В. Галечьян - Четвертый Рим
— Я же их в подвале накрыл, — взахлеб рассказывал батюшка ход своей военной операции. — Не спалось мне, понимаете ли, — говорил он, в то время как Лада проницательно мерил его своими пытливыми глазами.
— Снова Андреев святой явился? — спросил наконец Лада, но сам и рассмеялся. — Ладно, не буду огорчать своего спасителя, простите уж, дорогой мой батюшка!
Отец Авакум прекрасно понимал, что обижаться на помятого, к тому же стукнутого по голове директора не стоит, и продолжал:
— Стою я перед дверью подвала, и вдруг оторопь меня взяла. Слышу, по длинному коридору приближаются шаги. Явно идут несколько человек.
— Четверо их было, — вставил директор. — Четверо и все очень хорошо вооружены.
— Я, признаться, так и подумал, что это пришли хозяева за своим добром, и решил от них спрятаться. Громадный военный опыт и тут помог. По коридору над полом так на уровне метров двух проходят какие-то трубы. Я, знаете, со страху, как обезьяна, подпрыгнул, подтянулся, залез наверх и на этих трубах залег. Прошли они в подвал, а ключи оставили в двери, видно, считали, что в столь позднее время некому блуждать по ночным коридорам. Спустился я вниз, от страха почти не касаясь земли, подошел к двери и узнал связку. Ваша ведь связка. В ней одной есть ключи от продовольственного склада и библиотеки древних рукописей, как и у меня.
Ну, думаю, до вас они добрались в первую очередь. Только как вы им могли про подвал рассказать, если сами о нем ничего не знали. Короче говоря, я ключик дважды в стальной двери повернул, и голубчики мои остались, как птички в клетке. Да они об этом еще не знают. Они, видимо, еще по подвалу лазают. Ищут место. Оружие-то мы довольно ловко спрятали. Его не так просто и найти. Как я эту банду запер, сразу побежал к вам. Бегу и думаю, все-таки, несмотря на все наши разногласия, чертовски обидно будет, если вас уже того…
— Спасибо, тронут… — сухо поклонился ему директор, — проявили сочувствие.
— Только я к кабинету вашему подбежал, а из него голова вылезла. Бандитская голова, завитая, как каракулевая овца. Ну двинул я по ней, дальше вы сами знаете. Что будем делать? Вы ведь с этими негодяями больше общались. Кто они и какие у них намерения?
— Так вы еще в полицию не сообщали, — воскликнул директор, — а я то думал…
— Да когда же я мог успеть, — удивился в свою очередь батюшка. — Мы же только что с вашим телохранителем разобрались.
— Точно, с хранителем моего тела, — невесело усмехнулся директор. — По-моему, он собирался лишить меня головы и охранять одно туловище. Однако у меня сомнения по поводу приглашения полиции. Абсолютно ясно, что эта банда представляет интересы целой организации. Если мы выдадим оружие и их самих властям, то не начали бы они мстить нашим воспитанникам. Из беседы с их атаманом я понял, что человеческую жизнь они не ставят ни во что.
— Вы меня кофейком не угостите? — вдруг попросил батюшка. — Время все-таки к трем ползет, меня потянуло в сон.
Лада рассмеялся и уже совсем дружелюбно посмотрел на нахального пастыря. Скоро сварился кофе, и два бывших врага уселись за письменным столом с маленькими чашечками из чистейшего Ломоносовского фарфора, которого осталось в Москве совсем немного.
Директор погасил яркий верхний свет, оставив только голубой торшер. Стало совсем уютно и тепло в кабинете. И если бы не тяжелое дыхание и хрипы лежащего ничком на полу человека, можно было бы подумать, что просто встретились поздним вечером скоротать время два закадычных друга.
— Я согласился бы с вами, — в раздумье батюшка отпил глоток и поставил чашку на стол. — Согласился бы, если бы речь шла о московской или хотя бы о российской банде или группировке. Но сдается мне, глядя на морду этого негодяя, что мы столкнулись с самой настоящей пятой колонной из Чечни или Осетии. Кавказ не забыл, что многие десятилетия был под пятой России и теперь, когда страна сжалась до размеров носового платка, пытается использовать ее в качестве утирки. Они не понимают, что России не впервой восставать из пепла, что те же самые причины, которые ее раздробили, точнее, расчленили на десятки независимых частей, они же заставят страну слиться вновь, как сливаются капельки ртути, разлитые на полу. Но чисто в практическом плане, если интернат, а мы с вами и есть интернат, передаст оружие кровным своим врагам — это для нас и для нашего детища — политическая смерть. Одно дело, если бы мы и не знали о тайном складе. Даже если бы кавказцы завалились с оружием, то наша роль была бы быстро выявлена безо всяких последствий для интерната. Другое дело, когда выясняется, что директор и главный религиозный голова без сопротивления выдали врагам империи склад с подпольно хранящимся оружием. Это нанесет нам такой урон, который можно сравнить только с пожаром или землетрясением.
