Мария Стрелова - Метро 2033: Изоляция
Человеку изначально низкому, гадкому было проще. Зачем держать в себе негатив, когда можно ударить слабого, обидеть подчиненного или ребенка? И таких в большом метро были тысячи. Приспособленцев, готовых перегрызть горло за кусок собственного благополучия. Их набирали в расстрельные команды, они могли не пропустить на станцию мать с ребенком, оставив умирать в туннеле. Самые отбросы общества, тщательно маскировавшиеся в мире до катастрофы, интриганы, истерички и сплетники, убийцы и воры вылезли к людям и стали королями мира, который за столько лет развития и эволюции научился лишь виртуозно убивать себе подобных, разрушая судьбы и вселенные. В мире, где не нужно было прятать злую морду за розовенькой маской Иванушки-дурачка, этот сброд чувствовал себя привольно.
Когда человек вечно пакостит окружающим, ничего иного от него не ждешь. Но когда самые интеллигентные, самые добрые, сострадающие и мягкие вдруг кричат, размахивая кулаками, или предлагают добить слабого, им это не прощается. И пока вся эта вязкая тина обид, лжи и боли не выльется из переполненной до краев души, человеку не будет покоя, эта дрянь разъест его изнутри, погубит ночными кошмарами, тягостными размышлениями в темноте и тишине, сведет с ума. Хорошим людям, увы, что в этом, что в прежнем мире прощалось куда меньше. Отъявленному подлецу не плевали под ноги, презрительно отворачиваясь. Его не обзывали последними словами, не замечали совсем уж мелочей. Потому что для него это было нормой, которая приелась настолько, что не бросалась в глаза. В мире до войны было принято мило улыбаться в лицо даже тем, кто откровенно раздражал, представительные мужчины в костюмах приветствовали друг друга, пожимая руки в притворной радости встречи. И ненавидели так, что готовы были разорвать. Это назвали этикетом, и так было принято. В новом мире моральные разложенцы заняли самые верхушки. Среди них были те, кто не побоялся стрелять в женщин, детей и стариков, когда делили власть в метро и многочисленных убежищах. Те, кто никогда не подавал руки, карабкаясь к вершине. Те, кто топтал, бил и резал, лишь бы выгадать побольше для себя. Они стали венцом нового, обреченного и беспощадного мира, и люди лебезили перед ними, кланялись в ноги, потому что они были сильны. И все же стоило одному из них скатиться с высокого трона, те, кто минуту назад стоял на коленях, мгновенно отдавали приказ расстрелять, разорвать, уничтожить. Так было, так есть и так будет. В этом искусстве «царю природы» нет равных.
Хорошим людям было сложнее, куда сложнее. Обида не находила выхода, собиралась в груди тугим комком невыплаканных слез. Душила, мучила. Доброта не позволяла отказать, пусть в ущерб себе, вежливость – нахамить, человеколюбие заставляло выслушивать. И все вокруг совершенно искренне считали, что хороший человек обижаться не имеет права. Могли задеть, пребольно, жестоко, и тогда незаживающая рана на сердце грозила превратиться в гнойный рубец. Каждый был уверен, что милый и добрый товарищ никогда не сможет ответить. А когда это случалось – не прощали. Мягкий, тихий интеллигент становился отщепенцем. Не подлым, не злым – всего лишь оступившимся. Маленькие оплошности припоминались вновь и вновь. И каждое сказанное слово, каждое брошенное в лицо обвинение не приводило к раскаянию, но озлобляло еще больше.
Так стало с Ксюшей. Уравновешенная, прекрасно относящаяся к Марине, заботливая и ласковая, она сорвалась, когда стало совсем невыносимо. И была осуждена революционным трибуналом человеческих умозаключений – без суда и следствия.
Миша стоял у двери кабинета Паценкова и размышлял. В его душе чувство долга боролось с инстинктом самосохранения.
Помощь соратнику считалась непозволительной слабостью в сумасшедшем мире после Катастрофы. В метро можно было верить только в себя и только на себя рассчитывать. Алексеева никогда не ждала ни помощи, ни поддержки, но всегда протягивала руку другим. Отводила преследование мутантов, рискуя жизнью, чтобы группа могла вернуться в бункер. Когда вспыхнул генератор несколько лет назад, она первой бросилась на нижний этаж, в самое пекло, потому что могли пострадать дежурные по плантации.
