Дэвид Митчелл - Голодный дом
– Простите, вы не знаете, где здесь Слейд-хаус? – спрашивает его мама.
Свист прекращается. Лысый тип останавливается:
– Где здесь что?
– Слейд-хаус. Резиденция леди Норы Грэйер.
– Понятия не имею. Но коли вы ее найдете, передайте этой самой леди, что если ей угодно кого попроще, то я мастер дам ублажать. Классный у тебя галстучек, сынок, – говорит он мне, сворачивает в проулок Слейд и продолжает насвистывать с того самого места, на котором прервался.
Мама глядит ему в спину, бормочет:
– Вот уж спасибо, помощничек хренов.
– «Хренов» – нехорошее слово.
– Нэйтан, не… Ох, не начинай.
По-моему, лицо у мамы сердитое.
– Хорошо.
Песик больше не тявкает, лижет пипиську.
– Вернемся, – решает мама. – Может быть, леди Грэйер имела в виду соседний переулок.
Она идет к проулку Слейд, я за ней. Мы подходим к середине проулка как раз тогда, когда тип со стремянкой на плече сворачивает за угол, там, где лежит дохлая лунно-серая кошка.
– Если здесь кого убьют, то никто и не увидит, – говорю я.
Мама не обращает на меня внимания. Может, мое замечание не совсем нормальное. На середине проулка мама останавливается:
– Ох, ну надо же!
В кирпичной стене виднеется черная железная дверь. И правда маленькая. Во мне четыре фута одиннадцать дюймов росту, а дверь вровень с моими глазами. Толстяку в нее не протиснуться. На двери нет ни ручки, ни замочной скважины, ни щелей в дверном косяке. Она черная-черная, как пустота, как провалы между звездами.
– И как мы ее пропустили? – говорит мама. – Тоже мне, бойскаут.
– Я больше не бойскаут, – напоминаю я.
Мистер Муди, глава скаутского отряда, велел мне валить куда подальше, я и свалил. А потом бригада спасателей Сноудонии{7} меня два дня искала. В новостях показывали, и все такое. Все почему-то очень рассердились, но я ведь просто делал что сказано.
Мама толкает дверь – не открывается.
– И как эту проклятую дверь открыть? Может, постучать?
Дверь притягивает мою ладонь. Поверхность теплая.
Дверь распахивается внутрь, петли визжат, как тормоза…
…и перед нами сад – жужжащий летний сад. Там растут розы, зубатые подсолнухи, россыпи маков, кустики наперстянки и еще какие-то цветы, названий которых я не знаю. Там есть каменная горка и пруд, повсюду снуют пчелы и порхают бабочки. Потрясающе.
– Великолепно! – говорит мама.
Слейд-хаус стоит на вершине холма – старый, приземистый, суровый, серый и наполовину облепленный огневым плющом, совершенно непохожий на дома вдоль Вествуд-роуд и Крэнбери-авеню. Если бы он принадлежал Национальному обществу охраны исторических памятников, то его посещение стоило бы два фунта, а детям до шестнадцати – семьдесят пять пенсов. Мы с мамой проходим в черную железную дверь, ее закрывает ветер, будто дворецкий-невидимка, порывы подталкивают нас в сад, вдоль стены.
– У Грэйеров наверняка садовник есть, – говорит мама. – И не один.
Валиум наконец-то подействовал. Красные тона становятся глубже, синие – яснее, зеленые – влажнее, а белые делаются прозрачными, как папиросная бумага. Я хочу спросить маму, как такой огромный дом и сад умещаются в пространство между проулком Слейд и Крэнбери-авеню, но вопрос проваливается в глубокий бездонный колодец, и я забываю, что забыл.
– Вы, должно быть, миссис Бишоп с сыном, – произносит невидимый мальчик.
Мама отшатывается, совсем как я от тявки, а мое изумление смягчает валиум.
– Я тут, наверху, – слышится голос.
Мы с мамой глядим вверх. На стене, футах в пятнадцати от нас, сидит мальчик, мой ровесник. У него волнистые темные волосы, пухлые губы, молочно-белая кожа, джинсы, кеды на босу ногу и белая футболка. Никакого твида и галстуков-бабочек. Мама не говорила, что на музыкальное суаре пригласили моих сверстников. Значит, сейчас начнутся выяснения, кто самый клевый, самый крутой, самый умный… Нормальным мальчишкам это всегда почему-то важно, а такие, как Гэс Ингрем, из-за этого даже дерутся.
– Здравствуй, – говорит мама. – Да, я – миссис Бишоп, а это Нэйтан. Послушай, может быть, ты спустишься? Стена уж очень высокая.
– Приятно познакомиться, Нэйтан, – говорит мальчик.
– Почему? – спрашиваю я подошвы кедов.
Мама шипит что-то про манеры, а мальчик отвечает:
– Потому что. Кстати, меня зовут Иона. Мне поручили вас встретить.
Я не знаю ни одного Ионы. Бордовое имя.
– Иона, ты сын леди Норы? – спрашивает мама.
Иона, поразмыслив, отвечает:
– В общем-то, да.
