С. Витицкий - Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики
Во рту сделалось уже совсем непереносимо сухо, губы стали шерстяные, и голос сел. Надо было бы выпить воды, и графин со стаканом стояли тут же, недалеко, на отдельном столике, но нельзя было подавать виду… Гад, откуда он все это знает? Неужели же следили через окно… подслушивали?.. Телефон?.. Или жучка подсадили, пока я был на работе?
— НЕТ. НИЧЕГО ЭТОГО Я НЕ ПОМНЮ…
Говорят, есть теперь лазерные подслушивающие устройства — улавливают колебания оконного стекла, возникающее от разговора… Да чушь же!!! Чего ради устраивать такие сложности — чтобы Мирлина засадить? Да кто он такой, в конце концов?!.. Но если не подслушали, то откуда он может все это знать?..
— НЕТ. НИЧЕГО ДОБАВИТЬ НЕ МОГУ. НЕ ЧИТАЛ Я ЭТОЙ СТАТЬИ И НИЧЕГО ПРО НЕЕ НЕ ЗНАЮ…
Был я тогда простужен или нет? Не помню. Но, по-моему, не был. Не был я простужен. И в халат не залезал. Тут он что-то привирает… Зачем? Или — почему? Прокол? Информаторы прокололись?.. Или я, все-таки, БЫЛ простужен?..
— Ну, хорошо, Станислав Зиновьевич. Раз уж память вам так изменяет — почитайте вот это. Возьмите, возьмите, это собственноручные его показания. Читайте…
Округлый детский почерк… Вроде бы, ЕГО почерк. «…Читали по очереди, передавая друг другу прочитанные листки… Статья не понравилась, оба они осудили меня за этот текст, а Красногоров даже сказал: посадят тебя, Семка, за это…» Не может этого быть. Этого быть не может. Подделка…
— Нет-нет, дальше листать не надо, Станислав Зиновьевич!.. Читайте эту страницу и все… Вспомнили?
«…За несколько дней до Нового года я зашел к своему лучшему другу Станиславу Зиновьевичу Красногорову, чтобы дать ему прочитать мою статью „Поколение, глотнувшее свободы“. Это был поздний вечер. В гостях у Красногорова уже был наш общий друг Виктор Григорьевич Киконин…» Били они его, что ли? Или угрожали, дочками шантажировали… Не может же этого быть! Не те времена же. Нет… Но тогда что получается? Подделка? Больно толстая пачка — страниц пятьдесят. Правда, он не разрешает мне читать дальше… Почему не разрешает? «…Красногоров был простужен, сидел в халате, они пили чай с малиновым вареньем» Не было этого! Откуда у меня в доме малиновое варенье?.. «…а Красногоров даже сказал: посадят тебя, Семка, за это…»
— Ну как? Вспомнили теперь? По лицу вашему вижу, что вспомнили…
— Нет, Веньямин Иванович. (Язык совершенно не желает шевелиться. Присох. Приварился. Какие-то омерзительные шкляпанья вместо слов) Ничего не могу добавить по этому поводу. Все уже сказал.
— Но это же собственноручные его показания! Вы что, почерка его не знаете?
— Честно говоря, не знаю.
— Так что же, мы, по-вашему, это сами написали, что ли?
— Я этого не говорил.
— Ну, а как же иначе вас прикажете понимать? А?
— Не знаю… Веньямин Иванович, вы разрешите, я налью себе воды?..
Он пил воду, сдерживаясь, стараясь глотать не слишком жадно и гулко, а майор Красногорский все говорил, втолковывал, убеждал, улещал, урезонивал — вполне доброжелательно, без никаких угроз, ни-ни, наоборот: вы же понимаете, вам-то ничего же не грозит, ну читали, ну обсуждали, нет тут никакой вашей вины, нам всего-то и надо от вас, что установить истину…
— Да. Но Мирлину-то грозит!.. Вы сами все время говорите, что статья антисоветская. А у Мирлина двое детей, маленьких…
— Неужели же вы думаете, что если будете отказываться, то Мирлину этим поможете. Да он еще двадцати знакомым давал читать, вы же его знаете, он же человек, как бы это помягче выразиться, весьма общительный… От того, что вы уходите в отказ, дело же не меняется… А вот себе вы — вредите. Вы ведь подписку давали, а ведете себя, простите за резкость, безответственно… М-м?
— Не могу ничего вам добавить.
— То-есть: не читали?
— Нет.
— А как же вот эти вот его показания?
— Не знаю.
— Вы хотите сказать, что мы эти показания сфальсифицировали?
— Нет. Я этого не говорю.
— А как же тогда? Он нарочно вас втягивает в это дело, что ли? Подставляет? На это вы намекаете? Так вы же сами показали, что отношения у вас с ним хорошие. Зачем ему вас подставлять?..
— Не знаю.
— Но тогда почему не хотите вы этих его показаний подтвердить? Он же сам признается, сам, что статью эту написал тогда-то и тогда-то и давал ее читать разным людям, в том числе и вам… Зачем вам идти на явное лжесвидетельство?
