Фёдор Крашенинников - После России
– Пока не вломим этому Пирогову. Если мы сейчас его погоним к Москве - деморализуем эту сволочь, которая ещё осталась непойманной. Если не остановим… Ну ты и сам понимаешь, да? И бежать некуда… Где можно коньячка выпить? Пока собрание могильщиков России не началось? - сибиряк криво улыбнулся.
Водянкин тоже натянуто улыбнулся в ответ и жестом указал направление к буфету. Галышников тяжело вздохнул и поплёлся за коньячком.
«Могильщики России! Тоже мне, поэт Тютчев! Но драться готов… Видать, им тоже передали привет от Генри Сакса!», - подумал Водянкин и вернулся к Касимову. «Впрочем, Галышникову, должно быть, особенно обидно. Жил себе спокойно, пока Ларису Валерьевну не рванули со всей командой, а он теперь за всех отдувается…»
…Ларису Ожигалову Водянкин видел один раз, во время рабочей поездки в Новосибирск. Державная женщина, за несколько лет заслужившая звание «железной леди Сибири» начала карьеру еще в Федерации, была какой-то провинциальной депутатшей из плеяды двинутых во власть работниц соцзащиты. Кризис и последующие события стали для неё трамплином и в считанные месяцы она стала главным критиком первого сибирского президента, одного из «раскаявшихся» путинских назначенцев. Американцы быстро приметили шумную и властную Ларису Валерьевну и скоро она, пышнотелая и громогласная сибирская женщина, оказалась во главе целой партии - легендарного «Сибирского Союза». Бесконечные отречения и покаяния не спасли карьеру старого аппаратчика и первый сибирский президент Лапонин подал в отставку, сразу после того, как она возглавила парламент и прямо с трибуны заявила, что «путинскую сволочь мы быстро в расход пустим». Короче говоря, скоро она стала и президентом, эффективно и быстро установив тотальный контроль над Сибирью. Водянкин ездил изучать ценный сибирский опыт стабильной и крепкой власти, и был, конечно, впечатлен масштабом этой женщины и её поразительным контролем над ситуацией. Тем ужаснее были последствия её гибели. Пироговские боевики взорвали её и всю её команду во время внеочередного съезда «Сибирского Союза» в Новосибирске. Лариса Валерьевна как раз вышла на трибуну и в присущей ей непосредственной манере обложила рязанских мятежников последними приличными в публичной лексике словами, как грянул взрыв. В несколько часов самое стабильное государство на построссийском пространстве погрузилось в хаос и анархию, и с тех пор так и прибывало в каком-то полуразваленном состоянии, скреплённое жестоким террором и свирепыми репрессиями, ответственным за которые все считали Галышникова. Между тем, совершенно очевиден был китайский интерес в нагнетании хаоса в Сибири и активное участие в процессах.
Сам же Галышников был типичной жертвой обстоятельств: когда американцы кинулись искать нового руководителя, самым старшим по званию из всего руководства Сибири оказался отдыхавший в Корее полковник Галышников, начальник Сибирского генштаба. Его срочно, чтобы не дать китайцам назначить своего ставленника, привезли в Новосибирск на самолёте без опознавательных знаков (зафрахтованным толи ЦРУ, толи Реджеповым), китайцы признали его компромиссной фигурой и уже через четыре часа он лично зачитал обращение от имени Временного Чрезвычайного Правительственного Комитета. Потом были спорадические восстания в городах, подавляемые созданными ещё по приказу Ожигаловой подразделениями наемников, бесконечный комендантский час во всех населенных пунктах, неожиданное введение китайского контингента и общее ощущение близкого краха нелепой и какой-то уж совсем латиноамериканской диктатуры Галышникова. Вот так этот рыхлый и неловкий человек неожиданно для себя оказался кровавым диктатором и «врагом русского народа номер 1». На него четырежды покушались, последний раз, всего десять дней назад, его пытался убить его же телохранитель.
– Старик совсем расклеился, я гляжу, - заискивающе попытался завязать разговор Касимов, но в двери показалась новая делегация и он тихо, но отчетливо произнес, - Байкальцы приехали…
Прибайкальская Федерация была самым слабым звеном. Даже полуразвалившаяся Сибирская республика внушала меньше опасений, чем это нелепое образование. Там с самого начала всё как-то не задалось, постоянно менялись правительства и действующие лица. В Екатеринбург прибыл недавно ставший премьером Федерации Венедикт Фузгачев, совершенно никому не известный персонаж. Его кабинет был чрезвычайно шатким. После затяжного парламентского кризиса, путём значительных компромиссов, Байкальская Партия Труда, Бурятская Социалистическая Народная Партия и Новая Демократическая партия всё-таки договорились. Так на горизонте возник Фузгачев. Реджепов, впрочем, уверенно говорил, что всё под контролем. С другой стороны, Водянкин не сомневался, что в случае падения Екатеринбурга и Новосибирска Прибайкалье однозначно кинется в объятья Пирогова. Сопровождаемый какими-то тусклыми личностями, Фузгачев долго тряс руки сначала Касимову, потом Водянкину, что-то мямлил и явно упивался своим отнюдь неочевидным величием.
