Геннадий Емельянов - Пришельцы
- Мы до сих пор в полном неведенье! - признались эксперты, забывшие поужинать и позавтракать.
Полковник Иванов сказал свое обычное: "Нас на мякине не проведешь!" - но сказал он эти слова не так твердо и самонадеянно, как всегда: полковник всю ночь ходил по магазину, чесал затылок и раскидывал мозгами он не смог сложить факты в систему и выстроить гипотезу, по которой надлежало спешно приступать к действию. Он понимал теперь капитана Ольшанского, имеющего в активе ноль без палочки. Ольшанский пожимал плечами, мялся, намекая на то, что, может быть, в самое ближайшее время будет иметь в кармане ключ к отгадке странных происшествий в селе, но пока, по его разумению, следует ждать и бдительно - присматриваться к течению здешней жизни и ни в коем случае не забегать вперед событий.
- Ты собрался год прозябать в этой столице? - поинтересовался полковник официальным тоном.
- Если потребуется, то и год.
- Вот даже как! А кто твою работу в городе делать будет? О том ты подумать не удосужился?
- Не удосужился.
- Шутки в сторону. Неделю тебе еще дам, а больше и не проси.
- Слушаюсь, - про себя же Ольшанский подумал:
"Я добьюсь своего любой ценой. Пусть увольняют - была бы шея, хомут найдется. Устроюсь куда-нибудь юрист-консультом, тишайшая должность!"
Итак, было утро.
Следователь по особо важным делам сидел на скамейке в палисаднике, курил первую сигарету, наблюдал окрестности между прочим и выстраивал в голове планы розыска. За спиной Ольшанского с полотенцем через плечо стоял участковый Голощапов в майке, милицейских штанах и глубоких калошах на босую ногу. Участковый радовался пригожему деньку, с тихой умиротворенностью любовался своим селом, которое за этот пригожий день многое успеет-
Напротив пенсионер Иван Васильевич Протасов, учинивший вчера в магазине скандал, вывел серого в яблоках жеребца по кличке Маршал и начал его седлать.
Голощапов сел рядом с Ольшанским на скамью и сказал, кивая в сторону Протасова:
- Старый, а - дурак. Ну чисто ребенок: игрушку купил, и душа у него винтом закрутилась - смотрите, люди, я верхом катаюсь, в новом седле сижу. Его бы надо в каталажку за хулиганство, а он, вишь, гоголем ходить, тьфу на тебя, барсук!
- Все мы ребятишки в сущности, - ответил Ольшанский и загасил сигарету о камешек, специально подобранный заранее для этой цели. - Заводной дедок.
- Сильно уж глупый.
- Глупость, она надолго, - задумчиво сказал Ольшанский. - Она насовсем. Ты вот что мне освети, уважаемый, что за человек ваш Суходолов?
- Который это? Гришка, что ль?
- Ну, главбух?
- Гришка, значит. Что я тебе скажу. - Участковый размял папиросу в пальцах, прежде чем закурить: он, не выпускал из вида пенсионера Протасова, танцующего возле жеребца Маршала с седлом в руках. - Не нравится мне, - продолжал милиционер размеренно и тихо. - Как мы растим молодежь нынче, мы ей все втолковываем высокие, значит, материи, но не учим жить и работать, растет наша смена, значит, будто вон дурнотравье на краю пашни...
- Меня Суходолов интересует!
- И я в конечном итоге про Суходолова, про Гришку. Молодежь наша неазартная, она норовит меньше делать полезного и больше удовольствий получать...
- Меня сегодня Суходолов интересует!
- И я про Суходолова. Так вот, он с детства азартный, не в пример сверстникам своим. Ему двадцать восемь, а он уже главбух, это тебе не тити-мити. Должность ответственная, чуть чего дал маху и - небо тебе в мелкую клетку. Ты видел когда-нибудь, Олег Степанович, встречал когда-нибудь на предприятиях молодого главбуха? На таких постах, брат ты мой, седые седят, битые да трепаные, а?
- Не встречал молодых, верно.
- Во! А Гришка сидит. Конечно, тут и председатель Ненашев в свое время рискнул, может быть, когда такого сопляка на пост высокий возводил, но мужик он тоже не лыком шитый - знал, что делал. И не ошибся. Он вообще редко ошибается.
Пенсионер Иван Васильевич Протасов обратал, наконец, Маршала, лихо вознесся в седло, расправил усы пальцами, победно оглядел улицу, вращая головой быстро, как птица, и вдел хромовые, начищенные до блеска сапоги в стремена.
