Млечный Путь № 1 2020 - Наталья Ахпашева
Ставракос поднял книгу, лежавшую сверху. Под ней лежал смятый и разглаженный под тяжестью толстого тома лист бумаги. Кто-то сжал лист в кулаке, а потом бросил. А может, уронил.
Профессор положил лист на столик, расправил и кивнул Розенфельду:
- Это середина, - сказал он. - Прочитайте, а потом начните все-таки с начала.
Розенфельд по привычке не стал трогать листок, даже сцепил ладони за спиной, чтобы не было искушения, наклонился и прочитал слова, выведенные корявым, то ли не установившимся, то ли искаженным почерком. Так мог писать ребенок, так мог писать глубокий старик, так не мог написать математик, светлая голова, доктор, автор десятков статей, опубликованных в ведущих математических журналах. Текст был коротким, Розенфельд запомнил его с первого прочтения, запомнил завитки и обрывы в каждой букве, запомнил нажим в нескольких словах и легкое касание, делавшие буквы почти невидимыми - в других. Он так привык, работал с документами не первый год. А для Ставракоса поведение гостя выглядело странным. Профессор ожидал, что полицейский эксперт возьмет бумагу двумя пальцами за кончики, возможно, разгладит, чтобы лучше различать буквы, поднесет к глазам, посмотрит вприщур, потом еще раз - внимательнее и, наконец, перепишет текст в блокнот, чтобы изучить впоследствии, понимая, естественно, что ему не позволят взять оригинал, у Рознфельда нет оснований изымать не ему принадлежащую бумагу, он тут, в принципе, никто, гость, свалившийся, как снег на голову. Да, старший инспектор попросил оказать содействие, но и это было всего лишь просьбой, которую Ставракос не обязан выполнить.
- Все? - с разочарованием, вызвавшим у Розенфельда легкую усмешку, спросил профессор, когда гость, мельком, как показалось, взглянул на текст, отошел от стола и сказал "спасибо".
- Что? - Розенфельд вернулся к реальности из мира начавшихся размышлений. - Ах, вы об этом... Спасибо, я увидел.
- А теперь, - жестко сказал Ставракос, решив больше с гостем не церемониться. Похоже, это просто любитель сенсаций, зачем-то взявший в защитники полицейского инспектора, - давайте все-таки с начала. Почему вас заинтересовал доктор Бохен? Человек умер, кремирован и похоронен. Прекрасный ученый, незаурядная личность. При чем здесь полиция?
- Да... - протянул Розенфельд, потерев пальцами виски. - Видите ли, профессор, я знаком с кое-какой статистикой, в том числе медицинской. По роду работы приходилось читать материалы, беседовать с врачами, разные бывали случаи... Смерти естественные, противоестественные и так называемые клинические...
- Я спросил: при чем здесь полиция?
- Ни при чем, - согласился Розенфельд. - В литературе я не нашел случая, когда человек, вернувшись с того света после клинической смерти, просит бумагу, пишет, преодолевая слабость, несколько слов и умирает, на этот раз по-настоящему.
- Понятно, - с нарастающим раздражением сказал профессор, - вы ожидали, что Бохен записал то, что увидел, так сказать, по ту сторону. Тоннель, свет в конце, встречающие родственники, собственное тело, вид сверху... Моуди в полный рост.
Розенфельд с изумлением посмотрел на Ставракоса, на этот раз действительно подошедшего к двери и открывшего ее, чтобы выпустить гостя.
- Ну что вы... - пробормотал он. - Какой туннель? Какой Моуди?
Зря это он, подумал Розенфельд. Напрасно Стив предупредил о моем приезде. Из лучших побуждений, официальная просьба и все такое, но лучше бы он этого не делал. Не всякий рад сотрудничать с полицией. Похоже, Ставракос - из таких.
Кстати, почему?
- Прошу прощения, - сказал Розенфельд, подчиняясь жесту профессора. Собственно, он узнал все, что хотел, и профессиональное мнение Ставракоса теперь его не интересовало. - Я, видимо, не вовремя.
- По меньшей мере, - сухо произнес Ставракос, стоя у открытой двери.
Розенфельд вышел, и дверь за ним защелкнулась со звонким звуком.
***
Розенфельд сидел у журнального столика в своем номере, смотрел в окно на качавшиеся от ветра верхушки деревьев в университетском парке, и ему казалось, что это кисточки, рисующие в темном небе абстрактные движущиеся узоры, замкнутые на себе линии, некую вязь, математический сюрреализм.
Розенфельд мысленно рассматривал листок бумаги с написанными вкривь и вкось словами. Он запомнил все: и то, что сначала лист сложили вдвое, потом расправили, а после того, как Бохен написал дрожавшими пальцами несколько строк, лист смяли - кто? зачем? - и несколько раз расправляли, но складки остались и, возможно, тоже что-то означали...
"Уровень ноль. Нет времени. Понять - значит, усложнить. Узнать - значит, упростить. Самое легкое - создавать из совершенства. Совершенство невозможно разрушить, но можно..."
И длинная кривая линия до нижнего края страницы.
Лист бумаги выпал из руки Бохена, и он умер.
Почему его не сумели спасти во второй раз?
Накрапывал дождь, ветер перестал раскачивать деревья, мир изменился.
Розенфельд достал из ящика прикроватной тумбочки чистый лист бумаги, там лежала целая пачка и несколько ручек разных цветов, а также ластики и две прозрачные папки - то ли оставил предыдущий жилец, то ли такими были гостиничные правила. Университет все-таки. Принстон.
Розенфельд старательно перенес на бумагу текст из памяти, сохранившей мельчайшие детали. Получилось почти правильно, но в памяти текст был живым, а на бумаге - мертвым. В памяти буквы были теплыми, на бумаге холодными.
Розенфельд положил перед собой телефон и вызвал Сильверберга.
- Ты уже начал отдыхать? - вместо приветствия спросил старший инспектор. Голос Мэгги сказал: "Передай Арику привет".
- Спасибо. - Розенфельд ответил сначала Мэгги, а потом Стиву. - Да. Здесь прекрасно. Именно такой отдых, какой мне нужен. Отдельное спасибо за звонок Ставракосу.
- Я думал, это поможет тебе отдохнуть.
- Ты правильно подумал, Стив. Если бы не твой звонок, я не увидел бы того, что увидел.
- Я что-то сделал не так? - забеспокоился Сильверберг, расслышав в голосе Розенфельда плохо скрытое осуждение.
- Все так. Твой звонок избавил меня от ошибки.
- Надеюсь, - неуверенно отозвался старший инспектор. И поскольку Розенфельд молчал, Сильверберг спросил: - Я могу что-то еще для тебя сделать?
- Я перешлю тебе фотографию листа бумаги с текстом. Попроси Будкера провести полный текстологический анализ.
- В смысле - расшифровать?
- Вряд ли это шифр. Точнее - конечно, шифр. Понимаешь, Стив, это случай, когда человек пишет истинную правду открытым текстом, потому что у него просто нет времени писать иначе. И это на самом деле самый сложный из возможных шифров, поскольку, чтобы понять смысл, нужно прожить жизнь, прожитую этим человеком, сделать
