Хольм Ван Зайчик - Дело Судьи Ди
– Это может прояснить ситуацию. А не было ли, вы не заметили, на их форме такой широкой синей каймы?
– Да… кажется. Я не разглядел толком: так неожиданно все случилось, так внезапно. Да, определенно: была такая кайма. Синяя. А что?
– Это несколько меняет дело. Значит, гвардейцы были из Внутренней охраны, драг прер Оуянцев. Вы знаете ведь, чем занимается это ведомство?
– Э-э-э… Внутренними нарушениями, касающимися императорской семьи.
– Вот именно.
– И что из этого?
– А из этого следует, что мой друг и ваш сослуживец, драг прер, обвиняется в каком-то проступке, затрагивающем императорскую фамилию…
– Невероятно! Этого просто не может быть. Это… невозможно. И потом, вот так, прямо за несколько часов до Чуньцзе… Не понимаю.
– Ты говоришь, Богдан, что гвардейцы ничего не объяснили?
– Да, ата. Баг – тот вообще сразу замолчал, просто собрался и пошел к двери. Я спросил старшего: что случилось? Почему? Тот лишь плечами пожал: не знаю, не ведаю. Мне дано повеление – я его исполняю. Сказано: взять под стражу и доставить.
– Как они обратились к Багу?
– Э-э… Драгоценный преждерожденный.
– Это хорошо. Не подданный, а драгоценный преждерожденный – это хорошо, значит, явным человеконарушителем его не считают… И полк послали славянский – это еще один знак уважительности, коль скоро вы оба – гости из улуса, по преимуществу славянского. То есть в рамках исполнения повеления взять под стражу было сделано все, чтобы подчеркнуть расположение того, кто отдавал повеление, к тому, относительно кого оно было дано. Оч-чень интересно… И в то же время – прямо перед таким празднеством да под арест… Просто диву даюсь.
– И ты… Богдан, ты даже не догадываешься, в чем тут может быть дело?
– Ну, как сказать, ата… Мы сегодня были в Запретном городе, ата, и там забрели в один заброшенный павильон… Быть может, этого делать не стоило, но туда убежал кот Бага и не хотел выходить обратно. И ведь нигде не было никаких запретительных надписей…
– Нет, дело не в этом, драг прер Оуянцев…
– …Богдан…
– …Драг прер Богдан. По уложениям, принятым для Запретного города, гостям не чинится никаких препятствий при передвижении – за исключением личных покоев владыки и его семьи, но там при входе стоят гвардейцы.
– Да я и сам чувствую, что дело не в этом! Ведь тогда и меня должны были… под стражу, а забрали одного Бага!
– Ну… да.
– Багатур Лобо – славный человек. Я многое повидал на своем веку и говорю тебе, Богдан, и вам, уважаемый Кай: не таков он, чтобы чинить вред императорской семье. На таких, как твой друг Багатур, ордусская земля держится. Я думаю, тут ошибка. Что мы должны делать, уважаемый Кай, как вы считаете? Вы местный, вам виднее. Одарите нас своей мудростью.
– А-а-а… я могу позвонить нескольким людям, моим приятелям, они по своим каналам… ах, ведь уже так поздно! Положим, они и оторвутся от домашних забот… если они дома… но все равно – раньше завтрашнего дня, а то и послезавтрашнего, ничего узнать не удастся…
– Скверно. И негоже людей тревожить в день праздника.
– Куда как скверно, ата!
– Вот что. Ни один из нас не знает за Багатуром Лобо таких проступков, которые заслуживали бы наказания…
– Вообще никаких проступков!
– И я так думаю. Мы, трое, полностью уверены в его невиновности. Так ли?
– Так!
– Разумеется!
– Значит, поступим, как делали в древности. Уважаемый Кай, висит ли еще перед вратами Запретного города Жалобный барабан, взывающий к слуху?
– Да, конечно, как и много лет уже, – в центре площади Тяньаньмэнь. Погодите, постойте, вы что же, драгоценный преждерожденный Кормибарсов… вы хотите ударить в этот барабан?
– Да. А что тут удивительного? Так велит долг дружбы и долг подданного.
– Но в Ханбалыке давно уже никто не бил в этот барабан!..
– Значит, пришло время.
– Да, ата, да. Ты мудр как всегда. Мы пойдем и ударим в барабан, и нас обязаны будут выслушать… И будь, что будет.
– Верно, минфа. Мы спросим: за что задержали доблестного ланчжуна Багатура Лобо. И это будет правильно. Я никогда никого не бросал на поле боя. А уж на столичном празднике… И здесь не брошу. Это – долг. Вы с нами, уважаемый Кай?
