Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова
Я не видел других таких же соборов. Да и вообще не видел, если честно, но готов был спорить с кем угодно, вплоть до рукоприкладства, что здешнее земное прибежище богоматери – прекраснейшее в мире. Ну или хотя бы на континенте. Девственно-белые стены, возносящиеся к небесам, стремительные шпили, упирающиеся в облака, гирлянды мраморных цветов и стрельчатые окна, льющие свет на молящихся… Таким он предстал передо мной в первый раз, и таким же оказывался снова и снова. Неизменным, а значит, вселяющим надежду даже в того, чью веру уже не реанимировать.
Водитель всегда высаживает нас в горле одной из улочек, выходящих на соборную площадь, и остаток пути мы преодолеваем пешком. Со стороны это может показаться данью уважения другим верующим, собравшимся к полуденной мессе, но на самом деле в нашей вынужденной прогулке больше страха, чем смирения. Жене сенатора, представляющего интересы Санта-Озы в Экваториальном союзе, ничего не стоило бы велеть подогнать машину прямо к широкому крыльцу, и пожалуй, никто не посмел бы сказать вслух ни слова. В первые минуты. Вот только жизнь, особенно благополучная, требует не минут, а часов, дней, месяцев и лет, а это слишком большой промежуток времени, чтобы недовольные продолжали хранить свое молчание.
– Ты не подашь мне руку?
Конечно. Куда я денусь?
Кажется, что она ничего не весит. Мама. И едва достает макушкой до моего плеча. Трудно представить, что я появился на свет все-таки из этого чрева, а не из какого-то другого. Отец постарался хорошо, это по мне сразу видно. А до этого над бабушкой вовсю старался дед, портовый грузчик из тихо умирающего Нового Орлеана. Судя по старым снимкам, лет через десять-пятнадцать мы с предком станем очень похожи. Как две капли воды в океане, расплесканном где-то впереди, за домами, сгрудившимися вокруг площади.
– А мне? А мне?
Он весит ещё меньше. И висит под мышкой, как болонка. Впрочем, недолго: под осуждающий взгляд матери спускаю Генри на плиты мостовой. Хотя мальчишка как раз предпочел бы продолжать свое путешествие по воздуху.
– Подобное обращение с книгами недопустимо.
Спасибо за напоминание. Знаю. Зато очень удобно вот так заткнуть мягкий томик за ремень брюк и, если ты настаиваешь, мама, прикрыть полой блейзера.
Часть 1.2
В толпе перед собором привычно много знакомых лиц. Имен половины этих людей я бы не смог припомнить при всем желании, а вот глаза, носы и рты кажутся почти родными. Конечно, кое с кем мы знакомы вполне официально. Например, вон с теми матронами, которые качают головой, видя расстегнутый ворот моей рубашки.
Осуждаете? Зря. У меня с Господом сегодня встреча без галстуков, понятно?
Отводят взгляды, не прекращая высказывать негодование, только теперь уже друг дружке. Ничего, пусть судачат: старушкам тоже надо чем-то заниматься на досуге.
За высокими дверьми жар резко сменяется свежестью. Розовое масло. Воск. Капелька ладана. А ещё мятные сквозняки, прошивающие собор с севера на юг и с запада на восток.
– Дальше доберетесь сами?
– Долго ты ещё собираешься игнорировать правила приличия?
Я бы сказал, что устал от этих правил, ещё когда был всего вдвое старше, чем мой младший брат теперь, но лучше промолчу. Тем более, никому не возбраняется молиться так, как он того пожелает.
– Пойду на галерею.
Мама мимолетно поджала губы, но пока поворачивалась к жаждущим поприветствовать супругу сенатора, её взгляд наверняка успел преисполниться надлежащей кротостью. Как и положено. А я шагнул назад, за спины молельщиков.
Вряд ли кому-то из людей, посещающих храм снова и снова, приходило в голову, что за узкой и невзрачной дверцей скрывается длинная лестница с винтовыми секциями, поднимающаяся на второй и последний этаж собора, под самый потолок. Собственно, снизу галерея, окаймленная ажурной колоннадой, казалась скорее архитектурной причудой, украшением, а не вполне пригодной для использования частью здания. Да и, в конце концов, кто из нас часто смотрит вверх, задрав голову? Только тот, кто знает, где меня можно найти. А главное, хочет искать.
Алехандро Томмазо дель Арриба. Черты его лица с такой высоты разглядеть трудновато: хорошо видны только светлые локоны на общем темноволосом фоне прихожан, собравшихся к мессе. Настоящий красавец, между прочим. Ни одна женщина не может устоять перед взглядом карих глаз под блондинистыми бровями – самым удачным сочетанием, на которое способна природа. Блистательный облик, отменная родословная, безбрежное состояние, шикарное будущее. И при всем при этом…
– Когда-нибудь я запыхаюсь и умру, пробуя до тебя добраться!
Лукавит? Конечно. Как всегда. Но старательно изображает одышку.
– Что тебя вечно тянет сюда, Фрэнк? Хочешь быть поближе к богу?
Он всегда так меня называет. С самого первого дня знакомства, когда я в самой прямой и жесткой манере заявил, что мне не нравится каноническая форма моего имени. Другой бы, наверное, взял себе на заметку эту ахиллесову пяту и при случае тыкал бы в неё иголкой. Другой, да. Только не Хэнк.
– Узел ослабь: дышать будет легче.
– А ты, смотрю, все предусмотрел заранее?
Я просто не очень люблю галстуки. И шейные платки. И вообще не люблю все, что стесняет движения и прочие способы восприятия мира.
– Оно того стоило. Сеньоры де ла Банно чуть не захлебнулись ядом, глядя на меня.
Широкая белозубая улыбка только подтверждает непристойность моего поступка. Если бы старший наследник семьи дель Арриба был девушкой, я бы, пожалуй, в него влюбился. Окончательно и бесповоротно. Только вовсе не за красоту и всякие материальные мелочи и крупности. За умение подмечать главное в любой ситуации:
– Ни дня без книги?
– Надо же хоть какое-то представление получить о науках. Напоследок.
– Ты сегодня чересчур мрачный. Что-то случилось?
Под сводами собора заметалось эхо приветственных вздохов, значит, падре Мигель уже занял свой проповеднический трон. Ну да, точно. Уже слышу:
– Каждый из нас хотя бы раз в жизни пробовал смотреть на солнце, обжигаясь и бессильно опуская взгляд. И блики света ещё очень долго метались в наших глазах, мешая смотреть, но что ещё более печально, мешая видеть, что там, внизу, где-то под ногами продолжается все тот же мир. Тот же, что простирается над головами. И в этом мире…
– Не будем ему мешать, ладно?
Хэнк такой. Вечно думает обо всех, кто находится вокруг. Даже
