Александр Житинский - Самарин
– Да уж известно, – грустно покачал головой Константин Саввич. – Вы лучше вот что скажите: вы счастливы?
Тот удивленно вскинул глаза на Константина Саввича, помолчал ровно секунду, а потом тихо сказал:
– Мне некогда, извините…
– Извиняю, охотно извиняю! – рассмеялся Константин Саввич и последовал дальше. Нужно было отдать ему французские духи, пускай бы Настя получила их на двенадцать лет раньше. Но момент был упущен.
Дома Анастасия Федоровна разговаривала с канарейкой. Жена стояла, склонившись над клеткой и приблизив лицо к прутьям. Анастасия Федоровна потеряла значительную часть зрения после операции на мозге семнадцать лет назад. С тех пор Константин Саввич стал ее глазами. Он читал ей романы и рассказывал о том, что происходит на экране телевизора.
– Чика, Чика, Чика… – приговаривала Анастасия Федоровна. – Спой, Чика, не стыдись…
Константин Саввич подошел к жене и вложил коробочку духов ей в руку.
– Что это, Костя? – спросила она, ощупывая духи.
– Духи французские. Шанель…
– Они же очень дорогие! Зачем?
– Я их заработал, – криво улыбнулся Самарин и рассказал про выставку, ловкого Сашу и месье Ноэля.
– Не возьму, – спокойно и твердо проговорила Анастасия Федоровна и снова наклонилась к клетке: – Чика-Чика-Чика…
Коробочка отчужденно легла на стол. Константин Саввич незаметным движением стянул ее со стола и отправился в кухню. На душе у него было неспокойно, будто он сделал что-то нехорошее.
За дверью комнаты, в полутемной прихожей, перед зеркалом сидел сорокалетний Самарин, только что получивший трехкомнатную квартиру. Его жена Настя, тридцати шести лет, сидела у него на коленях. Они смотрели в зеркало и улыбались друг другу. Настя была в крепдешиновом платье, а на Самарине был двубортный летний костюм.
– Мебель надо покупать… – растерянно говорил Самарин. – Это сколько ж мебели надо? Такие хоромы!
– Теперь только зарабатывай, – говорила Анастасия Федоровна. – Дочке скоро замуж.
– Да ей одиннадцать лет! – возмутился Самарин-40.
– А вот увидишь… – загадочно проговорила Анастасия Федоровна. – Что-то она притихла, – встревожилась жена. – Надо пойти на кухню посмотреть.
Константин Саввич деликатно обогнул мужа и жену. Они его не заметили, не подумали о нем, он был еще далеко-далеко, но и рядом – рукой можно дотронуться. Константин Саввич, стараясь не шуметь, прошел в кухню.
4. Печальный заяц
Как густо населена жизнь! Обременительный груз образов, впечатлений, разговоров, мыслей копится в душе, но иногда освобождается внезапно, как вулкан, и тогда берегись только! Огонь и пепел жизни опасны.
В кухне за столом сидели три дочери Константина Саввича, все три – Аллы. Одной было одиннадцать лет, второй двадцать шесть, а третьей тридцать пять. Старшая Алла Константиновна, по своему обыкновению, делала сразу три дела: она чистила и терла морковку своим сыновьям, варила на завтра обед и читала монографию Киттеля «Физика твердого тела». Младшая Аллочка беспечно грызла морковку, а средняя сидела тихо на краешке стула с отрешенным выражением лица. Она была беременна и ждала первого внука Константина Саввича – Юрку.
Константин Саввич подошел к Алле Константиновне и поставил на страницу Киттеля французские духи. Младшая Аллочка перестала грызть морковку и прошептала недоверчиво:
– Это… мне?
Средняя по-прежнему была безучастна, зато старшая, иронически взглянув на отца, проговорила:
– В честь чего же, папа?
– С выставки, – неохотно сказал Самарин. – Бери, бери…
– Тут что-то не так! – торжествующе сказала младшая. – А ну-ка рассказывай!
И Самарин, хмурясь и отводя глаза в сторону, повторил рассказ о выставке. Дочери рассмеялись, всплеснули руками и воскликнули:
– Какая прелесть! Этого я от тебя не ожидала!
– Наврал он все про директора! – сказал Константин Саввич, внезапно осеняясь догадкой. – Сумка ему вторая была нужна, вот что!
– Конечно, – спокойно сказала Алла Константиновна.
– А я старый дуралей! – констатировал Самарин.
– Это все мелочи жизни, папа, – сказала взрослая дочь.
– Не обращай внимания! – сказала маленькая.
– У вас все – мелочи жизни, – вздохнул Самарин.
– Подумаешь! – пожала плечами Алла-младшая. – И не надо!
С этими словами она взяла французскую коробочку и аккуратно выбросила ее в мусорное ведро под раковиной. После этого ушла в свою комнату.
– Глупо! – сказала Алла Константиновна, столь же аккуратно выудила коробочку, пользуясь мусорным совком, подула на нее и унесла из кухни.