– То есть… – говорит мама. – Ах да, понятно. А…
– О, Рита, вы нас нашли!
Из решетчатой штуковины, похожей на туннель, увитый лозой с висячими гроздьями белых и лиловых цветов, выходит женщина. Она мамина ровесница, но стройная, не изможденная, одетая в наряд под стать ее саду.
– Мы вчера с вами поговорили, я трубку положила и только тогда сообразила, что со стороны проулка Слейд нас отыскать сложно будет… Надо было, конечно, к парадному подъезду вас отправить, но мне очень хотелось, чтобы вы Слейд-хаус из сада увидели, во всем его великолепии.
– Добрый день, леди Грэйер, – отвечает мама, подражая знатным дамам. – Что вы, мы…
– Прошу вас, Рита, зовите меня Норой – все эти титулы такую скуку навевают. Я вижу, вы уже познакомились с Ионой, нашим местным человеком-пауком.
У леди Грэйер черные, как у Ионы, волосы и рентгеновский взгляд. Я отвожу глаза.
– А этот юноша, должно быть, Нэйтан, – говорит она, пожимая мне руку (пальцы пухлые, но сильные). – Твоя мама мне о тебе рассказывала.
– Приятно познакомиться, Нора, – отвечаю я, как взрослый в фильме.
– Нэйтан! – чересчур громко восклицает мама. – Леди Грэйер тебе пока не предлагала называть ее по имени.
– Ничего страшного, – говорит Нора Грэйер. – Пусть называет.
Яркий день плывет перед глазами.
– Ваше платье очень подходит к саду, – говорю я.
– Какой тонкий комплимент, – говорит леди Грэйер. – Спасибо. Ты тоже прекрасно выглядишь. Галстук-бабочка – изящный аксессуар.
Я высвобождаю руку.
– Нора, а у вас была лунно-серая кошка?
– Была ли у меня кошка? Когда? Недавно или в детстве?
– Сегодня. Она там, в проулке, – показываю я. – У самого угла. Она сдохла.
– Нэйтану свойственна непосредственность, – говорит мама странным, напряженным голосом. – Нора, если это и вправду ваша кошка, позвольте…
– Не волнуйтесь, в Слейд-хаусе кошек уже много лет не держат. Я позвоню нашему дворнику, попрошу, чтобы бедное животное похоронили честь по чести. Очень любезно с твоей стороны, Нэйтан. Доброту ты наверняка от матери унаследовал. Надеюсь, и музыкальный талант тоже.
– Нэйтан недостаточно занимается, – говорит мама.
– По часу в день, – говорю я.
– Лучше бы по два, – резко отвечает мама.
– А еще домашнюю работу делать, – напоминаю я.
– Ну, как известно, одаренность – девять частей потения, – говорит Иона у меня за спиной.
Мама ахает от неожиданности, а я с должным уважением спрашиваю:
– Как тебе удалось так быстро спуститься?
Он постукивает себя по виску:
– Телепортационный контур имплантирован прямо в мозг.
Разумеется, я знаю, что он просто спрыгнул, но ответ мне нравится. Иона выше меня, и все мои ровесники меня выше. На прошлой неделе Гэс Ингрем заявил, что теперь будет звать меня Гадский Гном, а не Пиндюк Жирноморд.
– Неисправимый фантазер, – вздыхает Нора Грэйер. – Рита, надеюсь, вы не обидитесь. Я рассказала Иегуди Менухину о вашем исполнении Дебюсси, и теперь он жаждет с вами познакомиться.
Лицо у мамы принимает ошарашенное выражение, как у героя комикса «Мелочь пузатая».
– Иегуди Менухин у вас в гостях? Сейчас?!
Леди Грэйер равнодушно кивает:
– Да, он вчера концерт давал в Ройял-фестивал-холле, а потом попросил у меня приюта в Слейд-хаусе. Так вы на меня не обижаетесь?
– Я? Обижаюсь? Из-за того, что вы хотите представить меня сэру Иегуди? Просто… просто не верится, что я не сплю.
– Брависсимо! – Леди Грэйер берет маму под руку и ведет к особняку. – Не смущайтесь, Иегуди совсем не страшный, он мягкий и пушистый, как плюшевый медвежонок. А вы, мальчики, – оборачивается она к нам с Ионой, – поиграйте пока на солнышке, нагуляйте аппетит. Миссис Полански эклеров к чаю напекла.
– Нэйтан, съешь сливу. – Иона протягивает мне плод, садится на землю под деревом.
Я усаживаюсь к соседнему дереву.
– Спасибо. – У теплой мякоти чернослива вкус августовского утра. – А правда, что Иегуди Менухин у вас в гостях?
Иона окидывает меня странным взглядом:
– Думаешь, Нора врет?
Я и не подозревал, что маму можно называть по имени. Папа сказал бы, что это новомодное веяние.
– Я не говорил, что она врет. Просто Менухин – всемирно знаменитый скрипач.
Иона выплевывает сливовую косточку в заросли персидских ромашек.
– Даже у всемирно знаменитых скрипачей есть друзья. Тебе сколько лет, Нэйтан? Тринадцать?