- Казак лихой! - сказал сердито участковый Голощапов и бросил окурок в петуха, проходившего мимо торжественной поступью. Петух отскочил в сторону и заклохтал: чего это, мол, лиходействуешь, хозяин! Голощапов продолжал, мигнув петуху: не сердись, я пошутил. - Гришка с детства способный. Учился хорошо, в колхозе с малых лет работал, на книжки зарабатывал, у него их, книг-то, поболе, наверно, чем в нашей библиотеке.
Иван Васильевич Протасов прогарцевал мимо со статью и важностью генерала и по пути еле кивнул Голощапову, снисходя: мысли его, видать, приняли возвышенное направление. Участковый вздохнул, глядя вслед кавалеристу, и покачал головой:
- Сырой мужик! Всю долгую свою жизнь был сырой и дров наломал ба-альшую поленницу!
- Не любишь ты его? - полюбопытствовал Ольшанский и тоже вздохнул, как бы за компанию. - Почему не любишь-то?
- Давно знаю. Он вбок не умеет соображать - все прямо лупит, по написанному, от таких только бедствие народу и ничего больше. Вот другие старики (я многих знаю), они - мудрые, у них учатся. Они добрые, старики, а этот всю жизнь исключительно сердитый и ничему не научился, только власть нашу в плохом свете выставлял, никак не меньше. И боялись его с места насиженного стронуть - заслуги у человека. А какие-такие заслуги? Где-то там и что-то там, поди проверь. Никаких заслуг, если копнуть как следует, так и нет вовсе. Может, грешу на мужичка-то, а? Беда!
- Почему Суходолов один живет, Максимыч?
- Родители в город перебрались, отец у него механизатор, специалист хороший, детей - еще трое. Детям дальше учиться надо, с этих соображений и перебрались. Гришка покидать село отказался. Один, так надолго ли? Девок вон сколь хошь. Много девок на выданье. Ты вот лучше подсоветуй, как народ успокоить, - плохие ведь у нас карты-то складываются.
- А что такое?
- А такое. Товар из магазина, как я понял, вывезти решено - на. экспертизу и всякое такое?
- Вроде бы. И всякое такое, верно.
- Не вроде, а в точности: сам слыхал, как полковник распорядился - вывезти, мол, немедленно. И тайно к тому же, чтобы умы здешние не будоражить, не создавать лишней напряженности, понимаешь.
- Ну и что?
- Да ничего особенного, кроме того разве, что люди настроены товар разобрать во что бы то ни стало, на очередь записываются. За транзисторами, к примеру, и телевизорами - отдельная очередь, за тряпьем и галантереей - отдельная.
Все по порядку. Список у - них есть, такие списки в военное лихолетье составляли. Не к добру это!
- Что не к добру?
Голощапов покачал головой, внимательно осмотрел свои руки в мозолях, крестьянские руки, чихнул и вытянул из заднего кармана носовой платок:
- Скандал может случиться, народ теперь до всяких побрякушек особо жадный сделался почему-то.
- Полковник сообразит, как выйти из положения, он - бывалый.
- Я вот тоже бывалый, - сказал Голощапов и потрогал лоб пальцами с осторожностью. - Но выхода не вижу. Большой, понимаешь, скандал назревает.
Вдоль улицы пробежал ветерок, он добежал сюда, слабея - с гор скатился, с ледниковых лысин, напитанный поднебесной стужей. Участковый пошел в дом надеть пиджак, Ольшанский поежился, но со скамейки не встал, рассчитывая притерпеться, он ждал, когда хозяин вернется, чтобы задать ему вопрос, висевший на языке.
- У нас завсегда так, - сказал Голощапов, возвращаясь. Он слегка подпрыгивал, чтобы согреться. - В самую жару вдруг дунет, и враз скукожишься, враз закоченеешь. В Сибири живем.
- Я все хочу спросить, Максимыч?..
- Спрашивай, что ж.
- Сам-то ты как ко всему этому, - Ольшанский повел рукой перед собой кругло и широко, - относишься? Есть у тебя версия какая-нибудь?
Голощапов перестал прыгать и сел рядом с Ольшанским, опять закурил "беломорину", задумался. Молчал он долго и лишь сопел, папироса, зажатая между пальцами, тоненько и нескончаемо дымила.
- Ну?
- Ты меня не погоняй, дай сосредоточиться. Тут видишь... Тут, понимаешь ли, таинство. Про такое разве что в книжках прочитать можно. Боюсь и говорить-то... И не стану я тебе до поры излагаться, да ты сам, по-моему, стежку нащупал?
- Кое-какие соображения есть, скрывать не стану.
- Верные твои соображения. Некоторые в нашем селе больше нас с тобой знают, откудова, понимаешь, ноги растут. Только подчеркну для пущей важности: зло не вершится, добро вершится, да только вершится оно вслепую как бы.
- Вслепую, согласен с тобой.
- Погоди! - Голощапов вытянул шею, прислушался и заулыбался. - Так оно и есть!