Станислав сказал первое, что, наконец, пришло в голову:
— Веньямин Иванович… Может быть, он сначала написал все это вам, а потом от всего отказался… А я подтвержу… подтвердю…
— Ну, знаете! Фантазия у вас, Станислав Зиновьевич!..
Тут телефон брякнул тихонько, майор, все еще качая головою укоризненно, снял трубку и стал слушать. Потом губы его зашевелились, он говорил, — Станиславу снова демонстрировали это непостижимое искусство — не слышно было ни слова. Майор положил трубку и сказал озабоченно:
— Прошу прощения, я вас ненадолго покину…
Он исчез, а вместо него в дверях мгновенно образовался старый краснорожий прапор — точная копия того, что дежурил при подъезде номер пять, а может быть даже и тот самый. Станислав глядел на него, почти его не видя. Прапор сел на место майора и тоже глядел на Станислава — без всякого выражения, как на предмет домашнего обихода. Или — как на вокзале наблюдают за чемоданом, чтоб не сперли, — внимательно, но безразлично…
Неизвестно, сколько это длилось. Станислав посмотрел на часы и сразу же забыл, что на этих часах увидел. Через некоторое время — посмотрел снова: было уже почти без двадцати минут двенадцать, больше часа прошло. Надо было что-то решать. Пора уже. Но решать было нечего. Все было уже решено. Изначально. Еще дома. И — будь теперь что будет…
Дверь вдруг распахнулась, возник на пороге майор Красногорский, Вениамин Иванович. Лицо у него было оживленное и как бы искусственно зловещее. Он — прямо у дверей — подбоченился (очень коряво как-то, коряво-картинно, как неумелый артист из самодеятельности) и провозгласил:
— Ну вот! Друг-то ваш — все признал! Все! И подписал — вот, извольте убедиться…
Он оказался вдруг рядом и сунул Станиславу в руки какую-то бумагу… Протокол… «Киконин Виктор Григорьевич… паспорт…» Он пытался заставить себя прочитать этот протокол, но не понимал ни слова и ни слова в этом протоколе не видел. Он и так знал, что майор врать не станет… Хотя-а-а… Если, скажем, они подделали показания Мирлина, то ведь и показания Виконта могли бы за этот час подделать… Он знал, что никто ничего не подделывал. Он понимал, что все это подлинники. Он только никак не мог понять, откуда взялся ПОДЛИННИК показаний Мирлина. Как он мог появиться, этот подлинник? Как они сумели его заставить?.. И не было времени откинуться на спинку стула, закрыть глаза и хорошенько подумать.
— Неужели же вы и сейчас станете запираться, Станислав Зиновьевич? Ну что вы, ей-богу, в самом деле!.. Друг же ваш подписал, чего же еще надо?
— Друг — это друг, — сказал он, не заботясь даже о связности своей речи. — А я — это я… У меня — свое… Он по-своему, а я — так.
— Так что же вы — готовы протокол подписать, где сплошное — «нет, не знаю, не видел, не слышал…»? Это же ложные показания.
— Ну, а что делать? Вот если бы Мирлин мне в лицо сказал, тогда другое дело…
— И скажет!
— Вот пусть и скажет. Пусть будет очная ставка…
— Да очную ставку устроить — ничего не стоит…
— Вот и устройте. В чем же дело?
— Да устроим, устроим… Но вы же себе хуже только делаете… Протокол-то придется сейчас подписать! Без всякой очной ставки.
— Ну что ж… Подпишу… А чего же вы очную ставку устроить не хотите, Веньямин Иванович?
— Да устроим мы вам очную ставку, устроим, не беспокойтесь…
Некоторое время они так пререкались, довольно бестолково, и все это время майор тарахтел на своей пишмашинке, а потом выдернул из-под валика большой развернутый лист и протянул его Станиславу.
Все было в общем правильно: «Не знаю», «Не читал», «Не видел», «Не говорил», и только странно почему-то смотрелось в каждом вопросе: «антисоветская статья „Поколение, глотнувшее свободы“…» — и не лень ему было каждый раз печатать этот полный титул?
Станислав взял подсунутую ему ловко и быстро авторучку («…нет-нет, своей — не надо, вот этой, пожалуйста…») и подписался. На каждой странице — особо. Вернул протокол майору. Тот с явным неудовольствием снова просмотрел его, ворча: «Ну, и чего добились? Только себе хуже делаете, ей-богу…» «Да уж так, видно, нас воспитали, — отвечал Станислав. — Сам погибай, а товарища выручай…» Он почувствовал фальшь этой своей фразы, и некоторое кокетство свое — этакое стремление понравиться, — и замолчал сразу же, но настроение у него вдруг поднялось. Все, только что здесь происшедшее, значительно его приободрило: не хотел майор очной ставки! Явно не хотел. Почему бы это?.. А майор, сняв трубку, снова беззвучно говорил с кем-то, оставив его в покое — зализывать раны, украдкой глотать воду, молчать, ждать неизвестно чего…
