Юрий Леляков - Великая тайна Фархелема
— И то правда, — согласилась Фиар. — Попадаемся на чужое заблуждение, как на проверенную информацию…
— Вот и надо быть осторожнее, — добавил Лартаяу. — Чтобы не взяться обсуждать такое на серьёзном уровне…
Ещё несколько шагов все прошли в молчании. То ли никто не знал, что ответить, то ли, как показалось Джантару — мысли всех стали переключаться уже на иное…
— Да, школа… — наконец заговорил Итагаро. — И тоже вопрос: чем станет к концу нашей учёбы? А мы рассуждаем на такие темы — и забываем, кто мы для взрослых, что вам приходится подтверждать раз в полгода! И то как ещё, можно сказать, повезло… Это же насколько надо отличаться от других — чтобы в этом возрасте хоть частично пользоваться теми правами и свободой, какие для взрослых сами собой разумеются, и вспоминать о школе те же раз в полгода… А были бы просто обычными детьми — или даже обычными больными детьми — что тогда? Если свободно развиваться как личность — можно только с такой редкой болезнью или особенностью, что для неё нет соответствующего интерната, но и в обычной школе не место, чтобы не смущал остальных, — вздохнул Итагаро. — Или, в крайнем случае: если достаточно психически травмирован — но недостаточно сошёл с ума. (Увы, так было — у Минакри). И то ещё неизвестно, как сложится дальше судьба человека, не отбывшего всех детских повинностей…
— Теперь у всех не очень ясные перспективы, — ответила Фиар. — Но и то правда: зачем ещё добиваться какого-то документального подтверждения, что учился не хуже других? Это раньше родители опасались: у таких, как мы, перспективы хуже, чем у обычных школьников — но если у всех могут оказаться не те?..
— И только интересно: как — в других странах? — продолжал Итагаро. — Неужели и там везде пришли к выводу, что «нормальный ребёнок» не в силах усвоить столько знаний, как требовалось до сих пор? И тоже демонстративно выгружают из школьных лабораторий дорогостоящее оборудование, с которым на самом деле никто не работал, и даже не знал, что оно там было? И тоже подают это обществу как восстановление справедливости к слабым ученикам? И тоже у всех обнаружились принципиальные разногласия с Чхаино-Тмефанхией по вопросам общественной морали, отношения к грядущему кризису, и опять-таки школьной учёбы? И тоже пустоты от сокращения программы по предметам естественнонаучного цикла заполняют чем попало — от спортивных игр до старинных обрядов?
— Трудно понять, — ответил Донот. — Я иногда слушаю передачи из Аухары, Ситхурао, Шемтурси — и не пойму, какое там отношение ко всему этому. Тоже говорят о перенаселении Экваториального континента, проблеме промышленных отходов, ограниченности ресурсов планеты — но спокойно, будто не ждут никакой катастрофы. Тем более — в вопросах школьного образования… Не стал же за несколько лет человеческий мозг менее совершенным! Действительно был бы ужас… А так — спокойно обсуждают, но продолжается в общем нормальная жизнь, люди на что-то надеются, что-то планируют, строят…
— Так строят и у нас, — не согласился Лартаяу. — Надо же обеспечивать «насущные нужды простого человека». Другой вопрос — как себя чувствует тот, кто превосходит уровень «простого человека» и его «нужд»?
— Вот это — не знаю. Потому что, например, ни о каких больших проектах — тоже давно не слышно. И тоже признают, что многое не оправдало себя — но и только. О грядущей катастрофе речь не идёт…
— А что мы слышим тут, у нас? — не скрывая тревоги, заговорил Джантар. — Что совсем скоро, при жизни нашего поколения, будут исчерпаны ресурсы планеты, на которых существовала цивилизация — и чуть ли не уже впору готовиться останавливать всю промышленность, транспорт, отключать связь, телевидение? А то всё равно ещё немного — и те же автомобили, поезда, самолёты останутся ржаветь на стоянках; в последних оставшихся плавильных печах металлолом будет переплавляться исключительно в предметы самой необходимости, и то с каждым разом всё худшего качества; искусственно выведенные copтa и породы растений, животных, грибов, микроорганизмов — перестанут специально культивироваться, и будут вырождаться во что-то непригодное для тех потребностей человека, ради которых выведены, и постепенно вымирать, так как и в дикой природе им нет места; а сами люди — с избытком тяжёлых металлов в мозговой ткани — лишившись привычных удобств и развлечений, не будут способны создать новые, и бросятся крушить всё направо и налево, так что останутся только кишащие бандами развалины?.. Но при этом — никто не делает попыток остановить действительно ненужные и вредные производства, сократить абсурдные расходы? слова словами — но взрослым сейчас надо где-то работать, на что-то жить, что-то есть… И даже когда прямо говорят: такая-то технология вредит природе и людям, поглощает чрезмерные ресурсы — те только и понимают: у них хотят отнять их личную выгоду! Хотя казалось бы, тут уж не до мелких интересов и мелких убытков, если всё для всех так серьёзно?
