Чайна Мьевиль - Город и город

Я прошёл тесты, со всей возможной быстротой указывая курсором на уль-комский храм, уль-комского гражданина, уль-комский грузовик доставки овощей. Это был слегка вызывающий материал, разработанный специально для того, чтобы уличить меня, если я случайно увижу Бещель. В этом не было ничего общего с теми занятиями, которые я посещал в первый раз. Не так давно эквивалентные тесты включали вопрос об отличиях национального характера улькоман и предложение определить, кто на различных фотографиях со стереотипной физиономией является улькоманином, бещельцем или «другим» — евреем, мусульманином, русским, греком, кем угодно, в зависимости от этнической озабоченности времени.

— Видели храм? — спросил Дхатт. — А вот там когда-то был колледж. Это многоквартирные дома.

Он тыкал пальцем в здания, встречавшиеся нам на пути, велев своему шофёру, которому меня не представил, проехать разными маршрутами.

— Странно? — спросил он меня. — Представляю, как это должно быть необычно.

Да. Я смотрел на то, что показывал мне Дхатт. Не-видя их, конечно, я, однако, не мог не осознавать всех знакомых мест, мимо которых гросстопично проезжал, улиц, по которым регулярно ходил и которые теперь отстояли от меня на целый город, кафе, завсегдатаем которых я был, но в другой стране. Теперь они находились для меня на заднем плане, вряд ли присутствуя больше, чем Уль-Кома, когда я был дома. Я затаил дыхание. Бещель был невидим. Я забыл, на что он похож, пытался и не мог себе представить. Видел только Уль-Кому.

Был день, так что свет лился с пасмурного холодного неба, он не был всполохами неона, виденными мною в столь многих программах о соседней стране, которую, по явному убеждению производителей, нам было проще визуализировать в её яркой ночи. Но и этот пепельный дневной свет выхватывал всё больше и больше живых красок, чем в старом Бещеле. Старый город Уль-Комы был, по крайней мере, наполовину преобразован в финансовый район, и причудливые линии деревянных крыш сочетались с зеркальной сталью. Местные уличные торговцы, носившие платья и заплатанные рубашки и брюки, продавали рис и мясо на шампурах элегантным мужчинам и женщинам (мимо них мои невзрачные соотечественники, которых я старался не-видеть, шли своей дорогой к более тихим местам в Бещеле) в дверных проёмах из стеклоблоков.

После мягкого осуждения со стороны ЮНЕСКО, покачивания пальцем, связанного с некоторыми европейскими инвестициями, в Уль-Коме недавно приняли законы зонирования, чтобы остановить архитектурный вандализм, вызванный временем бума. Некоторые из самых уродливых последних построек даже снесли, но всё же традиционные барочные завитки достопримечательностей Уль-Комы выглядели едва ли не жалко рядом с гигантскими молодыми соседями. Как и все жители Бещеля, я привык делать покупки в иностранных тенях иностранного преуспевания.

Повсюду звучал иллитанский — в беглых комментариях Дхатта, от продавцов, таксистов и сыплющих оскорблениями местных шофёров. Я осознал, как много брани я не-слышал на заштрихованных дорогах, находясь дома. У каждого города в мире имеется своя дорожная грамматика, и, хотя мы ещё не достигли сплошных уль-комских областей, а стало быть, у этих улиц были те же размеры и очертания, как у тех, которые я знал, это чувствовалось в крутых поворотах, выполнять которые здесь было сложнее. Находиться, видя и не-видя, в Уль-Коме было странно ровно в той мере, как я ожидал. Мы ехали по узким переулкам, в Бещеле менее загруженным транспортом (пустынным там, хотя очень оживлённым в Уль-Коме) или предназначенным только для пешеходов. Наш клаксон не смолкал.

— Отель? — спросил Дхатт. — Наверное, желаете принять душ да перекусить, не так ли? Куда же тогда? Я знаю, у вас должно быть некоторое представление. Вы хорошо говорите по-иллитански, Борлу. Лучше, чем я по-бещельски.

Он рассмеялся. Я достал записную книжку.

— У меня есть кое-какие мысли. Места, куда я хотел бы попасть. Вы получили досье, что я посылал?

— Конечно, Борлу. Обширное, не так ли? Вот о чём вы думаете? Я ничего не утаю от вас из того, что мы успели, но, — он поднял руки, притворно сдаваясь, — правда состоит в том, что рассказать я могу совсем не много. Мы полагали, что будет вызвана Брешь. Почему вы не передали им это дело? Любите всё делать сами? — Смех. — Во всяком случае, мне поручили заниматься всем этим только пару дней назад, так что не ожидайте слишком многого. Но сейчас мы в деле.

— Есть уже какие-нибудь соображения о том, где её убили?

