Татьяна Мудрая - Ангелоиды сумерек

– Только бы они не выдумали города, – говорил я моему Каури.

«Города? Видел я и такое. Нет, когда придёт им время размножиться – пускай возводят крепкие стены и величественные строения. Лишь бы не гадили внутри своих стен и земель».

– Думаешь, это возможно?

– Вполне. Хотя не очень вероятно. Однако и мы стали иными, и они. Новая ойкумена родится из недр старой и некоторое время растёт рядом с ней – пока не наберётся сил и отваги. И опять-таки, дитя…

Все наши рассуждения о будущем сходились к этому центру.

Ненастье длилось бесконечно. Я уже было начал отчаиваться, когда рано утром проснулся от того, что солнце танцевало на полу пещеры, играя с листвой, ветром и занавесью. И отбрасывая внутрь непонятные тени.

«Гости у тебя. Ждут», – усмехнулся Великий Каури.

Я отряхнулся от праха и вышел.

Весь мой народ присутствовал тут: лани и пекари на земле, птицы на ветвях, бабочки трепетали в воздухе, а пестроцветные змеи обвивали стволы деревьев.

А впереди, держась рукой за шею матери и кормилицы, стояла девочка. Дитя ночных зарослей – стройная, темнокожая и черноволосая, только глаза были как прозрачная дневная вода. Хотя время дождей здесь длится три месяца, ей казалось никак не меньше трёх лет, а то и все пять.

И она улыбалась мне – без малейшей робости.

– Здравствуй, счастливая, – приветствовал я ее, потому что видел её счастье. – Ты умеешь говорить устами?

«Нет, только понимаю, а говорю душой. Но ведь ты тоже говоришь так – и ты меня понимаешь, Обитающий в Древе?»

– Прекрасно. Как мне звать тебя?

«Есть звуки, что я могу произнести, хотя нет в том нужды». – Абсаль.

– Какое красивое имя. Что оно означает?

– Лес говорит, что так звали подругу самого первого отшельника. А как мне называть тебя, учитель?

– Ох, как-то за делами не подумал самоназваться. (На самом деле я прекрасно помнил и Андрея Первого, и Павла Второго, но эти клички вмиг стали здесь неуместны.) Я здесь живу, вот пусть моё имя и будет «Живущий». Я живой – значит, зовусь «Живым». Вот и всё.

– Хайй, – произнесла девочка, протягивая ко мне свободную руку. – Абсааль, – другая рука соскользнула с шеи лани, прижалась к ее груди – и затем обе руки обвили мою шею.

«Очень хорошо, – сказал нам Каури. – Вы назвали друг друга именами для возлюбленных и замкнули себя ими. Лани дарят тебе свою воспитанницу. Она почти как ты – но может пить солнце своими зелеными глазами и вбирать его свет своей лазурной кровью. Она быстра на ногу, точно лань, и сумеет защитить себя не хуже иного сумрачника – только дай ей время».

– Я должен ответить на дар другим даром?

«О, это не будет так уж трудно тебе. Назови остров».

В своих мыслях я не однажды примерял имена, но теперь помедлил:

– Пусть будет остров…

Лазурных ручьев, золотистого песка, зелёных трав? Всё это пустые слова.

– Знаете, уж если я побывал в здешних Робинзонах и отыскал себе друга, то пусть он будет Остров Пятницы.

«Принимаем, – зашелестели голоса, как будто сильный вихрь прошёл по листве. – Принимаем и благодарим».

– А что теперь? – спросил я моего Каури.

«Это владелец пера Симурга спрашивает нас? Призови его – и летите оба в свои края с доброй вестью. Вас ждут подобные вам – а девочке нужно к тому же научиться использовать свой язычок и губки для сладостных игр».

Я улыбнулся этой двусмысленности. Снял со стены радужное перо и согрел его дыханием.

И снова туман с горы Меру сгустился и стал крылом, обнял нас обоих, меня и Аксаль, – и понёс.

– Я вижу, ты научился летать, малыш, – произнёс живой гром. – Видишь, как это просто?

– Но я не… – хотел я возразить. Но восхищённые мысли Абсаль тотчас перебили мою речь:

«Да конечно, это мы сами летим внутри него и с ним, точно в облаке. Симург – Тридцать Птиц. Мы тоже входим в число этих тридцати, Живущий».

Земной шар ожерелья нашей птицы отражается внизу картой, и на нём мы ищем нашу пристань, ищем – пока не срываемся вниз с необычайной скоростью.

Тут я проснулся. В нашей с Хельмутом комнате, на той же кровати, где всё начиналось, и совершенно голый – только что кольцо с карбункулом вернулось на палец. Сам Хельмут восседал в изголовье, снова во всём красно-золотом, – и поил меня очередной мерзкой микстурой.

– Хельм, это я что – так спал?

– С лица – уж точно, да и с тела немного. Жирок порастряс, мышцы нарастил, поздоровел, в общем.

– Так, значит, это был не сон?