Идеальных людей не существует, и своих недостатков у Марины хватало. Излишне горячая, поспешная в своих решениях, она часто необдуманно, очертя голову бросалась делать что-то и ошибалась. Ошибалась много, вставала, утирала слезы и шла дальше. Хранила слишком много секретов, своих и чужих, и поэтому население бункера старалось не иметь с женщиной внеслужебных дел. Марина была одиночкой, ни с кем не сошедшейся радикальными взглядами на жизнь и излишней требовательностью. Но все это перекрывало одно чуждое новому миру качество – своих заместитель начальника бункера не бросала. Излишне жестокая к нарушителям дисциплины, высокомерная с подчиненными (пожалуй, здесь Михаил мог ее понять – груз, свалившийся на ее плечи, оказался слишком тяжким), Алексеева была справедлива и верна только делу бункера.
«Ну вот, еще из-за нее с Ксюшей поссорился! И правда, кому сдалось искать человека, который, скорее всего, уже мертв…» – проскользнула в сознание мужчины мелочная, гадкая мысль. И посеяла сомнения. Хотелось отказаться от похода, плюнуть на все и вернуться к жене, помириться и уснуть в обнимку.
– Ты идешь? – окликнул Ваня.
– А смысл? – машинально отозвался Миша.
– Чего? – удивился Волков. – Ты больной?
– А смысл? – повторил Чернов. – Никакой надежды. Кому сдалась Алексеева, ее уже нет в живых, а искать труп я не намерен.
Ваня здоровой рукой пихнул его в бок.
– Очнись, Миша, ты что? Это же Марина, наша Марина! А будь это ты, я? Или кто-нибудь из наших детей? Что за мысли у тебя такие гадкие? Это Ксюша тебя дергает? Так ты бабу не слушай! – прикрикнул он.
Миша вздохнул. Маленькие человеческие мыслишки казались слишком соблазнительными, чтобы просто так отказаться от них.
– Нет, Ксюша тут ни при чем, – соврал разведчик. – Просто я не вижу смысла.
– Смысл тебе подавай?! – взвился Волков. – Алексеева никогда ни в чем не искала скрытого смысла, она брала и делала, и пыталась нам всем подать пример! А ты просто струсил. Пожалел себя. Мы пойдем сами, потому что я уверен, что Марина жива. А ты оставайся тут и прячься дальше за бабью юбку!
Мужчина торопливо пошел по коридору в сторону гермодверей. И Михаилу стало невыносимо стыдно за свою слабость.
– Вань, постой, – на ходу крикнул он, догоняя товарища. – Извини. Я иду.
Разведчикам выдали по запасному рожку к автомату. Путь предстоял неблизкий, и неизвестно, что могло встретиться на поверхности в тех краях, куда разведчики бункера обычно не забирались.
А между тем, в отряде произошли изменения. Вместо одного из молодых ребят вызвался идти Костя. Итого получалось, что на поверхность отправлялись сразу трое старших мужчин, которые помнили прежнюю жизнь. Впервые за много лет: Марина старалась в отряд к одному опытному разведчику ставить молодых ребят или отправлять новоявленных разведчиков одних. Это было резонно – помнивших жизнь на поверхности в бункере оставалось четырнадцать, из них мужчин – только шесть.
Еще в отряде – Володя, помнивший позывные Фрунзенской и хоть мало-мальски представляющий себе, что такое жизнь в большом метро. И Илья, который до сих пор считал себя виноватым перед Мариной за то, что сообщил ей о смерти Петра.
– Последние напутствия, – устало вздохнул Паценков, появляясь перед внутренней гермодверью. – В перестрелки не вступайте. Постарайтесь вернуться все. Я желаю вам только удачи, потому что лишь везение может вас спасти. Я надеюсь, что Марина жива. С Богом!
Первый раз бункер видел начальника таким. Уставшим, почти сломленным. И первый раз за долгие-долгие годы удачи просили у Бога, а не у самих себя.
– Идем! – приказал уже пришедший в себя Чернов.
Отряд вышел из бункера. Крышка люка последнего пристанища захлопнулась. А дальше… Дальше предстояло просто идти вперед, не задавая провокационных вопросов «зачем».
* * *Марина дернулась и закричала от ужаса, когда острые клыки сомкнулись в паре сантиметров от ее лица. И снова раздался выстрел. Тварь начала медленно заваливаться вперед, грозя раздавить женщину своим весом. Из простреленного глаза на лицо Алексеевой текла слизь вперемешку с мутноватой бесцветной кровью монстра.
Тонкие лучи фонарей вспороли пространство. Послышалась отчаянная брань. Ночные твари на миг замешкались, ослепленные. Сильные руки рванули женщину из-под тела убитого мутанта, протащили по земле.
– Скорее! Держи ее, держи! – крикнул до боли знакомый голос. Алексееву подняли на ноги.
– Мишенька… – всхлипнула Марина. Из глаз ручьем покатились непрошеные слезы. Женщину трясло.
– Идти можешь? – спросил Чернов, перекрикивая грохот выстрелов.