— Что же делать? — возопил Лада, в свою очередь отставляя чашку и поднимаясь от стола. — Тут впору не кофе пить, а что-нибудь покрепче, — пробурчал он и вынул из секретного ящичка в шкафу пол-литровую бутылку с зеленой этикеткой.
— Батюшки-светы, — закудахтал отец Авакум, — еще польска не сгинела. Неужто в самом деле «Зборовая»?
— Варшавского розлива, — подтвердил Лада. — Приз за лучший доклад на всемирном симпозиуме богословов, второй год храню. Считаю, самое время ее употребить для расслабления мозгов и выработки наилучшего плана действия.
— Наилучший план мы придумаем без бутылки, — закачал головой батюшка. — Впрочем, принять по одной рюмочке не помешает. А то как-то стоит в горле комок и не уходит. План у меня простой. Надобно, чтобы все они вместе со складом исчезли бесследно. Как это говорится у нас в судопроизводстве: нет человека — нет дела. Они к нам с ножами пришли, от ножей и погибнут. Отпустить их с оружием, вы сами говорите, нельзя. Не отдать оружие — значит подставить под огонь наших воспитанников. Так просто они от своего не откажутся. И мысль о том, оставить ли нас в живых ради оружия или убить, у них даже не возникнет. Так что «на войне как на войне!».
Забрав с собой связанного Шамиля, оба священнослужителя отправились в подвал. Там, спустив потерявшего сознание Шамиля на землю, они долго прислушивались к шорохам, доносившимся из-за закрытой двери. Директор вооружился найденным у тела вахтера ножом, а у батюшки был в руках револьвер Шамиля.
— Фактор внезапности, — повторил батюшка, — и максимум движения. Учтите, что мы будем абсолютно невидимы, в то время как они обязательно работают при каком-нибудь освещении. Иначе им не вырыть и не сложить для отправки несколько сотен единиц вооружения. Пошли, с богом!..
8. ПОХОРОНЫ
В полдень пробили большие часы на башне царского дворца и выпалила на Москве-реке пушка. Гроб отца Авакума стоял весь усыпанный цветами, и перед въездом в сад переминались тихие лошади с катафалком. Актовый зал был полон воспитанников интерната, и большой поясной портрет отца Авакума с теплой, все понимающей улыбкой наблюдал за последними отдаваемыми ему почестями.
Доктор Лада подошел к открытому гробу, наклонился и поцеловал отца Авакума в лоб. Трагедия вчерашней ночи казалась ему сном, но этот сон вошел в область действительности и так переплавил ее, что приходилось ломать все жизненные установки. Он огляделся.
Воспитанники больше с интересом и некоторой веселостью, чем с печалью и сожалением, рассматривали человека, который совершил для них по меньшей мере то, что делает мать: дал возможность жить. Кроме детей в зале была масса разного сочувствующего народа: коллеги по партии, мрачно обступившие мать умершего, священники в черных и коричневых рясах, корреспонденты всех имеющихся в наличии четырех газет скандальной хроники и множество случайных зевак.
Директор распрямился рядом с гробом, долго и молча разглядывал преображенное смертью, разглаженное вечным покоем лицо священника.
— И тогда он открыл дверь, — проговорил Лада, и зал замолчал, как будто все ведали, что весь смех и толчея только прелюдия к чему-то дальнейшему. — Он открыл ее, и мы вошли в темноту. Я не зачисляю себя в разряд слишком храбрых людей, и, клянусь, мое сердце дрогнуло, когда далеко в глубине коридора я увидел огни факелов и услышал мерный звенящий звук — это били острыми лопатами мертвый подвальный гранит.
Наш дорогой отец Авакум был настоящим бойцом, достойным продолжателем дела своего знаменитого тезки, но, кроме этого, он был профессиональный тактик, специалист по разведке боем, о чем всегда умалчивал, не желая в религиозных занятиях смущать воспитанников воспоминаниями.
Он приказал мне стоять, а сам пошел вперед. Мне показалось это справедливым. Ведь только у него было огнестрельное оружие. У меня был лишь нож, принадлежащий второй невинной жертве — нашему сторожу, который первый пал в неравной схватке, защищая границы интерната от врагов. Я человек сугубо штатский и не представлял всей серьезности положения, не понимал, что эти негодяи готовы уничтожить половину интерната, чтобы запугать оставшихся в живых кровавыми пытками. Но отец Авакум все это предвидел, как я повторяю, он был профессионал не только в вопросах религиозных.
