Сергей Шведов - Подкаменная Тунгуска
— Пойдём рассчитаемся, — отвёл её шаман в избу. — Окна и люки можно закрыть. Больной исцелился.
Шаман нагнулся над Ерофеичем и поднёс растопыренную ладонь к его лицо. Ерофеич начал медленно подниматься с закрытыми глазами.
— Встань! — негромко сказал шаман. — Ты меня слышишь?
Ерофеич кивнул с закрытыми глазами.
— Сядь за стол и положи обе руки на столешницу.
Ерофеич с закрытыми глазами точно подошёл к стулу и уселся за стол, положил перед собой руки.
— Так и сидеть!
Шаман с тунгуской уложили на полати тяжеленного Шмонса.
— Теперь он будет спать трое суток без еды и питья.
— Не помрёт от голода и жажды?
— У него избыточные жировые отложения — сдюжит. Как проснётся, влейте в него полстакана тёплого молока.
— Оленьего или коровьего?
— Неужто оленье есть до сих пор?
— Яловая оленуха до сих пор доится. Стакана два в день даёт. Чудо какое-то.
— Всё равно какое, лишь бы молоко было тёплое. И потом ещё двенадцать часов спасённого не кормить. Поить только противно тёплой кипяченой водой. Чаю не давать.
— А водку можно?
— Он уже никогда не сможет водки пить.
— Заколдовал?
— Закодировал… Поначалу он будет ходить под себя, как маленький ребёнок, и блевать. Лучше постелить под него клеёнку. Следите, чтобы голова была на боку.
— Зачем?
— Как бы больной не задохнулся рвотными массами.
— Тунгусский шаман говорит, как настоящий доктор? Наши люди в тайге так не говорят.
— Я городской в четвёртом поколении.
— Из Ярилоярска?
— Из Питера. Кандидат медицинских наук. Практикующий психотерапевт. Мой отец был доктор медицинских наук.
— Тоже шаман был?
— Нет. У нас шаманы не наследственные. Призвание шамана может проснуться в каждом тунгусе. Хозяин тебя не обижает?
— Только малешко.
— Скоро не будет.
Шаман подошёл к сидящему в кресле Ерофеичу и повернул его голову к себе:
— Смотреть в глаза! Не отводить взгляда!.. Что ты чувствуешь?
— У меня рук и ног нет как нет.
— Всё правильно. Таким вот сиднем ты просидишь в этом кресле пять часов, а я за это время перемахну через горный перевал. Тогда ты меня уже и на снегоходе не догонишь.
— За-чем? — вяло пропел Ерофеич.
— Ты бы меня живым не выпустил?
— Я хо-тел ски-нуть те-бя со скалы перед по-во-ро-том на Гнильгу.
— Сам придумал?
— Шма-нец при-ка-зал у-би-рать лю-бых свидетелей.
— Сигунур, достань его чемоданчик.
Тунгуска выставила на стол богатство Ерофеича.
— Левый замок? — спросил шаман.
Ерофеич пробормотал, не поднимая век:
— 15–89.
— Набирай… Правый?
— 92–13.
— Набирай! Теперь ты сам мне дашь пять тысяч юаней и замшевый мешочек с алмазами.
Ерофеич механически исполнил просьбу.
— Ты добровольно мне заплатил за лечение твоего хозяина?
— До-бро-воль-но!
— Теперь спать! Ты проснёшься через пять часов и ничего не сможешь вспомнить.
Ерофеич уронил голову на руки и захрапел за столом. Шаман подал тунгуске закрытый чемоданчик:
— Схорони в прежнем месте. Это мой обычный гонорар для богатый клиентов. Твои хозяева ведь не из самых бедных?
И тут впервые на непроницаемом лице тунгуски сверкнула белозубая улыбка.
— Эти камушки имеют цену только в тайге. За один такой камушек можно у китайцев или американцев на фактории пару ящиков чаю прикупить. И табаком разжиться.
Потом положил ладонь на лоб тунгуски, словно пробовал, нет ли у неё жара.
— Вижу, ты, Сигун-Урэ, солнечная девчонка, справная и ушлая. Тебе тут тепло и сытно, но всё равно уходи отсюда весной с приходом солнечных деньков.
— Беда?
— Смертельная опасность.
— Люди убьют?
— Не люди, смертоносное дыхание Етагыра. Тут обиталище мёртвых. Живым никак нельзя быть среди них. Деньги большого хозяина могут убить тебя или спасти. Больше сказать нечего. Понятно? Ну, счастливо оставаться, милая девочка Фёкла! Би сине аявун, Сигунур! — Шаман дёрнул за левую постромку оленьей упряжки и причмокнул: — Мот! Мот! Мот!
