Андрей Дашков - Утраченный свет (Солнце полуночи)
…Он бродил по малолюдным улицам какого-то города в поисках вокзала. Ему во что бы то ни стало надо было уехать из этого ужасного места. Город затягивал, как трясина, и не хотел отпускать. Кварталы безликих домов возникали за каждым новым поворотом, будто ветви дерева, растущие со скоростью ползущего внутри червя. Все люди, у которых старик спрашивал дорогу, обманывали его. Или же они сами были обмануты и верили в то, чего не существовало. Похоже, из города вообще нельзя было уехать.
К исходу ночи, прошедшей в сновидении, старик убедился в том, что вокзал – это миф, красивая сказка, данная в утешение. «Ты никогда не выберешься отсюда», – злорадно шептали гарпии, присевшие отдохнуть на крышах зданий и обращенные в камень. С их крыльев осыпалась крошка…
Рассвет застал его в пустынном пыльном переулке. Он добрел до перекрестка и услышал мягкий топот. Повернул голову вправо – и отшатнулся. Прямая улица тянулась до горизонта, над которым вспухал слепящий гриб. Старик невольно зажмурился. Но топот нарастал, и он открыл глаза. На него надвигался громадный верблюд, белый и неправдоподобно чистый, как только что выпавший снег.
В первый момент старику почему-то показалось, что с животного содрана кожа. Горбы, похожие на две горные вершины, размеренно колыхались. С губ верблюда слетала пена. Розовые глазки альбиноса выражали лишь тупую неотвратимость.
Но еще страшнее был всадник в боевом облачении бедуина. Вместо лица – череп; вместо глаз – черные провалы. Костлявая рука скелета сжимала саблю, яростно сверкавшую в лучах восходящего солнца.
Старик дернулся влево, затем вправо; бежать было некуда. В любом случае он не успел бы спрятаться за угол ближайшего здания и оказаться под защитой каменной стены. Верблюд-альбинос приближался стремительно, двигаясь с гипнотизирующим совершенством.
За несколько метров до жертвы всадник-смерть сделал неуловимое движение рукой. В воздухе мелькнул какой-то темный предмет. Старик, вообще-то не отличавшийся ловкостью, инстинктивно поймал его. Времени у него осталось только на то, чтобы понять: это деревянная табличка, а на ней – совокупность нулей и единиц, обозначавшая слово «Йозеф» в системе «Абджад».
Старик сделал последнее в том сновидении открытие: смерть использует двоичный код. Еще бы – миллиарды клиентов, огромные базы данных, сложнейшая бухгалтерия…
Белая гора надвинулась, заслонив собою солнце. Упала благодатная тень. Отливающий синевой нездешнего неба клинок мгновенно и безболезненно снес старику голову. Мир завертелся, будто сорвавшаяся с оси карусель.
Ровно секунду старик привыкал к мысли, что отрубленная голова продолжает видеть, отправившись в полет и при этом хаотически вращаясь. В какой-то момент в поле зрения промелькнуло тело, которое удержалось на своих двоих. Из шеи толчками выплескивалась кровь. Фейерверк таких же малиновых капель сопровождал кувыркающуюся голову. Это было почти красиво. Еще одно утешало – полная анестезия. Старик будто смотрел дурацкий, но чрезвычайно реалистичный клип…
Потом приблизилась земля, несколько раз поменялась местами с небом, и все застлала туча поднявшейся пыли. Голова оглушительно чихнула. Вдобавок соринка попала ей в левый глаз. Тот начал слезиться; голова отчаянно заморгала, пытаясь восстановить зрение. Дергающееся веко напоминало шторку в срабатывающем затворе фотоаппарата… В рот будто набилась вата. Голова принялась отплевываться – занятие почти безнадежное, учитывая, что трахея с идеально ровным срезом оказалась погруженной в кучу песка.
Помощь подоспела неожиданно – как ни странно, со стороны тела, неуклюже притопавшего на поиски головы. Сквозь серый туман протянулись две усохшие кисти. В течение минуты они слепо шарили по земле, пока не обнаружили пропажу. Старик стал хуже слышать – это собственные ладони закрыли ему уши. Потоки крови превратились в отдельные капли, которые оставляли прерывистый след на тротуаре.
Смерть на белом верблюде давно исчезла. Тело схватило голову под мышку и отправилось на поиски вокзала. Табличка с двоичным кодом была пунктуально прицеплена к нагрудному карману на манер бэджа. Не хватало только фотографии. Впрочем, ее с успехом заменял оригинал, не нуждающийся в сличении.