Где-то в Запретном городе,
23-й день первого месяца, вторница,
поздний вечер
– …Ведь я только что случайно узнала, – молвила принцесса, когда слегка оправившийся от изумления Баг отвесил ей сообразный земной поклон, после чего она коротко, но властно махнула сложенным веером, отправив маньчжурских гвардейцев в коридор, и за ними затворилась дверь. – Дворцовый евнух<В старом Китае, как широко известно, институт евнухов был непременным атрибутом дворцовой жизни и в первую очередь – частных покоев дворца, то есть тех, где, собственно, и проходила истинная, семейная, повседневная жизнь владык. В истории страны известны случаи, когда евнухи приобретали колоссальное влияние на своих хозяев и властителей Поднебесной, ходили у них в фаворитах и часто даже решали за них государственные дела. Как нам стало понятно из некоторых фрагментов “Дела поющего бамбука”, русский перевод которого есть дело далекого будущего, лица, именуемые в Ордуси евнухами, на самом деле отнюдь скопцами не являлись; это наименование со временем превратилось в придворную должность, исполнявший которую чиновник был вполне нормальным мужчиной и служил чем-то вроде наставника, наперсника, дядьки императорских отпрысков. Такая трансформация оказалась тем более легкой, поскольку ни один из употребляемых в эпопее иероглифических терминов, которые традиционно переводятся словом “евнух”, на самом деле оттенка членовредительства в себе не несет – например, чжунгуань значит дословно всего лишь “срединный чиновник”, то есть тот, кто служит посреди страны, а именно в императорском дворце, или же такие термины, как хуаньжэнь или хуаньгуань; вторые иероглифы в этих биномах значат соответственно “человек” и “чиновник”, а первый состоит из двух элементов: верный подданный и крыша, то есть обозначает, по сути, никак не кастрата, а просто верного слугу внутри дома. Однако переводчики оставили здесь традиционный вариант перевода, поскольку ведь и X. ван Зайчик употребил здесь именно традиционный термин не случайно – а, скорее всего, чтобы даже такой мелочью подчеркнуть прочность и повсеместную естественность, с одной стороны, но в то же время пластичность, постоянную современность классической традиции в Ордуси. > Гу Юйцай сказал, что задержали какого-то ланчжуна из провинции. И я… – Принцесса зарделась. С хрустом раскрылся веер, прикрыв лицо до самых глаз. – Я отчего-то решила, что это вы… еч Баг… Вы помните, что позволили мне называть вас так?
Ланчжун только молча, не поднимая глаз, почтительно кивнул. Он боялся взглянуть на принцессу: когда она появилась в дверях и откинула с лица накидку, удивительная уверенность сжала его сердце холодной рукой – да, определенно да, теперь уже никаких сомнений, да, совершенно точно: принцесса Чжу Ли и студентка Цао Чуньлянь – одно лицо. И какое лицо… За то время, что честный человекоохранитель не видел принцессы, она, казалось, стала еще прекраснее, и никакие белила и румяна не могли скрыть, скрасить, усреднить живой прелести ее лица; в то же время девушка стала… взрослее, что ли? облик ее неуловимо, почти незаметно изменился – так бывает, когда человек понимает что-то важное или принимает какое-то существенное для себя решение и это решение проводит черту между ним вчерашним и им нынешним, – все это Баг ощутил с одного взгляда и сердце его привычно пропустило удар, потому что в самой сокровенной глубине души он вдруг отчетливо понял: это из-за него. А вот из-за него – реального, живого Бага или же из-за того образа неустрашимого ланчжуна, который она наверняка придумала, – об этом Баг не помышлял и задумываться. И опасался поднять глаза: а вдруг она в них прочитает не совсем сообразные – кто он и кто она! – мысли, обуревавшие его смятенный ум. Все усилия недавних упражнений, сметенные ее визитом, ухнули в пропасть…
– И вот я поспешила сюда. – Принцесса окинула взглядом комнату. – У вас тут не очень просторно. – Она убрала веер от лица и улыбнулась. – И как так вышло?
– Не могу даже вообразить, – опять низко поклонился Баг, вдруг поймав себя на мысли, что никогда еще в жизни не испытывал такого волнения, как при виде принцессы. Но если раньше ланчжун скорее был согласен бежать от нее прочь, в гущу самого кипучего сражения, в погоню за самыми отъявленными заблужденцами, для которых человеческая жизнь не стоит и ломаного чоха, то теперь в душе созрела отчаянная решимость: сколько можно бегать от себя самого?! Все равно не убежишь. Будь что будет. Что должно быть. Ибо – карма. – Не могу найти никакого объяснения…