Солнце стояло ещё высоко. Через пять часов шаман выберется на снежную равнину перед тайгой. Волков там не бывает, потому что олени не пасутся — нет ягеля. Шаман обернулся и помахал ей рукой. Он ещё мог различить её стройную и ладную фигуру с непокрытой головой. В суматохе ей никто не напомнил про лыжную шапочку. Ветерок теребил пасмы жёстких прямых волос цвета воронова крыла. Они делали ещё белей жемчужную нитку зубов, приоткрытых улыбкой. Никто тут не мог увидеть её широко распахнутых глаз. Они тоже улыбались. Кто бы мог поверить, что у таёжной девчонки были изумрудные глаза. В детстве мама называла её Сигунур. Сигун — солнышко, Урэ — ребёнок, как угадал шаман.
ГЛАВА 17.0 ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА С ВОПЛОЩЁННЫМ ЗЛОМ
В те четыре с половиной минуты, когда Шмонс находился в состоянии клинической смерти, ему привиделось, как он шёл по микрорайону городских разлекух и балаганов, откуда стук и грохот музыки, шипение и взрывы фейерверков слышны за два квартала. Нагромождение африканских ритмов на завывание циркулярной пилы на фоне басовой партии молотов и прессов кузнечного цеха, спаянное в единое целое утробным завыванием негритянского вокалиста уже давно стали именовать не песней, а музыкальной композицией.
Звёзд на небе в этой чересчур ярко освещённой части города не бывает. Их заменяют бегущие строки под живыми картинами световой рекламы, от которых рябит в глазах. Диковинная подсветка домов и парящие в чёрном пустом небе экраны с рекламными роликами превращают ночной город в мнимый мир. Человек теряет ориентиры — скачущий зрительный ряд многоуровневой рекламы не позволяет различить, где верх, где низ, где земля и где небо. Исчезают очертания узнаваемых мест, как будто бы ты очутился в незнакомом мире.
Шмонс не знал места встречи, но шёл на влекущий зов, звучавший в его голове. На круглой площади, освещённой непереносимо ярким маяком на стальной мачте в самом её центре, пылала вывеска «КАЗИНО ИНФЕРНАЛЬ». У входа в заведение бульдожьи рожи охранников сразу распознали в совершенно голом Шмонсе нарушителя дресс-кода:
— У нас не пускают без галстука!
Администратор в кружевной розовой пижаме с голубыми цветочками и туфельках на среднем каблучке резво сбежал к нему по ступенькам.
— О, какая честь для нашего скромного заведения! Добро пожаловать! Вас тут уже заждались.
— Руки! — рявкнул охранник.
Шмонс протянул руку. Охранник провёл по ней ручным индикатором, которым проверял входящих в клуб на предмет ношения оружия. На коже под синим сияние проступили цифры 666.
Администратор, обернувшись к охранникам, прошипел:
— Это же сам Шараф Маздаки — президент всемирной лиги Либерастической Педерации нудистов. Думайте о карьерном росте, мальчики! Без движения мозговых извилин не бывает продвижения по службе.
Стеклянные двери разошлись в стороны, и Шмонса подхватили под руки две феи в золотых туфельках на высоком каблучке. Из одежды на феях были только крылышки из полупрозрачной ткани за спиной.
— Бай Маздаки, какой вы миленький! Мы вас проводим до кабинета генерального директора, а то вы заблудитесь в лабиринте утончённых извращений.
Коридоры и залы, с толстыми ворсистыми коврами на полу, были задрапированы тяжёлыми пологами из синего и алого бархата — роскошное обиталище аллергенных пылевых клещей. При одной мысли об этой микроскопической нечисти у Шмонса зачесалось всё его голое тело.
Просторные залы, по которым его проводили феи с золотыми кудряшками и крылышками за спино, были разбиты на будуары из того же бархата. На бархатных же диванчиках и банкетах развалились веселящиеся гости. Они показались Шмонсу иностранцами, потому что вольно закидывали ноги на столики со сластями и на диванные валики. Трезвых тут не было.
Голенькие феи с крылышками за спиной так долго вели Шмонса узкими коридорами с винтовыми лестницами, устланными мягкими коврами, делающими бесшумными шаги, что он кроме аллергического зуда на теле ощутил и приступ тошноты. Спёртый воздух был густо насыщен запахами блевотины и прочих человеческих выделений, перемешанными с ароматами косметики, алкоголя и дыма, как от тлеющей кучи виноградной листвы. Так пахнет высушенное крошево зелёной конопли, если подпалить самокрутку из неё.