…Конференция официально открылась с опозданием, в 11 часов утра. До последнего ждали представителя Евросоюза Тодора Контареску. Сначала выступил представитель ООН, испанец Эмилио Радомантес, констатировавший нарушение Пироговым всех норм международного общежития. Потом в том же духе выступили все остальные участники. В итоге, единогласно было принято решение создать коалиционные вооруженные силы и единым фронтом выступить против Пирогова. Потом выступил Контареску и довёл до сведения собравшихся, что правительство Евросоюза приняло принципиальное решение помочь коалиционным силам «всеми возможными способами» и вкратце описал планы продвижения сил с Запада. Собственно, решения были готовы заранее и всё это представление имело скорее идеологическое значение: в наиболее значимые моменты включалась трансляция, а в конце на огромном экране участники конференции увидели своих союзников, заседавших в Петербурге. В общем, картинка была внушительная. Сева, наблюдавший за ходом конференции из пресс-центра более всего поражался занудству мероприятия, а скорее даже несоответствию формы процесса его содержанию. Какие-то скучные и неприятные мужики и потрёпанные женщины, сидя за огромным и пустым столом, дружно хоронят свою Родину, фактически начиная гражданскую войну. Понимали ли они сами, что делают? «Все здоровые, демократические силы Северной Евразии продемонстрировали неуклонную решимость единым фронтом выступить против кровавой клики Пирогова и вернуть мир и покой народам…», - он параллельно надиктовывал материал для «Республики».
18. Битва за Урал
…После окончания молебна о даровании победы уральскому оружию, всё руководство Республики и гости вышли на оцепленную войсками и жандармами площадь перед кафедральным собором. По заранее утвержденному плану, здесь должен был состояться митинг. Полухин был краток:
– Для нашего отечества, для Урала наступили суровые дни испытаний! В ближайшие дни, если не часы, наши доблестные воины могут лицом к лицу встретиться с кровавой сворой московских мародёров, рвущихся к сердцу Урала! Но я верю в наши силы, верю нашим союзникам и потому не сомневаюсь - битва за Урал будет нами выиграна!
Все ожидали от Президента более пространных излияний, но он свои мысли развивать не стал и передал слово архиепископу Иннокентию. Это был щекотливый и чрезвычайно ответственный момент, может быть, самый важный во всём мероприятии. Важно было показать всем, в том числе и жителям мятежным регионов, что православная церковь не на стороне Пирогова, во всяком случае не вся. На фоне всё более многозначительного молчания патриарха, жёсткое антимосковское выступление иерарха православной церкви должно было стать своеобразным сигналом.
…Иннокентий же чувствовал себя крайне неловко. Оказавшись на Урале перед самым Кризисом, он волею случая оказался вовлечён в процесс построения уральской государственности. Сначала он внутренне сопротивлялся, много молился и даже плакал ночами, но потом постепенно и привык и уже без запинки мог говорить об особом уральском православии. После первых публичных рассуждений на эту тему (довольно невинных и откровенно выморочных), он получил встревоженное письмо от патриарха. Но его сомнения была развеяны мощной поддержкой со стороны руководства Республики и своих коллег из Сибири и Дальнего Востока. Он осмелел, а патриарха убедили не лезть в дела суверенных государств. С тех самых пор Иннокентий больше не сомневался ни в чём, и потихонечку вынашивал в голове проект создания Уральской Православной Автокефальной Церкви, видя себя Митрополитом. Тем не менее, необходимость отслужить молебен о даровании победы уральскому оружию и проклясть московских вождей с трибуны всё-таки внутренне пугала его. Он, как и многие другие, в глубине души продолжал надеяться, что всё как-нибудь рассосётся само и лично ему не придётся участвовать в таких вот сомнительных мероприятиях. Но Водянкин, который проводил с архиепископом инструктаж, был непреклонен: надо быть жёстким! Он недвусмысленно пообещал Иннокентию митру и тот, в очередной раз внутренне содрогаясь, на всё согласился.
