Василий Владимирский - Повелители сумерек
Мы проникли в дом. Фролка и безымянный любитель кабаков утопали куда‑то в темноту, а кум медленно стал подбираться к очерченной светом двери. Я, словно привязанный, неотрывно следовал за главарем. Вот он протянул руку и легонько толкнул дверь, открывая небольшую щель.
В комнате горела керосиновая лампа. Резчик сидел за столом, спиной к входу. Он был обнажен до пояса. Напряженная спина блестела от пота. Черные кудрявые волосы, схваченные кожаной тесьмой, волнами опускались на плечи. Перед человеком на столе расположились знакомые костяные фигурки.
Кум принялся медленно открывать дверь. Я громко закричал, пытаясь предупредить мастера. Тщетно. В этом месте я был нем и бесплотен. Оставалось только наблюдать. Главарь тенью проскользнул в комнату, подкрался к резчику и ударил того в затылок. Мастер упал навзничь, и я увидел наконец лицо Яши. Красивое, молодое, с тонким носом, лихим изгибом бровей и полными чувственными губами.
— Я это, того… готово, короче. — В дверь просунулась голова «пропойцы». Увидев его при свете лампы, я с удивлением обнаружил разительное сходство разбойника и нашего соседа Егорки. — Ух ты! Сколько тут всего! — Он подошел к столу и неожиданно принялся хватать и запихивать за пазуху костяные фигурки.
— Ты чего творишь, ошметок квасной?! — взревел кум.
— Что сразу кричишь? На кой они ему теперь? А у меня пацан малой, играть будет, — испуганно заканючил псевдо‑Егорка.
— Не было такого уговора! — зарычал вожак, но потом задумался и добавил: — Хотя… возьми, может, так оно и лучше. А теперь давай‑ка поднимай его, понесли в подпол.
Свет внезапно померк, и вот мы с кумом уже стояли в темнеющем подвале. Главарь держал в руке факел, и в его неровном прыгающем свете было видно, как у разверстой в земле могилы суетятся Фрол и «пропойца». Вместе они подтащили обнаженное тело мастера к краю ямы и медленно опустили его туда. Послышался приглушенный хруст, затем всплеск.
— Вишь, воду уже ледком прихватило, — отдуваясь, пропыхтел Фролка. — Долго он так не протянет. Дело верное.
— Сделано, — выдохнул кум, — пора и честь знать.
— Постой, а закапывать как же? — удивился «пропойца».
— Не велено, — Главарь принялся подниматься по лестнице.
За ним, спотыкаясь в темноте, поспешили подельники.
— В‑вот ведь басурманское семя! — прозвучал сзади ожесточенный шепот Фролки. — Даже умереть нормально не могут. Все у них с в‑выкрутасами. Тьфу!
— Нечего болтать, про что не знаешь, — оборвал его кум. — Ну, робяты, поджигаем — и ходу.
— Жалко мастера, — вздохнул «пропойца». — Какой талант пропадает!
Тут что‑то толкнуло меня в грудь, и я покатился вниз по лестнице обратно в погреб. В страхе, что так и останусь там, я беззвучно закричал. Наверху шумели, что‑то переставляли и бранились. Затем все стихло, и сквозь доски пола стал пробиваться дым пополам с языками пламени. Рыжие всполохи загуляли по стенам земляного мешка, ярко очертив черный прямоугольник могилы и чуть в отдалении два деревянных креста.
Я проснулся от собственного крика. За окном беспрерывно и все так же бесшумно сверкали вспышки зарниц. Если не считать этого заполошного свечения, в комнате было совершенно темно. На соседней кровати похрапывала бабушка. Сколько же я проспал? Я встал и подошел к настенным часам, силясь разобрать положение стрелок. Оказалось, что сейчас половина четвертого.
Я остановился у окна, пытаясь собраться с мыслями. В отличие от обычных кошмаров все перипетии жутковатой грезы плотно сидели у меня в голове и не собирались развеиваться. Я отлично запомнил мрачного кума, и пугливого Фролку, и загадочного двойника несчастного Егорки. А еще я понял, что следует делать.
* * *Тетя Клава не спала. Лежала на кровати и смотрела в окно на безмолвную грозу. В глазах тетки вспыхивали и гасли белесые отблески.
Когда я вошел в комнату, женщина резко повернулась в мою сторону, ее лицо выражало смешение двух чувств: страха и ожидания. Увидев, что это всего лишь я, Клавдия тут же расслабилась, а через секунду сердито нахмурилась:
— Это ты? Чего не спишь? Вот смотри, Любе скажу — она тебя заругает!
— Ждали кого‑то другого? — Мне важно было заставить тетку говорить со мной на равных, а не переходить к обычному диалогу взрослый — ребенок.
— Ждала? Нет, я… просто я думала… — Обычно пожилые люди врут легко и с удовольствием, но, как видно, тетка не ждала от меня прямоты и теперь мучительно искала, что бы сказать в ответ.