— Не так много. Имеется только запись камеры видеонаблюдения, где этот фургон проезжает через Связующий зал; не знаем, куда он потом направился. Никаких намёков. Во всяком случае, вещи…

Можно было бы ожидать, что гостящий бещельский фургон запомнится в Уль-Коме, как уль-комский — в Бещеле. Правда же такова, что каждый, кто не заметил знака на лобовом стекле, предположит, что такой иностранный транспорт едет не в его городе, и соответственно не станет его замечать. Потенциальные свидетели, как правило, не будут знать, что были чему-то свидетелями.

— Это главное, что я хочу установить.

— Совершенно верно. Тьядор или, может, лучше Тьяд? Что предпочитаете?

— И я хотел бы поговорить с её руководительницей, с её друзьями. Сможете свозить меня в Бол-Йеан?

— Дхатт, Кусс — меня что угодно устраивает. Слушайте, просто чтобы снять этот вопрос и во избежание путаницы, я знаю, ваш комиссар говорил вам об этом, — он со смаком произнёс иностранное слово, — но пока вы здесь, это уль-комское расследование и у вас нет полицейских полномочий. Не поймите меня неправильно, мы всецело признательны вам за сотрудничество, и мы разберёмся, что именно будем делать вместе, но офицером здесь должен быть я. Вы же, я полагаю, консультант.

— Разумеется.

— Я, простите, знаю, что подслащённая дрянь — всё равно дрянь. Мне велено — вы ещё не общались с моим боссом? Полковником Муази? — в общем, он непременно хотел, чтобы мы всё уяснили, прежде чем разговаривать. Само собой, вы почётный гость уль-комской милицьи.

— Я не ограничен… Мне можно передвигаться?

— У вас же есть разрешение, печать и всё такое.

Однократная поездка, на месяц, может быть продлена.

— Конечно, если вам надо, если захотите, возьмите денёк-другой как турист, но только вы строго турист, когда сами по себе. Договорились? А лучше бы вы этого не делали. Чёрт, я имею в виду, что никто не собирается вас останавливать, но все мы знаем, что без гида передвигаться труднее; вы можете без умысла совершить брешь, и что тогда?

— Так. Что вы будете делать дальше?

— Ладно, слушайте. — Дхатт повернулся на сиденье, чтобы смотреть на меня. — Скоро мы будем в отеле. В общем, так: как я и пытаюсь вам сказать, всё становится… Думаю, вы пока не слышали об ещё одной… Нет, мы даже не знаем, было ли там что-нибудь, сами только-только учуяли. Понимаете, всё может осложниться.

— Что? О чём вы говорите?

— Мы на месте, сэр, — сказал водитель.

Я осмотрелся, но остался в машине. Мы остановились возле отеля «Хилтон» в Асьяне, сразу на выезде из уль-комского Старого города. Он воздвигся на краю сплошной улицы низких современных бетонных уль-комских жилых домов, на углу площади с бещельскими кирпичными террасами и уль-комскими поддельными пагодами. Между ними располагался уродливый фонтан. Я никогда сюда не ходил: здания и тротуары по краям были заштрихованы, но сама центральная площадь целиком принадлежит Уль-Коме.

— Мы ещё не знаем наверняка. Само собой, мы были на раскопках, разговаривали с Из Нэнси, со всеми преподавателями Джири, всеми её однокашниками и прочее. Никто ничего не знал, они просто думали, что она куда-то смоталась на пару дней. Затем услышали, что произошло. В общем, дело в том, что после того, как мы поговорили с кучей аспирантов, один из них нам позвонил. Это было только вчера. Насчёт лучшей подруги Джири — мы видели её в тот день, когда приезжали, чтобы сказать им, это ещё одна аспирантка, Иоланда Родригез. Она была в полном шоке. Мы от неё почти ничего не добились. Всё время падала в обморок. Она сказала, что ей надо идти, я сказал, не нужна ли ей помощь, бла-бла, она — у неё кто-то есть, чтобы о ней позаботиться. Местный парень, сказал другой аспирант. Стоит попробовать улькоманина, и…

Он протянул руку и открыл дверь. Я не вылезал.

— Значит, она позвонила?

— Да нет же, о чём я и толкую, парнишка, который звонил, не захотел назваться, но он звонил, чтобы сказать о Родригез. Похоже — и он говорил, что не уверен, может быть, ничего, и так далее, и так далее. В общем, так. Какое-то время её никто не видел. Родригез. Никто не может ей дозвониться.

— Она исчезла?

— Святой Свет, Тьяд, это мелодраматично. Может, она просто больна, может, отключила телефон. Я не говорю, что мы не будем её искать, но давайте пока без паники, идёт? Мы не знаем, исчезла ли она…