Сергей Герасимов - Карнавал
Доктор Лист сидел, надув щеки.
– У тебя что, метеоризм черепной плоски? – по-медицински пошутила Одноклеточная. – Нет? Тогда не надо так раздуваться.
Она перевернула страничку.
Телефоны, дальше.
Она перевернула еще. Вот.
Она вынула фотографию, приколотую скрепкой.
– Что это?
– Доктор, ты не можешь этого знать. Это фотография моей подруги, которая трагически погибла.
– Та, которая снилась?
– Да.
– Наверное, давно, – Лист, вывернув шею, посмотрел на фотографию.
– Очень давно. Но я никогда не видела этой фотографии. Мне нужно знать, зачем он носил ее с собой.
Она толкнула человечка ногой. Тот пошевелился. Доктор Лист нагнулся над ним и поколдовал; человечек открыл глаза.
– Что произошло? – спросил он.
– Ничего, – сказала Одноклеточная, – просто у меня были тонические судороги и я случайно задела вас рукой.
Человечек посмотрел на фотографию.
– Отдайте.
– Зачем вы ее носите? – Одноклеточная сжала рукой его запястье. Человечек поморщился от боли. – Если вы скажете неправду, я вас убью прямо сейчас.
Человечек молчал, склонив голову на бок. Казалось, что он слушает, как под скамейкой перекатывается пустая банка. Наконец он поднял глаза и произнес.
– Потому что я знаю, что произошло. С того времени, как я узнал это, я не могу не носить эту карточку. Это правда.
Когда Одноклеточную доставили в лечебницу (ей снова стало плохо), а доктор Лист, надувшись и распушив усы, пристроился в углу, человечек достал фотографию и стал вспоминать. Он вспомнил жаркий летний вечер – рубашка, облипающая спину, воздух, прозрачный до синевы, еще струящийся над травами, но уже остывающий в верхушках деревьев, неподвижных, будто выгравированных на фиолетовом камне, – вспомнил совсем нелюбимую, почти случайную женщину, стоящую рядом в беседке. Беседка стояла на холме. Сумерки и дальняя, прилетевшая из-за реки, чуть слышная музыка делали женщину желанной. Впереди и вверху наливались соком звезды – действительно, после дождя звезды подрастают. Легкая июльская гроза случайно свела их, но гроза прошла, а они не уходили; уже перестала сереть полоска заката. Ему было девятнадцать, ей – тоже. Может быть, чуть больше. Она была некрасивой и полной, но чем-то привлекательной. Как много тумана в прозрачных июльских вечерах.
В беседку вбежали еще трое. Она отвернулась, не желая быть узнанной, и коснулась его коленом. Он обнял ее за плечи. Она не сопротивлялась. Когда трое лишних ушли, вдруг стало тяжело стоять, и они осели на скамейку. Язык прилип к нёбу и отказывался говорить.
«Меня будут ждать», – сказала она.
«Значит, подождут», – сказал он с уверенной мужской интонацией и они оба поняли все.
Утром было стыдно и горько. Они пробовали встречаться еще несколько месяцев, но взаимная антипатия была непреодолима. И он был на голову ниже ее. После рождения дочери он иногда заходил в дом и делал подарки. Но дочь не знала, что у нее есть отец. Дочь была похожа на мать – не очень умна и не очень красива. Но он любил ее настоящей любовью – не так, как дядя, приходящий в гости.
Однажды он спросил дочь, какого отца она бы хотела иметь.
«Никакого, я так привыкла».
«А если бы он был?»
«Не знаю, наверное, такого, как вы».
«Почему?»
«Потому что вы любите меня, хотя я вам чужая. И я верю вам».
«А маме?»
«А маме не верю. Ей ничего нельзя говорить. Она или всем расскажет, или сделает так, что мне будет очень стыдно».
«Разве тебе есть чего стыдиться?»
«Есть. Я нарисовала картинку, портрет одного мальчика, и показала картинку маме. Я думала, что картинка будет непохожей, и она мне так и скажет, а она сказала, что мне рано думать о мальчиках. И мне было очень стыдно. А потом она рассказала об этом соседям. Сама-то хороша! Нагуляла меня неизвестно где и неизвестно с кем!»
«А мальчик был красивый?»
«Да. В него влюбился весь класс. Девочки, конечно, даже старшие девочки. Но все это зря, потому что он скоро уедет, он музыкант. Он уже был во всей Европе. Вы представляете, во всей Европе!»
«А тебе он нравится?»
«Если вы никому не скажете».
«Понятно».