— Вот именно! — согласился Итагаро. — Если мы хотим на что-то надеяться — это кощунство, но им сейчас надо что-то есть, и это — святое! И даже спросишь прямо: что же вы болтаете, а ничего не меняется, будто сами не понимаете, к чему, по вашим же словам, всё идёт? — так они, буквально на глазах раздуваясь, начинает важно втолковывать тебе, не знавшему, видите ли, взрослой жизни, какую-то чушь насчёт личного престижа, угождения начальству и тому подобного! Будто этим можно переубедить не одного конкретного подростка — а сами законы природы! Так вот именно: насколько для них это всерьёз? Когда, казалось бы — где уж с пеной у рта доказывать своё право на обладание чем-то! А они и сейчас — всё такие же! Хотя по их словам, уже пора думать, как спасать цивилизацию!
— И виноваты будут не те, кто готовы поскорее проесть всё, а потомков посадить на голодный паёк, — добавил Лартаяу. — Те как раз правы — они чего-то не имели. А виноваты учёные: изобрели всё, чем другие пользуются как дикари. Иначе и проблем бы не было…
— А передачи, что слушал Донот — они же не на языках тех стран, не для своей аудитории, — напомнил Ратона. — Для нашей — в смысле, лоруанской. Что там говорят у себя, для своих — мы не знаем. Но тоже… Кто мог подумать, что, зная два мировых языка: лоруанский как государственный и чхаинский как иностранный — мы будем так ограничены в информации, потому что третий — аухарский — преподаётся на уровне «нормального ребёнка»? То есть воспринимать на слух дикторский текст — уже уровень ребёнка ненормального? А у передач из Чхаино-Тмефанхии — говорят, мала аудитория, неоправданны расходы на ретрансляцию… Кто решил, от чьего имени? В масштабе всей Лоруаны, может быть, и мала — но не здесь же, на Каймире! И, если всюду взялись возрождать «местное своеобразие» — почему люди других народов решают за нас такое?
— А в тех передачах и о Чхаино-Тмефанхии почти на слова, — добавил Донот. — Только эти «эксперименты с генами», «неестественная среда обитания человека» — и то намёками. И будто цитатами из нашей же пропаганды…
— А у меня бывают видения каких-то других стран, — сказал Джантар. — Но — на мгновения, и в полусне, тогда засыпаю. И вижу я фрагменты обычной жизни: какие-то дома, улицы с людьми, учреждения, заводы. Хотя принято думать, что во времена возросшей вероятности мировых трагедий — у многих бывают видения бедствий, катастроф. Но я такого не вижу…
— Нет, а если бы кто-то из Аухары увидел фрагмент обычной жизни здесь? — возразил Донот. — Какие знаки неблагополучия можно так распознать? Наоборот: пусть особенно богатого великолепия у нас поменьше, но и бедные пригороды богатых столиц — скорее там, чем тут. Или всякие притоны, нищие, сомнительные секты — этого и у них хватает. Или опять же школа, какой стала теперь — так и там есть: школы для богатых и бедных, элиты общества и детей «из низов»…
— Но если дальше так пойдёт, скоро у нас все школы будут, как там «для бедных», — ответит Лартаяу. — Даже в пока ещё формально элитных — одно внешнее великолепие и осталось. Ты же сам говорил: элитарность — внешняя, а так — те же пороки обычной школы?
