Дмитрий Санин - Оранжевое небо
Михаил Николаевич не нашёлся, что ответить. Марина так и не легла… и не ляжет… Телефон не работает… А его нет и нет. Разве что соседка заскочит? Если, конечно, Марина сумеет ей открыть. Если раньше не случится приступ… Господи, ну за что же, за что?!
Если бы он молчал! Если бы не поучал столь самоуверенно этих новых людей, хозяев жизни… Нет же, проповедовать начал… И если бы тогда… двадцать лет назад… Гордыня, всё та же липкая, проникающая во все поры гордыня.
— Ребята… — просипел он. — Ну пожалейте…. отпустите…
— Это легко, — жилистый, наверное, опять улыбался, но зажигалку он уже погасил, и в нахлынувшей тьме не было видно. — Ты вот только признай, что никакого такого Бога нет и не было, что фигня это, сказки для лохов. И мы тебя тут же в тёплую машину и прямо до родного подъезда. И бабла отслюним, за моральный ущерб. Ну как, физик?
А как физик? Что делать-то? Господи! Ну подскажи! Марина же… Одна же… А потом покаяться. Всё честно рассказать отцу Александру. Сто поклонов в день, целый год. Ежедневно акафист Иисусу Сладчайшему… Господь милосерд… «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасёшься»… Такой вот манёвр… Проще надо быть. Ближе к реальности. Разбился ёлочный шарик — плевать, новый купим. А маленький Димка рыдал, в ужасе глядя на золотистые осколки… Рыдал так, будто разбилась вся жизнь, и не собрать уже, не склеить, не купить.
— Нет, — вылетело из заиндевевших губ. — Уходите, ребята.
Он понимал, глядя на удаляющиеся тени, что надо бы сейчас молиться за эти заблудшие души. «Ибо не ведают, что творят». Но не получалось — мешал холод. Ослепительный, равнодушный холод. Такой же равнодушный, как высокие звёзды. «В нем бо звездам служащие… звездою учахуся…» Не согревал рождественский тропарь, и небо с каждой минутой становилось всё темнее.
Хотя куда уж дальше?
4
— Ну и что теперь? — буркнул Костыль, не отрывая взгляда от заметённого шоссе. Машин на трассе почти не встречалось, можно было гнать от души, но как-то не хотелось сейчас скорости.
— А чего? — хмыкнул сзади Репей. — Не ссы, всё в мазу. Место там глухое, до утра никто не появится. На нас не покатят. Первый раз замуж, что ли? Никто копать не будет, он тебе что — депутат? Телезвезда? Даже, прикинь, не журналюга, препод занюханный. Кому он на фиг сдался?
— Классно прикололись, — подал булькающий голос Шуряк. Похоже, там, в скверике, из него не всё содержимое вытекло. Как бы не продолжил… Впрочем, пусть об этом у Репья голова болит, его же тачка. Тоже вот, сколько понтов было! А ведь и десятилетней давности, и латанная сто раз… Зато «чероки», зато как у больших…
— Не, — наставительно заявил Репей, — это круче. Это настоящий эксперимент. Как в лучших лабораториях Оксфорда!
Слова-то какие знает! Впрочем, Репей всегда любил под солидного косить. Газеты даже читал под настроение. Вслух, с интонациями.
— Слышь, Костыль, дай сюда прикид этого нашего физика.
Учительская тряпка валялась на переднем сидении, где её и бросили, когда вытащили лоха из машины.
— Ну и стыдоба! — прокомментировал Репей, принимая потёртую, а местами и аккуратно заштопанную куртку. — Совсем дядя опустился.
— Так он же не пацан, он же лох! — внёс поправку Шуряк.
— Это верно. Ну-ка, поглядим, что там… О! Бабло, однако… Крутое бабло, сто двадцать рэ и ещё копейками. Ксива… Во, блин, паспорт ещё советский, не обменял.
— Такой нафиг никому не нужен, — заметил Костыль. — Не толкнуть. Обмен-то вроде уж закончился. Типа пролетел дядя.
— Не, — голос Репья сделался вдруг торжественным, точно ему доверили произносить первый тост на юбилее Сан Палыча. — Нефиг мелочиться. Я ж говорю — эксперимент. Вернёмся с дачи, пробьём по паспорту его данные, через недельку посмотрим. Если типа значится мёртвым или бесследно пропавшим, значит, не спас его Бог. Значит, ничего и нет. Пусто там.
— А если жив-здоров? — зачем-то хмыкнул Костыль, тут же укорив себя за болтливость. Пока с Репья не слетел кураж, возражать не стоило. Это как с гранатой играться.
— Да не зуди! — миролюбиво осклабился тот. — Сдохнет, куда денется? На вот, — вытянул он вперёд руку. — Сунь ксиву в бардачок. Дома уж позырим.
Промелькнул Лосиный Остров, вскоре вылетели на светлый от многочисленных фонарей Проспект Мира, а там уже пересекли кольцо и понеслись по заснеженной Ярославке. Оставалось не так уж много, дача Репья была близ Клязьмы.