Человечек сидел и вспоминал. Наверное, самой настоящей любовью в его жизни была дочь. Все остальное было – как помои, которые ты ешь, чтобы не умереть голодной смертью. И что же? В тринадцать лет его дочь умерла от менингита. Это в стране, где всеобщее обязательное здравоохранение! – так он думал тогда. Но так ему сказали. С тех пор он ненавидел врачей – это была и ненависть и беспричинная брезгливость одновременно, – когда ему приходилось говорить с врачом, он старался не подходить близко и не выходить из рамок стандартных фраз. Человечек сидел и вспоминал, ему было что вспомнить.
– Вот и подъезжаем, – сказал он Листу.
Лист совсем съежился.
– А бить будут меня?
– У нас гуманная страна. Конечно, будут, но по закону.
21
Если человек не умеет становиться на колени, то это еще не обязательно достойный человек. Может быть, он просто не имел случая научиться.
Его ввели в коридор с блестящими панелями цвета запекшейся крови. Из рассказов бабушки он знал, что означают такие коридоры. Когда-то дедушка вошел в такой же и уже никогда не вышел. Он прислушался, чтобы уловить за стенами стоны жертв. Наверное, стены были звуконепроницаемы. Все равно, я буду стоять до последнего, я не посрамлю фамилию Лист, – как-то заученно подумал он.
– А вы хорошо держитесь, – сказал человечек, – мне бы ваши нервы.
Он каждого подбадривал таким способом.
Они вошли в одну из комнат второго этажа. В комнате был стол, стул, загорелый человек за столом, грязная деревянная табуретка и зарешеченное окно. За окном воробьи праздновали весну.
Кошек на вас мало, подумал Лист.
Его пригласили сесть.
– Так, значит, ваша фамилия, имя и отчество, – сказал Загорелый и посмотрел на Листа волчьим взглядом. На его столе лежал листок с заранее написанными фамилией, именем и отчеством Листа.
– У вас все написано заранее! – возмутился Лист. – Вы заранее придумали мои показания, а потом силой заставите меня расписаться! Нет, вам не удастся поставить меня на колени!
– Встать! – сказал Загорелый.
Лист остался сидеть.
– Встать, я два раза не повторяю! – повторил два раза Загорелый.
Лист встал.
– Давай, – сказал Загорелый, обращаясь к человечку.
Человечек взял обеими руками маленькую табуретку и занес ее над головой Листа. Для этого упражнения ему пришлось вытянуться изо всех сил.
– Не надо, не бейте, – взмолился Лист и упал на колени, – я все скажу.
Человечек поставил табуретку и сел на нее.
– Да вас никто и не собирался бить, – успокоительно сказал Загорелый, – что вы? А то, что решили все сказать, – правильно.
Он вдруг потерял к Листу интерес. Он открыл книгу и стал ее перелистывать; послюнявил палец и придавил страницу. Ветхая книга не выдержала и распалась на три части. Несколько листочков обрели полную государственную независимость и радостно запорхали в воздухе – каждый думал, что теперь Вселенная вертится вокруг него. Один из листочков даже спорхнул под стол, угорев от восторга свободы. Лист быстро нагнулся и, неуклюже толкая стол, достал листочек. «Вы почерпнули из чтения четвертой главы», – провозглашала первая строчка. Очевидно, листок всерьез считал себя книгой.
– Жаль, надо было лучше подклеивать, – сказал Загорелый. – Но все же, сколько лет продержалась! Рассказывай, – обратился он к Листу.
– Что вам рассказывать?
– Все рассказывай, сначала про себя, потом про знакомых, потом про работу, потом про наркотики, которые ты делаешь, – перечислил Загорелый и добавил, обращаясь к человечку: – А, как я его поддел, не ожидал он!
– Здорово, – кисло согласился человечек.
Загорелый взял ручку и перевернул ее пером вверх. Он приготовился внимательно слушать.
– Я не знаю ни про какие наркотики, – взмолился Лист, – у меня украли ребенка. Это вы должны мне помочь.
– Расскажите о наркотиках, и мы вам поможем.
Зазвонил телефон. Загорелый потянулся к трубке с выражением: мне все известно заранее, но послушаем еще раз. Выслушав, он ненадолго задумался.
– Да, ваше положение осложнилось, – сказал он, – в вашей тайной лаборатории не обнаружено никаких следов наркотиков. Вы все же успели их уничтожить. И вы уничтожили единственного живого свидетеля.
– Кого?
– Одноклеточную, по кличке «Инфузория». Руководителя группы боевиков. Вы сделали ей лоботомию. Теперь она уже никогда не сможет нам рассказать правду.
– Это несчастный случай, – сказал Лист, – я проводил операцию, аналогов которой еще нет в мировой практике. Но мне что-то не удалось; эта женщина – просто случайная жертва. Жертвы во имя науки неизбежны. Наша техника пока несовершенна.
– А в чем же состояла ваша операция?
Лист хотел было рассказать, но, вспомнив о мертвом доноре, передумал.
