Алексей Лукьянов - Карлики-великаны
— Мми, ммэ, ммо. Уэ. Абыр… абыр… абырвалг… Фрякает франкмасон нефердопердозно. Не ржи рожей, во ржи лежа. Проехали рохирримы проводить Фродо до Ородруина. Тыры чёрё, соровсерем чёрё лири, серейчарас карак дарам борольноро, бурудерешь знарать…
Едва Гиббонтьев отпел свое, Мумукин вновь подал голос:
– «Радио Сахарин» — это БУЙ! Это ДВА БУЯ! Ля-ля-ля, это была рекламная пауза на «Радио Сахарин», а сейчас предлагаем вашему вниманию…
В это время регистры в дикторской кабине застучали, и звукорежиссер с ужасом понял, что это — первый звонок в прямом эфире. Первый в мире. Тургений сорвал трубку.
— Привет, к нам в студию дозвонился… — весело начал он. — Представьтесь, пожалуйста.
— Здравствуйте, — послышался сквозь бульканье котельных голос. — А можно передать привет?
— Обязательно, — торжествующе прокричал Мумукин. — Привет всем. — Он бросил трубку и продолжил: — Последние известия. Приказом Президиума Верховного Совета гениальный создатель е…ного государства, дорогой товарищ Вальдемар Некрасович Хэдэншолдэрс, с чувством глубокого удовлетворения, переходящего в пароксизм довольства, награждается орденом Трудового Красного Пламени. В теплой дружеской обстановке орден вручал народный шаман Распут Григорович. Трудовые новости: небывалый урожай белокочанной царицы полей собрали с полей нашей любимой Родины…
Мумукин гнал пургу, а бедный Трефаил действительно вспотел. Он думал, что ослышался, но слух до сих пор ни разу не обманывал Сууркисата. Он ясно слышал, как именно Мумукин назвал Большого Папу, но повторить не решался. Он только слушал болтовню своего товарища и машинально забрасывал уголь в печь.
— …и на этой оптимистической ноте наш выпуск новостей заканчивается.
Свой трудовой подвиг наша бригада в лице меня, Тургения Мумукина, и виртуоза лопаты Сууркисата Трефаила посвящает гениальному создателю…
Мумукин напрягся.
— …е. ного государства.
Это был конец.
Эм-Си Кафка смерил Худойназара Лиффчинга тяжелым взглядом, встал на табурет, придвинул голову редактора за уши поближе и плюнул ему на лысину.
— Так вы утверждаете, что это есть диверсионный акт?
— Нет, — выдавил Лиффчинг. — Это гнусный диверсионно-террористический акт, с элементами глумления над самым святым, что у нас есть.
— Ага. — Эм-Си спрыгнул с табуретки. — В таком случае объясните: каким образом диверсанты проникли в эфирный зал?
— Э… — проблеял редактор. — Втерлись в доверие… Волки в овечьей шкуре… в шкурах. Ввели в заблуждение…
Он смолк под уничтожающим взглядом котовца, а потом вдруг нашелся:
— Их же ваш охранник пропустил.
Эм-Си задумался.
— Вы что, намекаете, будто я халатно отношусь к своим обязанностям по контролю за кадровым составом? — Угрозы в голосе Кафки почти не слышалось, но Лиффчинг вспотел.
— Никак нет! — отчеканил Худойназар. — Я подозреваю заговор.
В коридоре послышался шум, колючие буркалы Кафки сфокусировались на двери, поскольку нестройный галдеж стремительно приближался к кабине редактора.
Дверь не преминула распахнуться, но сделала она это как-то странно: Эм-Си точно помнил, что дверь открывалась наружу, а тут она открылась внутрь кабины. Причиной распахивания послужил оперативник-новичок, влетевший в дверной проем вперед головой и бесславно прервавший полет лбом о стену.
— Ну вы… Не очень-то… — послышался из коридора чей-то сердитый бас.
Наши же герои продолжали вершить скромный трудовой подвиг, не зная, что жизни их не стоят капустной кочерыжки на полях великой Родины.
Точнее, Трефаил уже понимал, куда они с Тургением попадут после эфира, но бросить работу не мог. Во-первых, надеялся, что никто не заметил мумукинской оговорки, а во-вторых — вошел в привычный полуавтоматический режим работы. Касательно Тургения можно сказать лишь одно: глухари на току бывают во сто раз бдительнее. И только в час пополудни, после слов о погоде, когда закончилась их вахта, уставший и злой Сууркисат скрутил Тургения в бараний рог:
— Над твоим трупом поглумиться, или пускай так куски валяются?
— А что я сделал-то, еппонский бог?
— Ты что — дальтоник? Не слышишь ни фига? Не мог просто сказать — Большой Папа?
— А я как сказал?.. — похолодел Тургений.