Снаружи явно похолодало. Небо стряхнуло с себя остатки облаков, и в переднее стекло ввинчивались острые звёздные лучики. В городе таких ярких звёзд не бывает. А тут — прям как в планетарии, почему-то подумал Костыль. В планетарии он был лишь однажды, с папой. В тот последний год… Ничего он, пятилетний, не запомнил, кроме удивительно ярких разноцветных звёздочек, медленно крутившихся по чёрному ненастоящему небу под тягучую музыку. А потом сделали рассвет, и на улице папа купил мороженое. Самое сладкое мороженое в мире. И цвела сирень, и ничто не предвещало ни рыжеусого дяди Коли, которого потом заставляли называть папой, ни лихорадочного блеска мамкиных глаз, ни спешного переезда в Тамбов. Как же потом его доставала эта дурацкая песенка! «Мальчик хочет в Тамбов». Не хотел туда мальчик. Мерзкий городишко. Чем дальше, тем хуже там было. Ясен пень, после армии он и не стал туда возвращаться. К кому? Мамки уже не было, а дядя Коля… С каким наслаждением он тогда его напинал! Наслаждение, правда, быстро схлынуло, и за ним открылась сосущая пустота. Потому и перебрался в Москву, послушал Мумрика. Хотя в Москве тоже сперва никаких зацепок не было. Но повезло, люди его заметили, приставили к делу…
— Слышь, Костыль? — вклинился в его мысли Шуряк. — Ты это… тормозни. Облегчиться бы… Мутит меня.
— Точно! — добавил Репей. — Мне тоже отлить хотца.
Костыль послушно сбавил скорость. Вот и место подходящее нашлось лесополоса почти вплотную примыкала к шоссе, отделённая от него лишь узкой полоской снега.
Разом хлопнули задние дверцы, страждущие товарищи выбрались на природу.
Составить им, что ли, компанию? Не тянуло. Вылезать на мороз, из тёплого-то салона, топать, по колено проваливаясь в снег — нет уж, как в анекдоте про поручика Ржевского. Благодарю покорно-с.
Костыль, конечно, не стал глушить мотор, на таком-то холоде. Фигня расходы, бензина почти полный бак.
Две тёмные фигуры скучно топтались у кромки деревьев, под светом фар. Долго они там колбаситься будут?
От нечего делать Костыль вынул из бардачка краснокожую паспортину давешнего физика. Экспериментального, блин, кролика.
Так-так… Первая страница. Фотографии… Двадцать пять лет, потом сорок пять… Костылю показалось, что в салоне выключилась печка. Таа-к… Фамилия, имя, отчество. Прописка. Брак… Первый штамп… второй…. Та-ак… Дети…
Ему приходилось получать в лоб — крепко, без дураков. Обволакивает тебя звенящей плёнкой, и когда поднимаешься с земли, мир кажется ненастоящим. Но вот чтобы так… Так ещё не случалось. Сердце… Он знал, конечно, что есть у него в организме такая штучка… но раньше её не протыкало насквозь ледяной иглой…
Костылёв Михаил Николаевич, сорок девятого г.р., состоял в браке с гражданкой Сергеевой Людмилой Викторовной, разведён… Зарегистрирован брак с гражданкой Ольшевской Мариной Аркадьевной… уже десять лет как зарегистрирован… Дети… Костылёв Дмитрий Михайлович, восьмидесятого года рождения…
Та-ак… В шестнадцать лет, когда пришла пора получать паспорт, мама всё зудела, чтобы он взял её фамилию. «Папа давно умер, ему без разницы. А мне приятно будет, продолжишь род…» Но он уже слишком привык откликаться на Костыля.
А можно было и не читать ничего — хватило и фоток. Живого, постаревшего, в дурацких очках — не узнал, а на фотках — сразу. Спустя семнадцать лет…
И эти семнадцать лет разом булькнули в какую-то узкую чёрную дыру.
— Бли-ин… — сдавленно просипел он.
Впрочем, руки оказались умнее головы. Резко вдавив педаль газа, он развернул машину, вырулил на пустынную встречную полосу.
Ещё можно успеть! Ну сколько прошло? Не больше же получаса!
В боковом зеркальце он увидел две смешные, суматошно машущие фигурки. Плевать!
Он погнал. Здесь, на трассе, можно и ста пятьдесят выжать… да и в городе… в такую-то ночь… в Рождество…
«Папа, ну продержись, я быстро!» — на глаза наворачивались давно забытые слёзы. — «Господи! Значит, Ты и вправду есть? Ну помоги ему… мне… нам…»
Впереди, во всё небо, пылали звёзды. Казалось, от каждой из них протянулись невидимые ниточки, и не бензиновый двигатель гнал машину, а именно притяжение этих тонких лучей. Синие, оранжевые, зелёные… будто на той, первой в его жизни ёлке… Но шарики больше не упадут, не разлетятся мёртвыми осколками. Если только он сам… Но он поймёт, как, он научится. Научится этой детской, этой звёздной правде. Только бы не опоздать!