— Говорил, — подтвердил Донот. — И ученики — большей частью такие, что элитой общества их не представишь, и трудовые повинности — противнее и позорнее, чем в обычных школах, хотя физически, возможно, и легче. Например — домашней прислугой на дачах высшего начальства… Представляете? А кто не знает — завидует… Осталось только название — «элитная школа», фактически — хуже обычной…
— Но при этом большая часть крупных государственных и военных чиновников выходит оттуда, — напомнил Лартаяу. — Да ещё из всяких закрытых интернатов, тоже будто бы элитных — а уж что там за порядки… Везде свои чудачества. Где-то — по утрам моются до пояса холодной водой, в другом месте перед занятиями — физкультура до изнеможения, так что руки мало у кого не трясутся… А не выдержишь — не будешь там учиться. Это взрослый может сказать — ему что-то не подходит по состоянию здоровья, а подросток — нет… А потом преимущество при занятии высоких постов — у того, за кем взрослые подглядывали даже в туалете, чтобы не принимал наркотики, заставляли прислуживать, как древнего раба, да и наказывали соответственно — за что? Просто за неудачи в спорте и учёбе? А если и за проступки, то редко ли — за чужие? Станут они разбираться, кто в чём виноват… И вот — пропуск в элиту общества, экзамен на право решать судьбу страны, сданный ценой такого детства! А у другого — и знания, и способности, и воля, но он слишком умный, слишком честный, слишком ценит своё достоинство, наконец, не всё ему по силам… Хотя во всех других странах — даже экваториальных — есть разные типы школ. С разной специализацией по интересам, физической и психической коррекцией здоровья учеников — соответственно болезням и физическим недостаткам. И окончить такую школу там — не позор, и оттуда выходит какая-то часть элиты общества. А тут… Не подходишь для обычной школы, включая ту, «элитную» — уже человек низшего сорта. Никто не подумает, что ты просто другой, чем кто-то — нет, ты хуже и ниже тех, чей путь оказался не в силах пройти. И даже помните: когда пытались и тут, в Лоруане, несколько лет назад ввести специализацию в школах — что получилось? Поделили на потоки по интересам — а потоки эти сперва почти не различаются, занятия по специальности — редкость, от случая к случаю. Не проверишь себя в деле, не поймёшь, тот ли путь избрал… А потом, через два года, занятий по специальности — вдруг больше половины всего учебного времени, и уже кто-то видит, что выбрал не то, его привлекает другое — но ещё с 7-й группы числится там, а это он уже в 9-й! И что, все пойдут дальше в 10-ю группу по этой специальности, а он — в 7-ю по другой? И три года жизни — впустую? Или доучиваться как есть, но потом всю жизнь маяться нелюбимым делом? А просто перейти с одного потока на другой нельзя: оно же, это специализирующее образование, было и не полное общее, а так — одно за счёт другого. Будущих биологов в чём-то недоучили по математике, инженеров — по истории, историков — по биологии! Уложиться надо в те же 12 лет учёбы — вот и укладывались. А потом при попытках получить уже полное специальное образование это обнаруживалось — и что делать, когда человек толком и не школьник, и не студент? И в школу вернуть нельзя — формально её окончил, и в институте учиться не может — полной школьной программы не прошёл! Пока додумались временно возвращать таких студентов обратно в школу, в специально созданные 13-е группы — некоторое, говорят, успели с ума сойти на этой почве… И вывод: всё равно в этом возрасте не знаете, чего хотите, так и право выбора ни к чему! Поломали судьбы многих, чтобы унизить всё поколение, — Лартаяу тяжело и возбуждённо перевёл дыхание. — А что вообще давал такой выбор человеку с разносторонними интересами? Почему он должен быть ограничен однажды сделанным выбором, который нельзя изменить? А — кто просто раньше созрел как личность, вырос из того, что, по мнению взрослых, только и способен усвоить «нормальный ребёнок», как должен себя вести, чем интересоваться? Для него же неестественно быть таким, как они в своём детстве — да ещё, усвоив не тот, а современный уровень знаний, не иметь возможности их нигде применить, так как «нравственно не дозрел»? А дозрел, получается — только носиться по спортплощадке с первобытными воплями, разыгрывать на занятиях нелепые спектакли на темы чужой классики, мифологии, фольклора, и ещё всячески изображать собой чьё-то давнее, чужое детство? Хотя — интересно ли и нужно ли это детям сейчас? Нынешним детям, которые не пасут скот, не батрачат за долги родителей, и не верят, что метеориты, дождь и радугу какие-то божества роняют с неба? Зачем всё это? Мы, что, сами по себе — никто, пародия на чужое прошлое?.. И сначала — столько слов, что будешь нужен обществу как работник, самостоятельная личность, нужны твои силы, твой ум… А дойдёт до дела, ты — уже часть группы, подобранной исключительно по возрасту, тебя изводят нагромождениями однотипных заданий, которые надо выполнять всем вместе, пока не поймёт самый тупой — а ненавидят «слишком умного», кто всё решил первым… И вынужден ходить туда, где тебя ненавидят, у тебя ни с кем ничего общего, всех раздражает, что ты — не такой, как они, все только ждут, как и на чём ты сорвёшься, и шепчутся, как тебя до этого довести! Да ещё потом, если достаточно здоров, в этом лагере якобы для подготовки на случай чрезвычайных ситуаций — то же самое, но там и уйти некуда, как тут — домой из школы. И везде — напоминания взрослых, как ты должен быть благодарен за учёбу, без которой ничего не стоил бы… А каким уже будешь — пока дойдёшь до возможности как-то распоряжаться собой? И так ли захочется — после того, как тебя столько лет унижали перед людьми, отставшими от тебя в развитии — ещё что-то делать на благо этих же людей? А потом говорят: старшие — поколение победителей, поколение строителей великой державы, а следом идёт поколение, которое всё это не ценит, и не хочет прилагать к чему-то силы! Но попробуй — и что от них услышишь? Опять же — «не дозрел»? И только потом, с 20 лет — уже вдруг и спрос как со взрослого, и права! И то, хотя школу заканчиваешь в 18, и формально сразу можешь работать или учиться дальше — пока нет 20-ти, ты для них ещё ребёнок в роли взрослого. И всё это — не повод для беспокойства, это для них — не кризис?..
