Владимир Кузьменко - Древо жизни. Книга 2
– Ах, вот как? Общий враг? А твой Дик – Друг, что ли?
– Почему друг? Такой же враг, но с ним пока союз. Ты не ответил мне на вопрос, чем наши действия отличаются от прежних, когда мы не имели ни оружия, ни денег?
– Прежде всего – масштабностью. Подожди, не перебивай. Именно масштабностью. Раньше что? Мы радовались, когда нам удавалось спасти от селекции сотню детей. Мы видели в них надежду на будущее…
– Ну, а сейчас что? Не видим?
– Сейчас мы их освобождаем тысячи и не знаем, куда девать. Наши базы уже ими переполнены. Их нечем кормить.
– Значит, надо строить новые!
– Согласен! А кто их будет строить? И потом, главное, как решить вопрос с продовольствием?
– Покупать у фермеров.
– Фермеров? Как бы не так! Они не хотят иметь с нами дело. Ведь что получается? На каждой ферме работают несколько человек низшего класса с разрушенными центрами агрессии, фактически – рабы. Фермеры хорошо понимают, что мы хотим поломать эту систему. А их она вполне устраивает. Ведь не кто иной, как фермеры, первые сообщают в полицию о наших акциях. Я к чему все это говорю? Без поддержки среднего класса мы ничего сделать не сможем. Скоро против нас выступят армейские части, наши базы будут разгромлены с воздуха.
– Что же ты предлагаешь?
– Если бы я знал! – в голосе Олафа звучало отчаяние. – Если бы я знал! – повторил он. – У меня ощущение безвыходного положения. Я не хочу тебя обидеть, но сдаётся, нас просто использовали в каких-то целях.
Мысленно Павел не мог не согласиться с Олафом. Но согласиться – значит прекратить борьбу. Что он скажет тем, кто поверил ему и пошёл за ним? Казалось, все ясно: наращивать силы, создавать новые базы, растить поколение борцов из освобождённых детей. Но Олаф прав. Дело не только в обеспечении детей питанием и всем необходимым. Эти трудности можно преодолеть. Вот с армией им не справиться – это уж точно. Скорее всего, их зальют бинарным газом. Не помогут, и бластеры, дальность поражающего действия которых не превышает двухсот метров. Застигнутая врасплох элита скоро придёт в себя, и тогда…
– Страшная, ублюдочная система. Кажется, она уже до того идиотская, что тронь её и она развалится, а как дело доходит до конкретного действия… – Олаф замолчал, подыскивая слова.
– Как мираж, – подсказала внимательно слушающая спор мужчин Ирина.
– Вот-вот! Это какой-то монстр, которого нельзя поразить ничем. Я слышал, на Земле когда-то ходили огромные ящеры, которые не имели ни врагов, ни соперников, их ничем нельзя было взять, пока они сами не передохли от недостатка пищи. Может быть, наша система и есть такой ящер?
– Новый тип рабовладельческого общества, – снова подала голос Ирина, – в котором рабы не понимают своего рабства и поэтому лишены всякой возможности протестовать и противодействовать рабовладельцам.
– Мечта основателей мирового фашизма! – Олаф вскочил с кресла, в котором сидел, и взволнованно заходил по комнате. – Понимаете, в чем соль? Народ разделён биологически. Те, кто мог бы считать себя обездоленными, не понимают этого, а остальные так или иначе существуют за счёт обездоленных. Одни живут в умопомрачительной роскоши, но и другие, я имею в виду средний класс, в общем довольны своим положением. За раба некому заступиться, так как он становится рабом в детском возрасте и у него нет ни отца, ни матери. Суррогатная мать, которая сама раба, не испытывает привязанности к своему ребёнку, так как его сразу же у неё отбирают, а истинные родители даже не подозревают о его существовании. Мать не знает отца, отец – матери, и оба не знают, кто их сын или дочь.
– Когда я была в питомнике, – вспомнила Ирина, – мы гуляли в небольшом саду, окружённом забором из металлических прутьев. К нам тогда часто через забор заглядывали мальчики, те, – пояснила она, – кому повезло родиться от настоящих родителей. Они швыряли в нас камнями и кричали: «Пробирки! Пробирки!» Это так нас дразнили. Сначала мы не понимали, почему нас так дразнят. Потом, конечно, узнали, что оплодотворение яйцеклетки происходит в пробирке. Оплодотворённое яйцо вводят в матку суррогатной матери. Мы все вот так и появились на свет, не зная, кто наши родители. Те, кто нас покупал, подписывали обязательство не чинить препятствий к сдаче яйцеклеток купленной рабыни. Возможно, где-нибудь в питомнике растут и мои дети.