– Ну, где твой-то? – спросил Константин Саввич Аллу-среднюю. – Снова гастролирует?
Глаза у дочери медленно стали набухать слезами. Она смотрела в одну точку, за спину Самарина, в глубину коридора. Константин Саввич оглянулся и увидел в коридоре нечто вроде зоосада или цирка. Несколько зверей – среди них были жираф, волк, крокодил, верблюд и другие, – кривляясь и подмигивая друг другу, кружились в странном хороводе. Жираф, изогнув свою пятнистую шею, поддевал рожками зайца, а тот, с опущенными ушами и печальным видом, сидел посреди хоровода, обхватив голову лапами. «Вот так всю жизнь, – подумал Константин Саввич. – И за что такое наказание!»
– Ну почему, почему вы его так не любите? – стараясь не уронить слезу, сказала дочь.
– Потому что дурью мается! – отрезал Константин Саввич.
Звери разбежались по углам, оставив печального зайца на полу. Он почесал ухо, приподнял его и вдруг улыбнулся Константину Саввичу. Он улыбнулся с таким видом: ну что ж, ничего не поделаешь, бывает…
– Что он себе думает? – спросил Самарин, строго глядя на зайца. – Родится ребенок, будет девяносто на троих! Как вы будете жить?
– Проживем, – упрямо сказала дочь.
– На нашей шее?
– Не попрекай… – сказала Алла, а заяц бочком-бочком стал уползать в коридор, пока не скрылся в темноте.
– Какие у него перспективы? – спросил Самарин, вглядываясь в то место, где исчез заяц.
– Он сейчас учится. Ему нужно стать профессионалом, – сказала дочь устало, потому что этот разговор был выучен наизусть обоими, записан на магнитофонную ленту и размножен тиражом в несколько тысяч экземпляров.
– Он профессиональный инженер! Зачем ему быть профессиональным зайцем? – подал очередную реплику Самарин.
Разговор шел о зяте Игоре Михайловиче Тонкове. Кто подавал реплики – какой из Самариных, – Константин Саввич сейчас затруднился бы сказать. Вероятнее всего, многие Самарины, на протяжении восьми или десяти лет.
Игорь Тонков был актером детского театра, а кроме того, имел в виде бесплатного приложения диплом инженера с отличием. Диплом вот уже двенадцать лет валялся в нижнем ящике письменного стола без всякого употребления.
Когда Самарины выдавали дочь замуж, Игорь был студентом радиотехнического факультета и учился на пятом курсе. Кроме того, он ходил в драматический кружок. После окончания Игоря оставили в аспирантуре. Проучившись год, он ушел в детский театр по приглашению режиссера, посмотревшего какую-то его работу.
– Ты хорошо подумал? – спросил тогда Самарин.
– А я, Константин Саввич, не думаю никогда. Я прислушиваюсь. Как мне внутренний голос скажет, так я и поступаю, – сказал Игорь, наивно глядя на тестя.
– Кратчайший путь между двумя точками – это прямая, – говорил Самарин.
– А я люблю ходить по дуге, – заявлял Игорь. При этом он очень похоже изображал печального зайца: одно ухо опущено, глаза воздеты к потолку, круглые щеки подпираемы лапками.
– Кажется мне, что ты легкой жизни захотел, – говорил Самарин.
Это говорилось с особой неприязнью, потому что среди всех людей особенно противны Константину Саввичу были люди легкомысленные и пустые.
– Это ошибка, – заявлял Игорь. – Легкий путь – это аспирантура. Вы не знаете театра.
И он стал заселять квартиру зверями из детских спектаклей. На стенах в прихожей, в комнате Аллы и даже в уборной появились афиши, где фамилия Игоря была набрана мелкими буквами, как правило, во втором составе. Однажды Самарин побывал на каком-то спектакле, огорчился и устыдился несерьезности занятий родственника и больше в театр не ходил.
Игорь репетировал роли зверей перед зеркалом в прихожей. Анастасия Федоровна тщательно протирала зеркало после репетиций, чтобы искоренить легкомысленные отражения зятя. Недостойные и глупые реплики висели в воздухе. Анастасия Федоровна прогоняли их, как мух.
«Ой, мои хорошие! Ой, мои золотые! А ведь я вас сейчас съем, мои ненаглядные!»
Константин Саввич обил дверь своей комнаты клеенкой, под которую обильно подстелил вату. Голос зятя стал глух. Игорь время от времени репетировал что-нибудь «для себя». Например, Хлестакова или Отелло, хотя до Хлестакова ему было так же далеко, как Самарину до академика.
Хлестаков получался ненатуральный – грустный, все понимающий, бессильный избавиться от обстоятельств, навязанных ему автором. Такой Хлестаков вызывал уныние. Вечерами, когда Константин Саввич читал Анастасии Федоровне романы Ольги Форш, из-за обитых клеенкой дверей доносились монологи.