— Думали, что Он придет?
— Да! — с силой выдохнула тетка, но тут же спохватилась. — Что ты везде суешь свой нос, гадкий мальчишка? Приехал тут и ходит, как король. В наше время дети скромнее были. Какое право ты имел врываться в мою комнату? Ишь…
— За мной гнались собаки, здоровенные псы. Десять, а может, и больше. Они живут там, где Он ставит свою машину. — Я поспешил прервать поток возмущения. О, это стариковское недовольство! Оно для них и щит, и меч, и единственная отрада. Нельзя было дать тетке распалить себя.
Как я и предполагал, упоминание о стае бродячих собак совершенно выбило Клавдию из колеи. Она страшно побледнела, прижала к груди руки, комкая одеяло в судорожно сжатых пальцах, нижняя губа старой женщины мелко затряслась, словно у младенца, собирающегося плакать.
— Собаки, — прошептала тетка, — собаки… Это моя вина. Я ведь всегда их боялась. Еще с детства. Меня на ярмарке чуть не загрызли…
Мне было жаль родственницу, но промедление грозило бедой.
— Клавдия Николаевна! — сказал я как можно строже, стараясь копировать интонацию завуча Геты Аркадьевны, грозы младших классов. — Вы должны рассказать мне, как вам досталась брошь. — А затем добавил, гораздо мягче: — Это очень важно. Пожалуйста.
— Это все Варя. — Тетка всхлипнула. — Как Борю моего схоронили, пришла я к ней в дом, еды сготовить, прибраться. Она‑то сама уже не выходила. Очень воров боялась. Рассказала я Варе про свое горе, а сестра насчет мужниного кольца интересуется. Осталось ли? И видишь, какое дело, кольцо‑то у меня и в самом деле сохранилось. У Борьки артрит был. Он его и не носил, кольцо это. Сказала про то Варе, а она улыбается. Хорошо, говорит. Что ж тут хорошего, спрашиваю? Кормилец умер. А то хорошо, отвечает, что помощник у тебя будет, Клавка, на мужа твоего похож.
— Как это — похож? — удивился я.
— А так. Чье кольцо на палец надеваешь, на того ОН походить и станет. Как в первый раз позвала, думала, удар хватит: точь‑в‑точь муж мой покойный. Потом, конечно, пригляделась и поняла: блазня, обман. Ну, так вот, рассказала мне Варя, что брошь эту сестры давно хранили и промеж собой передавали. Старшая, Зина, ее у татарина купила. Деньги, что мать с отцом отложили на «черный день», все потратила да еще отцовский землемерный прибор отдала, трандолит этот или как его.
— Отчего так?
— Был у Зины жених из кустарей. Я‑то его почти не помню. Чернявый, вроде как цыган, а глаза синие. Хотели они со старшей сестрой обжениться. Кольца уже купили, да, видно, не судьба. Погиб парень. Зина после этого сама не своя. И времени много прошло, а она забыть жениха никак не может. Снится он ей ночами и на улице средь бела дня является. Изнемогла вся, осунулась. Потом вроде притерпелась. Как раз и революция подоспела. Народ, из тех, что побогаче, начал с мест насиженных сниматься. Очень комиссаров боялись. Тут, ровно черт из омута, выскакивает этот прощелыга. Морда бандитская, глаза косые. Хочешь, говорит, жениха вернуть? Ну и пошло‑поехало. Продал он Зине брошь и, что делать с ней, разъяснил. Так и появился в доме помощник. Что ни прикажешь ему — все делает. Столы‑стулья ладит, воду таскает, за огородом ухаживает. Сестры ему одежду покупали, телегу отцовскую дали, чтоб он на ней дрова возил. Еще всякие небылицы про батрака своего придумали. Чтоб соседей обмануть. И Яше велели так же говорить, если вдруг спросит кто. Только каждая сестра что‑нибудь свое к этим басням добавляла, вот он теперь и путается. То ему палец фашист отрезал, то на рыбалке отморозил.
Как там у них с Зиной было, про то я не знаю. Меня в Липецк к родственникам отправили. Время‑то голодное. Вернулась домой уже после войны. Зинаиду не застала. Умерла она в сорок пятом. Из всех нас она одна батрака любила. Остальные так… пользовались, даже имени не спрашивали. Яшей прозвали, заместо умершего пса. Вот через это нам и кара.
— А машина у него откуда?
— Это Вариного мужа «Волга». Она брошь прятала, пока супруг не преставился. Ну а как схоронили — принялась батрака звать. Думала, не придет, а он тут как тут. В ворота стучит. Тут уж Варвара весь свой характер показала. Гоняла его каждый день, да еще бранила на чем свет стоит. Муж‑то, вишь как, от нее сначала в бутылку прятался, а потом и вовсе в могилке схоронился, так она себе нового нашла.