Я, как вы знаете, каждый раз веду беседы с «освобождёнными» девушками. Очень немногие из них предпочли свободу и лишения унижению и сытости. Большинство всегда растеряны случившимся и чаще всего, когда до них доходит смысл происшедшего, недовольны, а иногда и проклинают нас – своих освободителей. Поймите их правильно. С самого раннего детства их так воспитывали, воспитывали по умело созданной программе. Они не представляют другой жизни и себя в другой роли. Малейшие ростки человеческого достоинства и женской гордости тщательно вытравлялись в школе. За малейшее непослушание нас жестоко пороли. А иногда и просто так, теперь я понимаю, с какой целью. Кроме эротики, техники угождения в постели, нас ничему не учили. Чего же вы от них хотите? Сейчас обрадуются и побегут к вам в дебри Севера, в землянки и хижины?
– Но ведь ты сама… – Павел посмотрел ей в глаза. – Ты сама ведь смогла побороть в себе рабыню.
– Да, смогла. Но это произошло благодаря ненависти. Не всем попадается такой садист, как попался мне. Сначала была ненависть. Страшная биологическая ненависть. Так ненавидеть может и собака своего мучителя. Достоинство появилось потом, после того, как я почувствовала себя отомщённой. Помнишь, что я сказала, когда увидела тот кисель в ванной, в который превратился мой мучитель. Я сказала: жалко, что он умер сразу, что не почувствовал, как его разъедает щёлочь. Эта ненависть и удовлетворение мщением разбудили во мне чувство, которое так тщательно уничтожалось, чувство достоинства. Но это уже потом, в посёлке. Мне было вначале странно, что ко мне относятся с уважением, что меня называют на вы, целуют руку, провожают, подают пальто. Потом привыкла.
– А если бы не было ненависти, то есть, если бы Генрих не был таким садистом? – спросил Олаф.
– Я была бы такой же, как они. Даже, возможно, довольна своей судьбой. Ведь ничего другого я не знала. Вот, например, Мария. Она ведь даже любила Александра – своего хозяина, несмотря на то, что у того были ещё другие женщины. Все это заложено в системе воспитания.
– То, что ты рассказываешь, – общеизвестно, но все равно страшно, – сказал Олаф.
– Страшно для меня, для тебя, понявших и вставших на путь борьбы, но воспринимается как само собой разумеющееся этими девушками, искалеченными воспитанием, этими мальчиками и мужчинами с бритыми головами, искалеченными операциями на мозге, и фермерами, которые держат их в хозяйстве в качестве рабов. Да, может быть, и другой частью населения, получающей от их каторжного труда за баланду и алкоголь сновидений немалую часть материальных благ.
– Я читал древние книги, – задумчиво начал Олаф, – там говорилось о конечном торжестве разума и прогресса и даже о неизбежности этого. Людей погубила вера в предопределённость прогресса и торжество добра. Наши предки не учли, что история делается человеком, и каким будет он, такой и она. Наши предки допустили трагическую ошибку, которая и привела к полной социальной катастрофе. Мы попали в тупик, из которого нет выхода. Грозит всеобщая деградация. Но до каких границ? Не знаю. Может быть, и до каменного топора. Хотя нет, элита скорее забудет письменность, чем технику операций на мозге. Наши предки сделали одну-единственную ошибку: позволили пройти фашизму, клюнули на его обещания всеобщего рая. И человечество зашло в ловушку, как тот безмозглый линь в мерёжу, позарившись на кусок каши.
Если бы была возможна машина времени! Вернуться бы в то далёкое прошлое, рассказать им все о нашем «прекрасном» будущем, да крикнуть бы на всю планету: Люди! Опомнитесь! Что же вы с собой делаете?!
– Тебе бы не поверили, – сказал Павел.
– В том-то и дело! Я сам думаю, что не поверили бы.
– Что же ты предлагаешь все-таки? Отказаться от борьбы, потому что наши предки завели нас в тупик?
– Ты же знаешь, Павел, я буду с тобой, – ответил Олаф. – До тех пор, пока нас не перережет луч бластера или мы не задохнёмся в облаке ядовитого газа.
Он с минуту молчал, потом заговорил уже тише:
– Только мы будем следовать уже не своему разуму, а чувствам и эмоциям. Знаешь, в математике есть такие задачи, которые не имеют решения. Мы и есть тот самый случай, когда решения нет. Мы будем истреблять элиту, истреблять беспощадно, потому что иначе мы не можем поступать, пока она сама нас не истребит. Потом появятся другие. Они будут действовать так же, и их постигнет та же судьба. Это тупик, Павел!
ЧАСТЬ II
ПРОТИВ МАФИИ
ПРОЛОГ
– Я прочёл ваш роман, Сергей Владимирович, – Северцев снял очки и с интересом посмотрел на Сергея. – Когда вы только успели? Вы хотите его опубликовать? Что ж, любопытно, очень любопытно! Роман-предупреждение, так я понял?
