райк.
Они помолчали. Мальчик с любопытством смотрел на него и болтал ногами. Райк собрался с силами.
— Да. Конечно. Так и будет. Как тебя зовут?
Мальчик закусил губу и глубоко задумался. Брови его насупились, взгляд стал очень сосредоточенным, на лбу появилось несколько больших морщин.
— Тэрн! — наконец, вспомнил он.
Имя явно было ненастоящим. И правильно, что он его уже выбрал: вступая в орден, человек всё равно отрекался от прежних имени, дома и родных.
— А я Райк. Пойдём я покажу тебе, что у нас тут есть? — нужно было как-то отвлечь его. Чтобы смягчить удар. Взрослые считали, что это хорошо помогает.
Вот только Райк был ребёнком и ещё не мог думать о детях как о принципиально иных существах, которые реагируют на события не так, как люди. Он знал: когда начнётся, нельзя будет отвлечь уже ничем. И как раз это было естественно и нормально.
Глаза Тэрна загорелись:
— А что у вас есть?
— Арена для боев… площадки для стрельбы из лука… оружейная, там мечи и…
— Ух, ты-ы-ы… Пойдём!
Тэрн радостно вскочил, но так же резко замер.
— Ой. Я же не могу. Мне мама сказала сидеть здесь…
— А перед уходом сказала: «Посмотри, какие цветы красивые»? — угадал Райк.
— Угу, — добавил Тэрн мрачно. Видно было, что цветы уже изучены до последней тычинки.
— Поня-атно, — Райк сел на скамейку рядом. — Погоди, так твоя мама здесь?.. Странно… обычно сюда не пускают чужих…
— Моя мама не чужая! — насупился Тэрн.
Замолчали.
— Сколько тебе лет? — наконец сказал Райк, чтобы продолжить беседу, чтобы как-то отвлечь парня от происходящего, сделать вид, что всё не так плохо.
Тэрн собирался ответить, но из дома наставника вышла молодая женщина, и мальчик, забыв обо всём, побежал ей навстречу.
— Мама! Мама! Я хочу с тобой! — в голосе его было отчаяние.
В нём не было ничего от того спокойного и разумного ребёнка, с которым говорил Райк. Этот, казалось, готов был устроить любую истерику, кататься по земле и стучать в неё кулаками… Но Райк видел, что это уже не поможет.
Женщина опустилась на колени.
— Т… Тэрн, я же тебе говорила. Тебе нельзя со мной. Тебе будет лучше здесь.
— Не лучше! Не лучше!
Он изо всех сил вцепился в мать, уткнулся ей в плечо и затих. Женщина погладила его по голове.
— Милый… не переживай ты так, не переживай. Я скоро вернусь. Я буду приезжать часто-часто, каждые три дня… ну… не реже, чем раз в неделю. Я тебе клянусь!
Тэрн утёр слёзы.
— Клянёшься?
— Клянусь.
— Мной клянёшься?
— Ну милый… — она потрепала его по голове.
— А Райк сказал, что сюда никого не пускают…
— Меня пустят. Я договорилась с их наставником Лормом. Послушай… мне нужно идти как можно скорее. Веди себя хорошо. Учись, старайся. Тебе здесь будет очень интересно. А я скоро приеду. Хорошо?
Она встала, сама стараясь сдержать слёзы, и только тут заметила Райка. Он хотел вежливо улыбнуться — а вышло ненавидяще.
— А это и есть твой новый друг, да? Пойди, поиграй с ним. Он, наверное, поможет тебе здесь устроиться…
Но мальчик никак не хотел отпускать её, и матери пришлось самой подвести его. Райк вжался в скамейку. С каждым шагом этой женщины он чувствовал, как всё сильнее становится в нём ненависть, и хотелось закричать: «Не приближайся ко мне ты, ты…» — но жизнь Райка сложилась так, что он не знал подходящих слов. Гораздо позже он узнал их все, но образцовое орденское воспитание не позволяло произносить такое, и если он вспоминал их, то лишь мысленно и лишь в адрес матери Тэрна… а потом и самого Тэрна.
Женщина погладила сына по голове, но по глазам её Райк видел, что мыслями она уже за стенами ордена.
— Да! — откликнулся он неестественно весёлым голосом. — Пойдём, я покажу тебе оружейную. Ты бы видел, сколько там всего!
Женщина благодарно взглянула на него, Райк скривился в ответ. Она села рядом и серьёзно посмотрела ему в глаза.
— Ты позаботишься о моём сыне?
— Конечно.
Раз уж ты сама не смогла.
Дрянь.
Дура.
Она вздохнула, а потом добавила хрипло:
— Обещай мне!
— Обещаю, — ответил Райк, потому что это всё равно было именно то, чем он собирался заниматься. А ещё потому что хотел, чтобы она убралась поскорее; а ещё чтобы показать, что он не такой, как она, и прекрасно видит её ложь, и она может думать что угодно, но сын её никогда не простит.
Она, видимо, почувствовала его недоверие и сказала:
— Я вернусь через неделю.
Тэрн шмыгнул носом, так и не отцепляясь от неё, Райк промолчал.
С ним поступили честно. Родители умерли, его забрали в орден. Отец был очень хорошим воином, надеялись, что сын будет таким же… как бы то ни было, вне ордена его никто не ждал. Здесь был его дом, здесь была его семья, и он был невероятно благодарен ордену и наставнику.
Но были и другие ребята, те, кого отдавали сами родные. Кто-то считал, что так ребёнок достигнет большего, кому-то было слишком тяжело кормить большую семью — у каждого были свои причины; у людей всегда есть причины. У этой, наверное, тоже были. Но год за годом глядя на оставленных ребят: как сперва они радуются воспоминаниям о доме и как потом возникает негласное табу говорить о жизни до ордена, — Райк понимал, что никакие причины, никакие события не могут оправдать это. И ребёнку лучше побираться, лучше жить в лесу или в хлеву, чем быть брошенным здесь.
Некоторые из родителей не считали нужным как-то оправдываться, но остальные обещали, что скоро приедут навестить, и почему-то не через год, не через три дня, а именно через неделю. Райку иногда казалось, что существует специальная книжка, в которой рассказывается, как правильно бросать детей, и в ней советуют называть именно этот срок.
А женщина наконец отцепила сына от себя, поцеловала его в лоб и ушла, вытирая слёзы. Тэрн не рванул за матерью, как ожидал Райк, он лишь молча сидел, вытянувшись ей вслед и цепляясь за скамейку так, что руки побелели.
Когда Райк повзрослел, у него сформировалась отличная воинская интуиция, которая позволяла предугадывать любые действия противника… и больше ничего. Может быть, потому что ничто иное его и не интересовало.
Но пока Райк был ребёнком, пока ещё не цеплялся так сильно за долг и ответственность, он чувствовал гораздо больше. И с первой минуты разговора с Тэрном видел. Он станет этому мальчишке самым близким человеком. Наставником. Старшим братом. Они всё время будут вместе.
Мать Тэрна не вернётся. Он будет ждать её на этой лавочке каждую неделю. Потом перестанет. Но только с виду. В душе ещё много лет будет думать, что когда-нибудь всё же её увидит, что она просто не смогла вернуться, хотя очень хотела… А потом пройдёт и это. И он изменится. В душе останутся злость, обида, ненависть. Потом и они исчезнут — тоже на самом деле лишь внешне, но и это поймёт не каждый.