Тут Сууркисат замялся. Сам он брезговал табуированной лексикой, но нужно же как-то объяснять, чего такого сказал этот… этот…
— Ты в слове «единого» вместо «ди» сказал «ба», — скорбно произнес Трефаил.
Тургений пошевелил губами, мысленно заменяя один слог другим.
Результат подстановки потряс его до глубины души.
— Что, прямо в эфир? — В глазах Мумукина мелькнул неподдельный ужас.
— Открытым текстом.
Так они стояли и смотрели друг на друга в полном молчании не менее минуты.
А потом разразились хохотом.
— И нас до сих пор не схватили? — Изнемогая от смеха, Мумукин открыл дверь и тут же получил подлый удар в живот, и две пары рук в черно-буром камуфляже выдернули Тургения из эфирного зала.
— Э, куда? — рассвирепел Сууркисат и бросился за товарищем.
В коридоре толпились котовцы, в их объятиях тосковал Тургений.
— Мумукин, держись! — Сууркисат поспешил на подмогу.
Пожалуй, если бы не шесть часов непрерывного махания лопатой и перетаскивания фланцев из нержавейки, Трефаилу удалось бы раскидать оперативников и унести Тургения на руках, но звукорежиссер очень устал. Поэтому единственный эффектный трюк у него получился с каким-то хлипким котовцем, которым он сломал дверь редакторской кабины, да и то — чисто случайно.
— Ну вы… — прогудел Сууркисат. — Не очень-то…
— Вмажь им, Трефаил, вмажь! — орал бьющийся в цепких руках оперативников Тургений. — Еппонский городовой, больно же!
Но вмазать не удавалось. Котовцы плотной стеной облепили Трефаила и не давали места для маневра.
Из раскуроченной редакторской двери выглянул карлик. Над ним показалась голова Лиффчинга.
— Эти?
— Они самые.
— Вы за автографом? — Тургений перестал биться в цепких руках оперативников. — А почему вы такой маленький?
— Да он вообще сикавка, — подтвердил Трефаил.
— Сюда их, живо, — оскорбился Эм-Си Кафка.
Задержанных втолкнули в кабину редактора.
— Моя велик! Моя очень велик! — вскочив на редакторский стол, сотрясал кулачками Эм-Си, сбиваясь на чурекский акцент.
Сууркисат с Тургением переглянулись.
— Осторозно, моя масына едет вперед, — и оскорбительно заржали.
Эм-Си побагровел.
— Вы арестованы за террористическую деятельность, — уже без акцента отчеканил он. — Вы опорочили имя и должность Большого Папы, читали несанкционированные известия и оказали сопротивление властям. Об оскорблении меня при исполнении я умолчу — этот вопрос мы еще провентилируем, в частном порядке…
— Протестую, — заявил Тургений. — Новости санкционированы Большим Папой, никого я не оскорблял… то есть мы не оскорбляли… И последнее — я читал с листа, присланного по факсу лично Вальдемаром Некрасовичем.
— Что? — округлил глаза Эм-Си. Оперативники при этом подтянулись и отдали честь портрету Папы, висящему на стене. Новичка поставили на ноги и приставили безвольную руку к козырьку.
— Вот, почитайте, — и Мумукин протянул Кафке страницу с известиями.
Эм-Си машинально взял в руки улику и непонимающим взглядом уставился в текст.
— По-моему, ты совершил крупную ошибку, перевернув лист вниз головой, — прошептал Сууркисат.
— Покажи мне хоть одного чурека, который умел бы читать, и я съем какашки, — так же тихо ответил Тургений.
— Ничего не понимаю… — возмущенно фыркнул Кафка, трепля бумагу в руках, потом перевернул лист… — А, вот теперь понятно.
Быстро пробежав глазами по тексту, главный котовец в недоумении уставился на арестованных:
— Это же позавчерашние известия.
— По-моему, ты съешь какашки, — заметил Трефаил.
— Мне тоже так кажется, — покраснел Мумукин. — Никогда больше не буду шовинистом. Драпаем.
Минуты две прошло, а котовцы никак не могли понять, куда побежали арестованные.
— Кхым… Мнэ… — прочистил горло Лиффчинг. — Вы… как бы это помягче сказать… догонять их будете, или пусть бегут?
Безумный взгляд Кафки уперся в переносицу редактора.
— Что?
— Я… кхым… вы их будете ловить?
— Кого?
— Ну… этих… Диверсантов.
До Кафки дошло, что арестованные просто-напросто сбежали. Постепенно это поняла и опергруппа. Кроме новичка, пребывавшего в нокауте.
— Остолопы! — заверещал Кафка. — Догнать! Сиктым на кутак!
Карабулдык чикалдык! Аглы!
Котовцы загрохотали коваными каблуками в направлении пожарной лестницы.
— Стучать будешь? — Кафка посмотрел на Худойназара.