– Я тебе что говорил – сны бывают всякие. Пустопорожние и тяжелогруженые, обморочные, заморочные и властные.

– Ты мне зубов не заговаривай. Девочка…

– Сынок у тебя родился. Только месяц ему, а уж как боек! Лепетать вовсю начинает. Только тебя и ждали, чтобы первое имя ему наречь.

– Я думал, еще и невесту ему привезу.

– Это ты что – про дылду зеленоглазую? Здесь она, а как же. Появилась почти сразу же, как ты… хм. Ну, мы ж не цыгане, чтобы юнца со старухой обручать. Конечно, какая она старуха, самый расцвет. И явно поумней Беттиного детища будет. Русскую и прочую речь берёт с губ, в вашу сумрачную науку входит как нож в масло, а уж красавица!

– Так, – я приподнялся, и Хельм с готовностью сунул меня в парчовый домашний халат. – Кажется, я пропустил самое забавное. Сколько я тут валяюсь?

– У нас – около двух лунных циклов. А сколько у тебя во сне прошло – это уж самому тебе видней. То ли год, то ли вообще целая жизнь… Слушай, ведь тебя ждут.

Угу. И наверняка подслушивают.

Потому что на этих словах дверь распахнулась, и на фоне серебристого восхода, как в окладе, появились лица и фигуры.

Бет с младенцем на руках. Трое Волков в парадной форме. Мария, что держала за руку Гарри. И тонкая, как деревце, тёмная, как вечер, сладостная, как дух июньских лип, моя Абсаль в свадебном наряде. Моя прекрасная дама. Не дитя и не дочь. Не жена и даже не невеста. Просто моя неотъемлемая часть. Multaque pars mei, как говаривал старина Гораций.

– Я же думал своими детьми человеческий род приумножить, – сказал я перед тем, как окончательно сдаться обстоятельствам.

– А кто, по-твоему, мы сами? – ответил Хельм. – Кто, если не самые настоящие люди?

IV

Высоко застёгнут ворот,И худые ноги босы…Сон мой сладостно распоротВзглядом глаз его раскосых.

За покатыми плечамиЗолоченый самострел,Неуместными речамиДух смущаться не посмел,Молча на него смотрел.

После долгого пребывания на вольной природе обиталище Хельмута показалось нам с Абсаль тесноватым и уж очень круто навороченным. Нет, не надо думать, что мы подселились к царственному казнителю оба или вытеснили его из угретой берлоги: он сам предложил от широты сердечной. Наше Братство Волков не то что распалось, но конкретно перетасовалось. Гарри перебрался к Марии, с которой у него затеялся крепкий амбивалентный роман, не желая возбуждать мою ревность бурными изъявлениями чувств. Иоганн не отходил от своей Беттины и мальчишки, которого, нехило поразмыслив, назвали Вульфрином, то есть Волчонком. Я, кстати, не возражал: почему-то моё благополучно состоявшееся отцовство отзывалось внутри не так чтобы очень. Амадей, вытесненный со всех фронтов, кроме жилищного, настоятельно приглашал Хельмута к себе в музыкальную лабораторию, как он это назвал. Туда он стаскивал те найденные им в сокровищнице информационных лепестков предметы, которые тем или иным образом могли терзать слух, и, как я понимаю, уповал на то, что отыщет в палаче родственную душу. Так что в нашем с дочкой распоряжении оставалось аж две обжитых комнаты – это не считая огромного полупустого здания с пыльными экспонатами.

Не нужно, однако, думать, что Абсаль, рождённая на Острове Пятницы, просто не понимала смысла и значения окружавших ее вещей. Уж кем-кем, а дикаркой ее считать было невозможно с самого начала, азы же русской и европейской культуры вошли в нее сходу, как нож в масло. Но когда ты сколько-нисколько провёл в дружественной лесной среде, охотно предоставляющей тебе всё, что нужно для существования, но не для комфорта, некий благородный аскетизм буквально въедается тебе в печёнки. Причем аскетизм, отчасти выдержанный в японской эстетной манере: толстые циновки, занимающие всю ширину пола, резные буковые подголовники, подозрительно напомнившие мне… ну, без обиняков: низкую плаху, – глиняный таз и такой же кувшин для ополаскивания. Наши скудные наряды были развешаны по стенам вместо картин, сундук для книг и мнемокристаллов (потрясное новшество: информацию с них можно было считывать без всякой техники, всего-навсего прижав ко лбу, как тфиллин) использовался как диванчик для сидения гостей, а драгоценный пищевой фарфор и узкая кружевная скатёрка украшали собой нишу в стене. Получилась своеобразная токонома, которую разрушали только ради смертных гостей. Например, Асии, которая не только осталась в городе, причём фактически одна, но и весьма плодотворно обслуживала сумрачников. После успеха с Беттиной, которой гранатовый браслет помог родить хорошего мальчишку, и отчасти со мной она всё прикидывала, чем лучше припечатать скромницу Абсаль.