Старик отыскал вокзал перед самым пробуждением…)
* * *Испытывая чистое и совершенно новое чувство – огромную благодарность к живому генератору счастья, – Муса лежал на столе, пристегнутый десятком ремней и хомутов, и смотрел в кожаное небо. Возле горизонта на западе кожа казалась ему особенно гладкой, лоснившейся и приобретавшей красивый лиловый оттенок. Муса решил, что там находится одна из божественных ягодиц, проткнутая позолоченным шпилем (иглой шприца?) главной башни университета. Бог делал себе инъекцию. «Приход» – и молнии засверкали в тучах…
Муса не мог пошевелить конечностями, даже если бы захотел. Но с чего ему делать это? Ощущение счастья и самодостаточности было таким острым и всеобъемлющим, что он и не помышлял о сопротивлении.
Потом он обнаружил, что ему становится трудно дышать. Широкий ремень сдавливал живот и выжимал кишки вверх, к диафрагме. Муса попытался поднять руки, но хомуты держали мертво.
Даже теперь игла страха не достигла его мозга. Последовала чисто физиологическая реакция, однако Муса не сумел помочиться. В паху скручивалась в спираль раскаленная проволока…
* * *Один из «Сплавщиков», принимавших участие в подготовке к экзекуции, спустился вниз. Он достал из холодильника банку с пивом и развалился в том же кресле, где до него недавно сидел Муса.
– Не пойму, для чего ты с ним возишься… – Он сделал красноречивый жест, чиркнув ребром ладони по горлу. – И за борт.
– Мне нужны люди, – бросил Школьник из темноты.
– По-моему, этот лишний.
– Скажи, что ты делаешь левым мизинцем?
– Не понял.
– Стреляешь? Меняешь обойму? Держишь ложку? Пишешь? Может быть, трахаешь баб?
– Н-нет.
– Тогда твой мизинец – лишний. Что ты скажешь, если я его отрежу?
«Сплавщик» заткнулся.
– Иди наверх. Смотри в оба. Я жду гостей.
* * *Муса по-прежнему улыбался как кретин во время приятной процедуры в лечебнице.
Пейзаж раскачивался, словно вибрировала видеокамера, вмонтированная в опустевший череп. Тусклое изображение отличалось к тому же плохой наводкой на резкость.
Чернота хлынула сверху, из космоса. Это был конец света для единственного зрителя. Муса немного приблизился к небу, прикоснулся макушкой к коже темного бога, а затем его бросили вниз, туда, где пространство было мутным и вязким.
Теперь, когда мир скрылся из виду, Школьник «отсоединился» от медиума. Мусе показалось, что из него выдернули питающий кабель, перерезали пуповину, ненадолго связавшую его с матерью вечности. Кошмар обрушился на него отравленной лавиной. Удовольствие мгновенно сменилось паникой, спазмом, параличом. Резиновая, черная, воздухонепроницаемая стена безысходности сомкнулась вокруг и затянула лицо тягучей липкой пленкой. Он был обескровлен, заживо замурован в цементный блок, а вслед за тем – утоплен. Многовато для одного человека… Вместо крика он издал сдавленное, задушенное мычание, не в силах разлепить губы. Его рассудок, не находивший опоры, пошатнулся.
И все-таки ему не дали сойти с ума. Кто-то, скрывавшийся за горизонтом, попытался использовать его в последний раз. Боль была испепеляющей, зато потом он был избавлен от боли навеки. Некоторое время Муса еще кое-что помнил и только поэтому боялся будущего, которое уготовил ему Школьник. Будущее было ослепительно, неправдоподобно прекрасным.
Ему казалось, что его уши превратились в жаберные щели, а внутри головы шевелится серая губка, фильтрующая кислород. У зрительных нервов, судя по всему, появились продолжения. Тело не принадлежало Мусе полностью. Кто-то противодействовал клону, «лечил» пациента от искусственно вызванной амнезии, но это уже не имело смысла. Школьник выскоблил его мозг дочиста. В сознании была лишь бесконечная последовательность комнат, стерильных и пустых… Все, что Муса видел снаружи, это мохнатый от водорослей борт баржи ниже ватерлинии и мглистый свет, который сочился сквозь жидкую, искажающую и рассеивающую линзу… Его заставили повернуть голову.
Рядом с ним появилась спроецированная вовне галерея остаточных образов: люди, имен которых он уже не мог бы вспомнить. Это было что-то вроде недолго просуществовавшего личного музея. В нем хранились разрушающиеся экспонаты его памяти. Иероглифы с утраченным смыслом. Мумии вместо живых.
Фигуры сидели и стояли на цементных постаментах; некоторые раздулись до невероятных размеров; у других были подняты руки; третьи вытягивали их по направлению течения, словно костлявые флюгеры; четвертые полоскали в воде клочья собственной одежды; пятые уже давно превратились в скелеты – суставчатые головоломки из костей, обросших водорослями и скрепленных известковыми отложениями…
